— Австраус белый человек записс довольно хорошо. Но совршенно не так хороший как Эдисон барабанный фонограф.

По видимому, король Мэтью был хорошо знаком с подобными европейскими чудесами и после находки фонографа на потерпевшем кораблекрушение судна у мыса Пальмас собрал немалую коллекцию записей (Карузо, Нелли Мельба и другие). Он считал, что в качестве звука граммофону сильно отстает. Кстати, что «Австраус белый человек» — это интерпретация Джорджем Содомией марки изготовителя на граммофоне. Он довольно неплохо читал, поскольку в свободное от работы премьер-министром время исполнял обязанности проповедника в методистской церкви, но не знал, что немецкий отличается от английского.

Остальные дары состояли из различных пустяков вроде кивера австрийского штабного офицера из лакированной кожи с золотой кокардой, портрета императора, суконной куртки и прочих аналогичных побрякушек. Их вежливо приняли. Дар со стороны короля Мэтью представлял собой специально построенную прибойную лодку со словами «Ура франку жосифу», намалеванными на обоих бортах желтыми и синими буквами. После обмена дарами дело дошло до существа договора. В обмен на ежегодную субсидию в пятьдесят тысяч золотых австрийских крон, двадцать ящиков джина и лечение его гонореи («членообмана», как он ее называл) король Мэтью Немытый III побережья Гребос милостиво согласился навечно вверить свои земли и народ заботе и защите Франца Иосифа Первого и его наследников, императоров Австрии и апостольских королей Венгрии. Договор будет составлен в тот же вечер и подписан на следующий день.

Я входил в команду гребцов, которым доверили доставку прибойной лодки на корабль. Определенно очень своевременный подарок, потому что нам теперь не хватало лодки. Восьмиметровый катер, который опрокинулся на бурунах в первый день, позже выбросило на берег около Фредериксбурга. Но его сильно разбило о прибрежные скалы, и потому его в итоге списали как не подлежащий ремонту. Прибойная лодка была примерно такого же размера, и плотник сказал, что сумеет сделать из неё пристойную гребную шлюпку, установив банки.

Но сейчас планширь распирался съемными бимсами, как в большом каноэ, а в середине оставили много свободного места, чтобы лодка могла перевозить бочки с пальмовым маслом. Восемь или десять гребцов стояли на коленях вдоль бортов, привязав ноги веревками, а на корме стоял рулевой с веслом. У лодки был мощный корпус красного дерева, чтобы выдерживать жесткие швартовки на берегу, и расширенные нос и корма, чтобы плыть в бурунах: довольно странная посудина с морской точки зрения, но без сомнения допускающая превращение во что-то полезное.

Большую часть ночи мы провели, пытаясь привести в порядок мундиры после брызг морской пены и уличной грязи. Завтра наступит великий день в истории императорской и королевской монархии: официальное объявление о первой заморской колонии. Мы остро осознавали торжественность момента и построились на следующий день на поле перед домом собраний в Бунсвилле. По этому случаю установили флагшток, а сам дом и лачуги вокруг украсили красно-белой и черно-жёлтой материей. Это начало важнейшей главы в анналах нашей почтенной империи, мы все это понимали.

Даже наши профессиональные перспективы в будущей карьере морских офицеров внезапно показались намного более яркими, ведь все мы знали, несмотря на молодость, что обладание колониями вынудит Австрию построить наконец настоящий флот вместо жалкого берегового флота, с которым мы застряли еще в 1870-х. Граф Минателло уже помпезно говорил вчера на ужине об углублении дна через отмель к Бунсвиллю и превращении этого места, которое скоро переименуют в Леопольдстадт, в главный порт Западной Африки. В конце концов, сказал он, разве не были Сингапур и Гонконг просто рыбацкими деревушками, до того как за них взялась просвещенная и энергичная колониальная власть?

