Это всего лишь слова! Я видела, как Джекс смотрел на меня. Я глубоко дышу, чтобы успокоиться. Мой пульс всё еще сто восемьдесят^[5].

— Тогда почему ты не включаешь свет? — Интересно, здесь есть зеркало? Думаю, нет. Потому что за зеркалом прекрасно можно спрятать камеру. Он молчит секунд десять, затем отвечает:

— Ты больше не должна меня бояться. Я видел, как ты смотрела на меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты видишь то, что видят во мне все остальные: монстра, убийцу. Мои шрамы пугают тебя.

— Это не так. Я врач. Твои шрамы меня не волнуют.

Он сильнее прижимает меня к своей груди.

— Ну, значит ты видишь во мне только убийцу.

— Конечно я думала, что ты хочешь меня убить, в конце концов это твоя работа, — шиплю я. — Откуда мне было знать, что ты разыгрываешь передо мной спектакль? — Я спасаю жизни, он отнимает их. Могу ли я доверять такому человеку?

— А если бы я не был Воином, ты хотела бы меня?

Его прямой вопрос шокирует, мое сердце делает скачок.

— Что? — выдыхаю я, хотя правильно его поняла. Это что, официальное заигрывание? Здесь, в комнатах удовольствия?

Сцена в ванной еще яснее встает перед глазами, мой клитор дергается, когда я думаю о том, где была его нога.

Хотела бы я его, если бы он был обычным горожанином? Кроме его тела я ничего о нем не знаю.

Джекс откашливается.

— Забудь. Что произошло тогда в больнице? Почему тебя осудили?

Фух, сменил тему.

— Ты же знаешь это. Все знают.

— Я хочу услышать твою версию. Но сначала ты должна закричать.

— Что?

— Помни о шоу.

Я почти забыла о нем! Здесь, в темноте, с Джексом, на его большом, сильном теле, он обнажен, а я прикрыта лишь полотенцем… Но там, снаружи, поджидает свора перед экранами. Все думают, что Джекс сейчас делает со мной ужасные вещи.

— Не-е-ет! — кричу я, готовая рассмеяться, если бы положение не было настолько серьезным.

Я сижу с Воином… Нет, я сижу на голом Воине в туалете в комнатах удовольствий и играю на публику. Сказали бы мне такое год назад, я бы ни за что не поверила.

Я обнимаю Джекса одной рукой за шею и чувствую сухожилия. Они твердые, как стальные канаты. Его кожа и короткие, взъерошенные волосы еще влажные после ванны.

— Сначала расскажи ты, — шепчу я и склоняюсь к нему. — Я хочу знать твою версию. — На слушании дела Джекс сидел среди зрителей. Мне казалось, что я чувствую его яростные взгляды на своей спине, я боялась, что он убьет меня прямо в зале суда. — Мне показалось странным, что тебя не выслушали.

— Я сказал сенату, что был еще без сознания, когда Седрик умер, и больше мне высказаться не давали. — Его голос звучал немного сдавленно, я почувствовала, как на его шее выступил пот.

— Ты солгал!

— Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить.

— Но что произошло? — Мой пульс подскочил. Снова всё переворачивается у меня в голове. Может, мне это снится? И поэтому всё так запутано и безумно?

Губы Джекса касаются моей щеки.

— Когда я очнулся после операции, то увидел, что ты спишь на одной койке со мной.

— Ты еще раньше ненадолго просыпался и нес какую-то чушь, — прерываю я. Я всё еще помню его благодарный взгляд.

— Да, но я имею в виду немного позднее, когда мы были уже в больничной палате. Ты показалась мне обессиленной, лежащей на узкой кровати как мертвая. Я знаю, ты сделала всё, чтобы спасти меня и моего брата, на протяжении многих часов боролась за наши жизни. — Он тихонько прочищает горло.

— Откуда ты это знаешь? — Я начинаю понимать, и мой желудок сжимается.

— Я слышал, как ты обсуждала операцию с другим врачом, прежде чем лечь.

— Это был Марк Ламонт. — По моим губам скользит улыбка. Я скучаю по работе с ним. Мы отлично дополняли друг друга.

По щеке течет слеза, но я быстро смахиваю ее, вновь прислушиваясь к словам Джексона, вместо того, чтобы затеряться в прошлом.

