Майор был мужчиной лет сорока пяти, высоким, худым, но с мясистым огромным носом, уже довольно красным от злоупотребления сильными спиртными напитками. Его жесткое, изборожденное глубокими морщинами лицо, довольно неудобное для бритья, обросло десятидневной щетиной, его коротко подстриженные усы уже слились с окольной растительностью. В первые десять дней своего добровольного заключения бывший царский офицер брился по привычке каждый день, но потом безделие, скука, смешанная с ежедневным страхом перед опасностью быть раскрытыми, а также горькая безнадежность и непросыпное пьянство убили в нем эту привычку цивилизации.

Ровно в двадцать минут второго майор встал с широкого мягкого кресла, в котором полулежал и, чтобы не заснуть, умеренно прихлебывал время от времени крепкий коньяк. Комната была совсем темной, а через дверь открытой спальни доносился беспокойный низкий храп двух его товарищей. Радиопередатчик был в ванной комнате. В этом довольно большем помещении, облицованном белым кафелем, было только одно совсем узкое окно, так заботливо облепленное газетами и черной бумагой, что с улицы невозможно было увидеть ни одного луча света. Ночью они зажигали свет только в ванной, где работали на передатчике. До передачи оставалось около десяти минут, но майору хотелось послушать немного музыки, не опасаясь того, что она будет услышана другими людьми, так как он принимал ее наушниками. Он вздохнул, почесал небрежно раскрытую грудь и, взяв бутылку коньяку, медленно направился в ванную.

Чтобы пройти туда, майор должен был пересечь маленькую прихожую. Поравнявшись со входной дверью, он по привычке остановился и прислушался. На лестнице было совсем тихо, никаких звуков не было слышно. Хотя на дверях и не было глазка, он знал, что на лестнице темно, потому что снизу, под дверьми, не было видно обычной, как это бывало, когда на лестнице горели лампы, светлой полоски. Без особого внимания майор прислушался, ни о чем не думая, ничего не ожидая, без чувства опасности, он прислушался просто по привычке.

В это мгновение под дверью внезапно появилась светлая полоска — на лестнице зажглись лампы. Так как внизу не было слышно обычного протяжного скрипа парадной двери, майор ничуть не обеспокоился. По всей вероятности кто-то собирался выходить из дому, а не входить. Все же он остался ждать. Для него уже не представляло никакой трудности отличать тяжелые мужские шаги от быстрой дроби женских каблучков или легких, почти бесшумных шагов детей. Днем звуки различались труднее, но ночью они были слышны с необыкновенной ясностью и отчетливостью, так что он слышал их безошибочно, независимо от того, доносились ли они с первого или с самого верхнего этажа.

Но на этот раз не послышалось никаких шагов. Немного удивленный, хотя совсем и необеспокоенный, он прислушался. Ничего. Ни голоса, ни стука дверей. Что бы означало такое бессмысленное полуночное зажигание лампы? Более заинтригованный, чем встревоженный, майор прижался к стене, рядом с запертой дверью.

И точно в это мгновение он скорее почувствовал, чем понял, что снаружи перед дверью стоит человек. Ему показалось, что он слышит едва уловимый шорох резиновой обуви, прерывистое дыхание, легкий металлический шум. Майор инстинктивно сунул руку в карман брюк за револьвером и, исполненный беспомощной злобой, понял, что оставил его на ночном шкафчике. Что делать? Бесшумно вернуться и взять его? Нет, для этого нет времени. В такие решительные моменты его ум работал лихорадочно и работал неплохо. Кто это может быть перед дверью? Представители власти, которые пришли его арестовать? Совсем невероятно. Они бы пришли целой группой сразу, не боясь того, что поднимут шум, они не стояли бы перед дверью, немедленно бы устроили блокаду всего этажа. Тогда кто же это? Может быть, какой-нибудь случайный гость, который ищет кого-то и сейчас остановился, чтобы прочесть фамилию?

Вдруг он услышал, что в замок входит ключ. Это было так неожиданно и необъяснимо, что бандит на мгновение растерялся. Может быть, это Тороманов? Нет, сегодня он не должен приходить. Но это и не человек из Госбезопасности — один он бы не лез, как слепой, в опасную квартиру. Внезапно в его голове мелькнуло — вор! Иначе и быть не может — вор! Видимо каким-то образом добрался до ключа и сейчас решил воспользоваться отсутствием хозяев. Бывший майор быстро сообразил — лучше всего дать ему войти и после этого схватить его.

