Глава пятнадцатая
Первым крупным портом захода в Тихом океане стала Апиа на острове Самоа. Мы достигли его шестнадцатого мая, при этом, немного отклонились от курса вдоль десятой параллели южной широты, но тут уж ничего не поделаешь — Самоа был немецкой колонией и с тех пор, как Австро-Венгрия стала главным союзником Германии, для австрийского корабля казалось немыслимым пройти по Тихому океану и не остановиться на несколько дней с визитом вежливости.
После удручающей дегустации Французской Полинезии, представленной островом Хива-Оа, мы с уверенностью ожидали от Самоа самого худшего. Немцы находились здесь с 1880-х годов, так что островитяне, несомненно в мышино-серых парео, маршируют туда-сюда по окаймленным пальмами плацам под рявканье строевых сержантов и звуки марша «Прусская слава», исполняемого на ракушках и крабовых панцирях. Приятным сюрпризом после высадки оказалось, что, хотя колонизаторы и миссионеры кое-что поменяли — остановили людоедство и одели островитян более пристойно, в основном самоанский стиль жизни остался незатронутым. Предполагаю, что немцев просто оказалось слишком мало для того, чтобы провести более радикальные преобразования.
Немцы получили это место почти случайно, кайзер Вильгельм всегда называл его «тот абсурдный остров», и, не обладая стратегической важностью, Самоа никого в Берлине не интересовал. В Апии имелась колониальная полиция и немецкий губернатор, германский корвет стоял на якоре в бухте, а несколько плантаторов, торгующие копрой, жили в глубине острова, но в остальном жизнь текла, как и раньше, не считая того, что местный король (к которому мы попали на аудиенцию) приобрел великолепный мундир бисмаркского кирасира в комплекте с остроконечным шлемом пикельхаубе и носил его во время выполнения судебных функций, а также говорил на сносном немецком.
Также в Апии устроили женский монастырь, в нем проживали пятьдесят или около того монашек-урсулинок из Мекленбурга. Они управляли хорошо оснащенной и высокоэффективной больницей, а также открыли школу-интернат для дочерей местной знати, где девочки учились немецкому языку, письму, шитью и остальным предметам по программе «дети-кухня-церковь», положенной девочкам в кайзеровской Германии.
Мы отправились на берег, чтобы нанести положенные визиты вежливости — чай с губернатором, посещение кокосовых плантаций, плантаций хлебных деревьев и всё такое. Нас пригласили в дома местной и немецкой знати. Однажды в жаркий день мы поднялись на холм, чтобы посетить дом Роберта Льюиса Стивенсона в Вейлиме. Мы навестили могилу писателя — он умер всего несколько лет назад, и на самом деле прикасался к столу, на котором (по словам нынешнего владельца дома) написал «Остров сокровищ».
Больше в Апии во время недельной стоянки заняться было нечем. Капитан сошел на берег и проводил время с губернатором в его саду, такая смена обстановки могла улучшить ему настроение. Ученые находились на берегу с различными заданиями, а большая часть команды получила увольнительные, так что корабль притих и мягко качался на якоре в бухте. На третий день после обеда Гаусс, Тарабоччиа и я получили приказ перевезти фрегаттенлейтенанта Берталотти на гичке в город для посещения дантиста. Как только мы двинулись по сверкающей воде, то увидели необыкновенное зрелище, двигающееся навстречу. Это директриса монастырской школы, сестра Розвита, наносила визит на наш корабль.
Она сидела под зонтиком в тростниковом кресле на каноэ с балансиром. Каноэ приводилось в движении шестеркой старшеклассниц. Все в одинаковых белых муслиновых платьях с высоким воротником, длинных белых перчатках и шляпках с вуалями поверх плотных кудрявых волос, но они гребли так, будто родились с веслами в руках, что, конечно же, истинная правда. Проплывая мимо, все заулыбались нам самым прелестным образом, а сестра Розвита подняла руку в приветствии, пронзила нас взглядом из-за очков в стальной оправе и произнесла: «Благослови вас Господь» с резким северогерманским акцентом. Они гребли к кораблю, а мы высадили лейтенанта на пристани. Он сказал, что процесс займет часа два, потому что нужно удалить зуб и обезболить газом, но велел ждать его на берегу, в бухточке рядом с городом. День был спокойным, но предсказывали плохую погоду, а бухта Апии могла стать очень неприятной в сильный ветер.