— Он уговаривал тебя пойти спать, но ты настояла на том, чтобы отдохнуть у нас в палате, ты хотела быть на месте, если возникнут осложнения. Сказала, что, хотя кризис у Седрика миновал, ты лучше побудешь рядом с ним. Ты была моей героиней. Ты сделала всё, чтобы собрать его по кускам.

На моих глазах снова выступают слезы.

— Я была так измотана, что могла допустить ошибку. Предполагается, что я встала и сделала ему укол. — Я сглатываю. — Ты меня… видел?

— Нет, ты спокойно, крепко спала, когда он… ушел.

Почему Джекс никому об этом не сказал? Может быть, он сам спал? Каждый отходит от наркоза по-своему, он не может быть уверен, что полностью очнулся ото сна.

— Они обвиняли меня в том, что я ввела ему не тот медикамент, и из-за этого его сердце остановилось. Постепенно я и сама начала сомневаться, не дала ли ему лекарство. — Я всхлипываю и отворачиваюсь, словно он может увидеть мое лицо в темноте. — Джекс, даже если я допустила ошибку, я не принадлежу к повстанцам, правда нет. Я совершенно точно не специально твоего брата… — Он начинает гладить меня по голове, и я замолкаю. Он не ненавидит меня?

— Док, послушай меня. Даже если это прозвучит странно, но… Ты всего лишь пешка в коварных интригах правящего режима, и случайно попала под перекрестный огонь. Вам нужен виновный? Вуаля^[6], вот она.

— О чем ты говоришь?

— Думаю, в палате был кто-то еще, — сказал он с запинкой.

— Что ты имеешь в виду? — Ну конечно в палату заходили другие люди. Санитары, медсестры, врачи.

— Я всё еще находился в полузабытьи, но мой воинский инстинкт не так просто отключить. Когда дверь открылась, и кто-то прокрался в палату, я приоткрыл глаза. Я хотел уже снова их закрыть, потому что человек был в белом халате и походил на врача, но его лицо было мне не знакомо. Он подошел к тебе и… достал из сумки пистолет.

— Что? — У меня пересохло в горле. — Тебе точно всё приснилось — только Воины могут носить оружие в городе.

— Он не был одним из нас.

— Ты пробовал разыскать этого человека?

— Пробовал, но я не очень хорошо запомнил его лицо. Знаю только, что никогда его раньше не видел. У него были карие глаза и эспаньолка^[7], и если я его еще раз увижу, то узнаю.

Ни один из моих знакомых врачей не носит эспаньолку. Марк бреется, у Джейсона длинная борода, Микки носит бакенбарды.

— Так вот почему ты сказал, что был без сознания. — Это, совершенно точно, всего лишь приснилось ему, но мое сердце хочет, чтобы он действительно видел того мужчину.

— Не только из-за уверенности, что этот тип убил Седрика. Я вновь потерял сознание, хотя всячески сопротивлялся этому, и когда снова очнулся, Сед уже был мертв, а тебя арестовали.

— Итак, ты думаешь, что его убили?

— Да.

— Кто? Сторонники режима? Почему? И почему только его, а не нас всех? И в какой такой заговор я вляпалась? Это бессмыслица!

— Тсс, я больше не хочу об этом говорить.

Это что, ловушка? Меня проверяют?

— И ты знал, что я невиновна, но никому об этом не сказал?! — Я бы сейчас с удовольствием закричала от злости.

Я могу выкричать свою злость! И я делаю это, хотя от крика болит горло, и завтра я буду хрипеть, но мне всё равно. Мой рев звучит действительно жутко, я кричу и я буду кричать, пока не начну задыхаться. Я выкрикиваю из души ярость и разочарование, пока Джекс не прижимает мою голову к своей груди и не начинает укачивать как младенца.

— Эй, всё хорошо.

— Ничего не хорошо! — Я рыдаю и чувствую себя совершенно измученной. — Твои показания могли бы меня оправдать!

— Нет они отправили бы в тюрьму и меня, и тогда я ничего не смог бы для тебя сделать.

— Почему? И чего такого особенного ты для меня сделал? — Теперь Джекс собирается строить из себя героя? Меня охватывает тихое бешенство. Я отстраняюсь и встаю с его колен. — Мне нужны объяснения. Для всего! От твоих слов возникает только еще больше вопросов.