В глубокой тишине резко и сухо щелкнул замок. Сейчас откроется дверь. Если бы он не забыл револьвера, все было бы для него детской игрой, хлопнул бы непрошеного пришельца по голове и лишил бы его сознания. Не может ли толстая бутылка из-под коньяку сделать это дело? Он попытался схватить ее покрепче, но совсем неожиданно она выскользнула у него из рук и с оглушительным звоном разбилась об пол.

На мгновение майор оцепенел от неожиданности. Даже не думая, он знал, что вор, испуганный звоном разбитой бутылки, помчится вниз по лестнице. Майор молниеносно отворил дверь, готовый схватить неожиданного пришельца за горло, и снова едва не застыл на своем месте от удивления. На лестнице в слабом ночном свете чуть вырисовывалась худенькая фигурка мальчика. Не раздумывая больше, майор со страшной силой схватил его и втащил в прихожую.

Когда вспыхнула лампа, он алчно впился в него взглядом. Это был обыкновенный мальчишка, хорошо одетый, с красивым лицом и — что было наиболее удивительным — глаза его смотрели не с ужасом, а как-то резко и с ненавистью.

— Попробуй только пикнуть, — прошипел майор, — я оторву тебе голову, как цыпленку.

— Бандит! — глухо и гневно сказал мальчик.

Майор чуть не подскочил от удивления. Ишь ты — маленький ночной воришка, а набрасывается с оскорблениями на других! В этот момент, разбуженные неожиданным шумом, в прихожую ворвались его два других товарища — оба с тяжелыми американскими револьверами в руках. Один из них, в майке, светловолосый, белый, полный, с босыми, маленькими, как у женщины, ступнями, изумленно спросил:

— Что здесь происходит?

— Сейчас увидим, — сказал майор и внезапно зажал своей тяжелой рукой рот мальчику. — Дайте что-нибудь, свяжем его.

— Что тебе дать?

— Принеси бельевую веревку. И несколько салфеток прихвати.

Светловолосый заторопился к кухне. Другой, с довольно грубым лицом, сильно загоревшим на солнце, с маленькими покрасневшими глазами и хорошо развитой атлетической фигурой, не трогался с места и молча свирепо смотрел на мальчика.

Крепко связанный, с заткнутым салфеткой ртом, Пешо полулежал в углу ванной комнаты, опираясь плечом о холодную кафельную стену. Под душем стоял узкий кухонный столик, а на нем был поставлен какой-то аппарат, довольно похожий на пишущую машинку. Пешо догадался, что это радиопередатчик. Его предположение сразу же оправдалось. Бородатый мужчина, поймавший его, сел к передатчику, одел наушники и, не оборачиваясь, спросил:

— Что передать?

Светловолосый диверсант, все еще полуодетый, сидел на низеньком плетеном стульчике, посматривал время от времени на мальчика и задумчиво курил.

— Передай, чтобы нас вызвали контрольно через тридцать минут, — сказал он, не вынимая папиросы изо рта.

Третий диверсант, стоявший выпрямившись у дверей, мрачно пробурчал:

— Не много ли…

— Через тридцать минут, — равнодушно, но категорически повторил светловолосый. — Я уже сказал.

Пешо быстро сообразил: этот светлый, наверное, их начальник! Его нужно больше всего остерегаться! Поток мыслей, нахлынувший ему в голову, временно притупил всякий страх. Скоро они Начнут допрашивать. Что им сказать? Как объяснить свой приход? Что придумать о ключе? Не ожидая, что его поймают здесь, как мышь, он не придумал предварительно никакой более или менее вероятной истории, чтобы сейчас обмануть их. Не лучше ли вообще молчать и ничего не отвечать на их вопросы? Пешо чувствовал, что это не лучше. Самое главное, усыпить в них все подозрения о какой бы то ни было чрезвычайной опасности, обмануть их, успокоить, чтобы они остались в квартире как можно дольше. Таким образом, когда его товарищи завтра утром заметят его отсутствие, они, может быть, догадаются, что произошло и помогут ему. Это было действительно отлично, но как обмануть диверсантов, как усыпить в них подозрение, когда в его поведении все было так подозрительно? Бесчисленные противоречивые и запутанные мысли лихорадочно кружились у него в голове, он хватался за какую-нибудь из них и сразу же понимал, что эта ложь мелка и неубедительна, что она еще больше усилит их подозрения. Несмотря на свое тяжелое положение, он не отчаивался, продолжал настойчиво искать и чувствовал, что у него начинает кружиться голова от всех этих противоречивых и запутанных мыслей.