Некоторое время тому назад, в 1889 году, целая британо-германо-американскую эскадру разбило здесь тайфуном, единственным выжившим кораблем оказался английский шлюп «Каллиопа», сумевший вырваться в море благодаря подвигу моряков, о котором до сих пор с трепетом рассказывают в морских кругах.
Мы бросили якорь в тихую воду и настроились на долгий скучный день, разглядывая рыбу, плавающую под нами на фоне кораллового песка. Но через несколько минут над водой разнеслись голоса, голоса юных девушек. Мы осмотрелись. Оказалось, что это девочки из монастыря, они гребли к нам на каноэ. Похоже, сестра Розвита, посещающая «Виндишгрец», не желала оставлять свою молодую и очень симпатичную команду пришвартованной у борта, беззащитной перед обольщением и моральной опасностью со стороны похотливых моряков, и приказала им грести к берегу и там ждать сигнала. Девушки — примерно моих лет — были взволнованы возможностью произвести на нас впечатление своим немецким, неплохим, кстати, не считая какой-то певучей интонации и тенденции произносить согласные Ф и В как П.
— Guten Tag Jungen, sprechen Sie Deutsch pielleicht? Доброе утро мальчики, вы говорите по-немецки?
— Конечно да. Вы ходите в школу в городе?
— Ну да, мы все теперь добрые немецкие католички — читаем молитвы, носим платья и больше не едим людей. — Все девушки покивали в знак согласия. — Но что вы, бедняжки, делаете здесь совсем одни? Наверное, вам о-о-очень грустно.
Девушки забормотали и согласились, что нам наверняка очень грустно.
— Почему бы вам не искупаться, чтобы скоротать время?
— Может быть, они не умеют плавать? — подсказала другая девушка.
— О да, бедненькие белые мальчики не умеют плавать, они боятся воды. Не хотят, чтобы их прекрасная белая форма вымокла, или боятся подставить свою бледную германскую кожу солнцу.
Одна девушка брызнула в нас веслом. Гаусс плеснул в ответ.
— Мы не немцы, мы австрийцы. И умеем плавать не хуже вас. Готов поспорить, что вы уже забыли, как плавать, в этих-то дурацких длинных платьях, пока торчите целыми днями взаперти в монастыре со старыми высохшими монашками. В смысле, кто слышал о таком, чтобы в Южных морях носили перчатки и шляпки, садясь на весла в каноэ?
— Ах ты, чудовище! Как ты посмел такое сказать!
Остальные заворковали, соглашаясь с ней и отвергая клеветнические измышления.
— Я покажу вам, кто умеет плавать, а кто нет.
Она сорвала шляпку, сдернула перчатки, потом прямо под нашим ошеломленным взором начала расстегивать платье.
— Давайте, девочки, покажем им!
Они и показали. Выпучив глаза, мы, не веря в происходящее, таращились на то, как они снимают шляпки, перчатки и платья. Больше на них не было ничего. Сначала шквал белого, затем мелькание шести гибких тел цвета корицы, с длинными черными волосами, падающими на плечи. Потом всплеск, всплеск, всплеск, они нырнули в воду, как группа тюленей, оставив полное каноэ сброшенной одежды.
Мы в изумлении вертели головами. Куда они подевались? Прошла минута, вторая. Появились ужасные мысли: может быть, мы каким-то образом оскорбили их честь своими шутками и вынудили смыть позор самоубийством, ведь говорят, что японцы убивают себя при малейшем унижении? Внезапно на поверхности показалась голова, затем еще две и еще три. Они смеялись и совсем не запыхались после долгого периода под водой.
— Ну что, австрийские мальчики, умеете так плавать? Спорим, что нет. — Она повернулась к остальным мокрым головам. — Думаю, что это не одежда, это их настоящая кожа. Европейцы никогда не снимают одежду, она к ним уже приросла.