— Выходит, Гревил…

Снаружи доносились настойчивые велосипедные звонки. Должно быть, на улице образовалась пробка.

— Мы больше не считаем, — произнес Ван Ренкум, — что он покончил с собой из-за несчастной любви. В сущности, это объяснение всегда представлялось более чем сомнительным.

— Тогда почему он это сделал? Почему?

— Имейте терпение. Сядьте, выпейте, и мы вам все расскажем.

Я сел.

Меня мутило.

— Я готов.

— До войны, — начал Ван Ренкум, — импорт опиума в наши восточные колонии был монополией правительства. Естественно, во время войны поставки из Персии прекратились, зато японцы ввозили неограниченные количества, сделав это частью своей политики. Вряд ли вам нужно объяснять, что населением, употребляющим наркотики, значительно легче управлять. Поэтому сразу после войны в распоряжении нового правительства Индонезии оказалось примерно двадцать пять тонн опиума. Его продажа была ограничена и взята под контроль. Однако во время конфликта с нашим правительством индонезийцы испытывали недостаток средств для закупок оружия и решили продать на международном рынке часть запасов опиума. Вы, должно быть, помните разгоревшийся в связи с этим скандал?

— Нет.

— Неважно. Итак, в хаосе того времени кучка второразрядных чиновников похитила некоторое количество опиума, и его судьба до недавнего времени осталась неизвестной. В марте этого года наши агенты на Яве доложили, что готовится акция по переправке солидной партии этого товара в Голландию. Мы приняли все меры для перехвата. Из дальнейших донесений стало известно, что наркотик будет доставлен в Амстердам специальным рейсом компании КЛМ, так что едва самолет совершил посадку в Шипхоле, как он весь, включая багаж пассажиров, подвергся тщательному досмотру — за исключением нескольких ящиков с археологическими экспонатами, принадлежащих доктору Тернеру, чья репутация была выше всяких подозрений.

— И совершенно справедливо, — ввернул Толен.

— Так или иначе, четыре ящика из пяти были доставлены прямиком в Рийкс-музей, где их содержимое подверглось проверке. С пятым, оставшимся в распоряжении доктора Тернера, возникло затруднение, — Ван Ренкум хмуро опустил глаза на одну из своих манжет и стал поправлять запонку. — Прежде чем предпринять следующий шаг, мы связались с Батавией и получили подтверждение, что, согласно имеющейся у них информации, вышеуказанная партия наркотика покинула пределы страны. Поэтому инспектор Толен, вместе с еще одним офицером в штатском, едет в отель, где остановился доктор Тернер и, объяснив ситуацию, просит его разрешения на осмотр пятого ящика. Доктор Тернер отказывает в таком разрешении.

— Отказывает?!

— Да. Он возмущен подобным подозрением. Считает наши действия оскорбительными. Его заверяют, что против него не выдвигается никаких обвинений, нам просто необходимо убедиться и тем самым очистить совесть и выполнить профессиональный долг.

— Я пытаюсь довести до его сознания, — подхватил Толен, — что это наша обязанность — положить конец преступной контрабанде наркотиков. Но он не желает мириться с подобными методами. Я продолжаю настаивать: закон Нидерландов дает мне право на проведение обыска. Он скрепя сердце подчиняется, мы открываем ящик и обнаруживаем несколько килограммов опиума.

Я судорожно поднес к губам бокал с неразбавленным виски. Какая уж там вода!

Толен продолжал:

— Работа в полиции чрезвычайно сложна, мистер Тернер. В число обязательных качеств наших сотрудников входит умение мгновенно сориентироваться в обстановке и принять верное решение. Я видел доктора Тернера впервые в жизни, весь его облик соответствовал репутации. Кто бы мог подумать? Но в нашей работе этот вопрос — ”Кто бы мог подумать?” — звучит, к сожалению, очень часто. Приходится полагаться на факты и улики, а они налицо. Мы находим опиум. Доктор Тернер становится чернее тучи и утверждает, что понятия не имеет, как наркотик оказался среди его багажа. Произошла ошибка, которую он не в силах объяснить. Я прошу его написать официальное заявление. Он заявляет, что сделает это только после того, как свяжется с послом Великобритании. Я соглашаюсь и звоню Ван Ренкуму, а также нашим сотрудникам, чтобы изъяли опиум. После чего я совершаю прискорбную ошибку — оставляю доктора Тернера одного.