Договор подписали (король поставил отпечаток пальца), и высокопоставленные лица вышли наружу. Граф Минателло и фрегаттенкапитан Лёвенхаузен забрались на деревянный помост. Следовало сделать официальное заявление об учреждении колонии Австро-Венгерская Западная Африка. Предыдущим вечером речь вчерне набросали на немецком, но поскольку лишь немногие новые подданные императора хоть чуть-чуть знали немецкий, доктор Солтфиш любезно перевел её на крио. Поскольку капитан выглядел более представительно, чем граф Минателло — даже более представительно, чем кто-либо — ему досталась задача озвучить декларацию. Для этой цели отлично подходил его звонкий, рокочущий голос морского капитана. Никаких «меня слышно в задних рядах?». Всё началось очень внушительно.

— Именем Франца Иосифа Первого, божьей милостью императора Австрии и апостольского короля Венгрии; короля Богемии, Далмации, Хорватии, Славонии, Галиции, Лодомерии и Иллирии; эрцгерцога Австрии и великого герцога Кракова; герцога Штирии, Карниолы, Крайны, Верхней и Нижней Силезии и Буковины; принца Зибенбурга; маркграфа Моравии, графа Зальцбургского и Тирольского; короля Иерусалима и святого римского императора немецких наций, будет предписано… — Он остановился и поправил очки для чтения. — Герр граф, ради бога, я не могу огласить эту тарабарщину…

— Вы должны, герр капитан, — прошипел в ответ граф, — должны.

— Ох, ну ладно… гм… Будь что будет… э-э-э… Все парни этого места, вы соображайте. Большой господина Франц Иосиф пришел. Он сильный парень, много солдат принадлежит ему. Он берет всё его места. Он хорошо смотреть за вами парни. Ему нравитесь вы парни очень много. Если вы работаете хорошо на новый господин парень, он хорошо смотреть за вами. Он даст вам джентльмен дар и много хороший отбивной. Вы не деретесь другой черный парень с других мест. Вы не рубите больше людей. Вы не воруете больше мамми у других парень. Иначе новый парень господин пошлет пароход полный солдат, он сделает черный парень все виды плохо, он мошенникам плохо. Теперь вы дать три больших одобрения новому парню хозяину…

Он снял свою двууголку и помахал ею в воздухе.

— Ура императору и королю! Ура императору и королю! Ура императору и королю!

Мы взяли «на караул» под крики толпы. Оркестр заиграл марш империи, а красно-бело-красный флаг императорской Австрии взвился на флагштоке и вяло повис в прохладном бризе. Аборигены Бунсвилля энергично заулюлюкали — хотя, судя по тому, что я слышал, они по-прежнему считали нас австралийцами. Затрещали фейерверки, гешутцмайстер почти опустошил ящик с пиротехникой ради подходящего представления. Сигнальные ракеты со свистом уносились в небо, а горожане палили из датских ружей, выпуская клубы белого дыма. Стаи попугаев с криками взметнулись с деревьев посреди поляны, а стервятники тяжело захлопали крыльями, поднимаясь с крыш хижин, грубо потревоженные посреди дневной сиесты и несомненно удивляясь, к чему вся эта суета. Откуда птицам было знать, что австро-венгерское великое колониальное приключение только что началось?

На протяжении следующей пары часов, до того, как опять зарядил дождь и положил конец празднику, толпа перед домом собраний поглотила огромное количество джина, пальмового вина и отбивных. Оркестр играл марш «Эрцгерцог Альбрехт», а отец Земмельвайс изо всех сил пытался на корявом английском обратить короля Мэтью в католичество. Предполагаю, что как местный представитель европейской католической монархии он чувствовал себя обязанным попытаться, но судя по тому, как это звучало, он не многого добился. Местные были в основном адептами той или иной ветви методизма, плюс немного поклонников человеческих жертвоприношений, а отец Земмельвайс не смог бы даже убедить команду тонущего корабля надеть спасательные жилеты. В итоге он добился лишь обещания, что замок Фредериксбург передадут австрийским иезуитам для семинарии.

К концу праздника доктор Бенджамин Солтфиш, окосевший и смешливый от джина, украдкой подошел ко мне. Он знал, что я говорю на английском заметно лучше большинства остальных кадетов и, похоже, желал мне довериться. Бенджамин хорошо говорил на английском с лёгким американским акцентом и идиомами, которые, видимо, появились благодаря обучению в колледже Монровии и Гарвардском университете.