Ван Ренкум оставил в покое свои запонки.

— Если бы мы обращались с доктором Тернером как с обычным преступником, он сейчас был бы жив. Но мы растерялись. С его послужным списком и связями… Пожалуй, лучше дать ему время на размышление. Может быть, он сознается и даст поистине бесценную информацию. Или предпримет шаги, которые выведут на сообщников. Поэтому мы оставили в отеле своего наблюдателя и отправили двоих офицеров снять показания с помощника доктора Тернера, вместе с ним прилетевшего с Явы. К сожалению, его не оказалось на месте. Он так и не вернулся в отель и не сделал попытки вернуть свой багаж. По какой-то роковой случайности доктору Тернеру удалось проскользнуть незамеченным мимо детектива, оставленного следить за ним, а на следующее утро было уже поздно.

— Другими словами, — сказал я, — он попытался искупить вину, совершив самоубийство?

Лицо Ван Ренкума сморщилось от внутренней боли.

— Если бы мы придерживались такого мнения, то не стали бы скрывать факты ни от его жены, ни от вас. Но мы предпочли воздержаться от скороспелых выводов.

Я почувствовал возбуждение: алкоголь начал действовать.

— Нам не сделало бы чести, если бы мы скоропалительно обвинили выдающегося ученого в грязном уголовном деянии, не располагая неопровержимыми доказательствами. Информация, полученная от эмиссара, посланного нами на Яву, и дальнейший ход событий направили наши мысли по другому руслу.

— Бекингем?

— Да. Мы раскрыли на Яве источник опиума и проследили всю преступную цепочку. На прошлой неделе мы наконец-то вытащили сеть и взяли их всех, включая местного вожака, которого давно и особенно упорно искали. Да вы, кажется, встречали этого человека — его фамилия Джоденбри.

— Джоденбри, — повторил я. — Значит, он арестован?

— Да. В следующем месяце он предстанет перед судом, и у нас нет сомнений относительно того, каким будет приговор. Возможно, доктор Тернер знал о преступной акции и оказывал пособничество — об этом как будто говорят его сопротивление обыску и тот факт, что он отправился в ”Барьеры”, где, как вы знаете, окопался Джоденбри. Но мы больше склоняемся к той версии, что его просто использовали — без его ведома.

Я погасил сигарету. С конца сигары Толена свисал длинный хвост пепла.

Я задал вопрос:

— В таком случае, что заставляет вас думать, будто он покончил с собой?

— На это его могла толкнуть не вина, но уверенность в том, что ему не удастся доказать свою непричастность. Очутившись в невероятной, совершенно немыслимой ситуации, перед лицом грозящей ему огласки, задержания, бесчестья, он сделал то, что показалось единственным выходом из положения.

Долгое молчание. Я отодвинул свой стул, но не нашел в себе сил подняться. На улице прогромыхал трамвай.

— Но ведь добровольным уходом из жизни, — сказал я, — Гревил лишь подтвердил — в глазах закона — свою виновность. И, несмотря на это, вы продолжаете испытывать сомнения… даже допускаете, что он тут ни при чем?

— Да — потому что теперь нам известны все обстоятельства.

— Как же ему самому не пришло в голову?

Ван Ренкум тихо ответил:

— Легко быть провидцем задним числом. Легко рассуждать: я бы поступил по-другому. Но когда на тебя в одночасье сваливаются подобные вещи… Откуда ему было знать, что мы до всего докопаемся? И потом, думая о предстоящем суде, он не мог не отдавать себе отчета, что в лучшем случае его оправдают не за невиновностью, а за недостаточностью улик. А такая формулировка навсегда бросает тень на репутацию.

Толен с большим опозданием поднес сигару к пепельнице: пепел успел обрушиться на ковер. Он смотрел на меня, словно врач на беспокойного пациента.