— Еще раз спасибо, Джон, — сказал Ладенмер.

Лжедетектив Джон Парр кивнул, надел шляпу и вышел из офиса.

Ладенмер сел.

Несколько секунд магнат буравил взглядом противоположную стену. Пульс бился в его правом виске, а его взор словно заволокла пелена. Он перевернул карту Парра, провел пальцами по надписи, а затем нажал кнопку «ВЫЗОВ» на своем интеркоме и сказал Элис, чтобы она соединила его с междугородним оператором.

11

В то время как человек, называвший себя детективом Парром, садился в свой черный «Форд» седан, припаркованный на Вашингтон-Авеню после встречи в офисе Ладенмера, Кертис крутил педали своего велосипеда по площади Конго в Треме, спеша выполнить срочное дело.

Прибыв на работу этим утром, он встретил по пути в раздевалку Сверчка и Умника.

— Босс хотел видеть тебя сразу же, как только ты придешь, — оповестил его Сверчок своим глубоким гортанным рокочущим голосом, перемежавшимся щелканьем его вставных зубов. — Сказал, чтобы ты не переодевался, а сразу пришел к нему, как есть.

Итак, прошло всего три минуты с того момента, как он припарковал свой велосипед и тележку у раздевалки — и вот он уже стоит наверху, в кабинете с зеленоватым стеклом, а лысый грузный босс всея станции Юнион в окружении сигарного дыма спрашивает его, знает ли он, что Уэнделл Крэбл живет на Сент-Энн-Стрит недалеко от площади Конго. Кертис ответил, что знает это — он множество раз проезжал мимо его дома.

— Уэнделл не пришел этим утром на работу, — сказал босс. — Он не отвечает на телефонные звонки. Съезди к нему и выясни, в чем дело.

Это было шокирующей новостью. За все то время, что Кертис знал Ол Крэба, последний ни разу не пропускал работу. Поэтому Кертис, одетый в свою повседневную одежду — коричневые брюки и зеленую клетчатую рубашку — теперь крутил педали со всей поспешностью, на которую только были способны его ноги. Он был уверен, что с Ол Крэбом что-то случилось. Еще вчера мистер Крэбл жаловался на несварение желудка. Он решил, что свиная отбивная, которую он съел накануне вечером в кафе «У Мэнди», решила вернуться и пнуть его в живот. Кертис надеялся, что дело просто в расстройстве желудка, но он читал, что именно под такой маской к человеку может подкрасться сердечный приступ.

Он съехал со своего привычного маршрута и направился к дому Ол Крэба. Пересекши Сент-Питерс-Стрит, он попал на почти священную землю площади Конго. В некоторых местах она сильно заросла травой, но на остальном ее пространстве трава была плотно примята и втоптана в грязь ногами поколений рабов, их детей и детей их детей. Они толпились здесь тысячами с начала 1800-х годов, чтобы торговать, собираться вместе, играть музыку, танцевать и зажигать факелы при свете луны, взывая к своим богам вуду. Теперь же, когда Кертис ехал на велосипеде через площадь, и белки бросались от него врассыпную, спеша укрыться в своих гнездах в раскидистых дубах, он слышал бой барабанов и звон тарелок. Он заметил, что одинокий барабанщик поставил свою ударную установку в тень и отбивал на ней зажигательный ритм, а рядом с ним стояла пожилая женщина и продавала яблоки и апельсины прямо с повозки. Подле нее покоился стул для отдыха, на котором она иногда позволяла себе расслабиться в тени.

Площадь Конго действительно была священным местом для жителей Треме, и особенно для Кертиса… но причиной своего сакрального отношения к этому месту он не мог поделиться ни с кем.

Его разум отнес его в прошлое, в майский вечер 1923-го, когда солнце едва коснулось горизонта на западе, но на площадь уже начал наползать синий сумрак. То тут, то там стали загораться лампы, словно обозначая путь для одиннадцатилетнего Кертиса и его мамы, державшей его за руку и тянувшей его за собой в некое место, в которое он не хотел идти.

В тот вечер где-то поблизости тоже играли барабаны. Это был низкий стук, доносящийся откуда-то с другой стороны площади, и маленький Кертис видел как в отдалении, зажигаются и движутся факелы — медленно, словно в лихорадочном сне. Орхидея продолжала тянуть его к месту назначения. Туда ей сказала прийти молодая женщина в ярко-красном головном уборе, которая явилась в их дом в прошлое воскресенье в полдень.

Кертис был ребенком, но он знал наверняка, в чем дело.

— Я хочу знать, — сказала его мать той молодой женщине, которая приходила к ним в дом, — мой мальчик сходит с ума или нет.

— Он не выглядит сумасшедшим, — ответила тогда молодая женщина, окинув Кертиса беглым взглядом.

— Он слышит голоса, — настаивала Орхидея. — Иногда они даже не говорят по-английски, и он их совсем не понимает. А иногда он слышит их очень ясно. Это длится уже два года, и ему не становится лучше. Смилуйся, смилуйся, Господи, я уже старая больная женщина, а это безумие и вовсе загонит меня в могилу!

И тогда, в тот майский вечер 1923-го Орхидея тащила Кертиса на восточную сторону площади Конго, где стояли особенно высокие дубы, с корявыми переплетенными ветвями и густой листвой. Эти дубы, должно быть, помнили, как первый раб коснулся здесь барабана, мечтая о зеленых холмах Африки. В сгущающихся сумерках Кертис смог разглядеть три фигуры под одним из деревьев. Они были освещены красноватым свечением пары масляных ламп, установленных на небольшом карточном столе. Две из этих фигур сидели на плетеных стульях, а одна стояла. В следующий миг Кертис увидел, кто они такие, и его ноги застыли. Его сердце застучало сильно и быстро, а пятки будто приросли к земле, но именно в тот момент — девять долгих лет назад — у его матери хватило душевных сил и решительности на то, чтобы потащить его дальше, как извивающегося сома на рыбацком крючке.

Со слов Орхидеи, он знал, что они собираются встретиться с кем-то, кто способен ему помочь. И он даже думал, что это мог быть какой-то новый врач, но теперь он понял, что мать тянет его на встречу с двумя самыми могущественными и таинственными людьми — самыми странными персонажами, которых только можно было встретить в Треме.

Это была Леди и ее муж, мистер Мун. На самом деле, он никогда не видел их на улице при свете дня — казалось, что они могли лишь прятаться в тени при бледном свете Луны, в бликах танцующего красноватого пламени, которое искрилось на фитилях их ламп.

Но вот он видел их живьем. Позади них стояла та самая молодая женщина в странном ярко-красном головном уборе, и она вышла навстречу Орхидее и Кертису, как только они приблизились — причем Орхидея все так же продолжала тащить Кертиса, а тот упирался и рыдал навзрыд.

— А вот и мистер Кертис, — услышал он голос Леди. Это был мягкий и вкрадчивый голос, который почему-то навевал мысли о прохладной воде. Кертис был потрясен: еще никогда и никто не называл его мистером, и он не был уверен, что ему понравилось это обращение из уст женщины, знающей вуду.

Другой мистер поднялся со стула и отвесил Орхидее и Кертису небольшой поклон.

— Рад встрече, — дружелюбно произнес он, но Кертис подумал, что его голос звучит, как треск сухих костей в доме с приведениями.

— Я привела своего мальчика, — сказала Орхидея, как будто им требовалось напоминание, и подтолкнула Кертиса вперед, словно отдавала его в качестве подношения.

Когда Кертис восстановил равновесие, он замер, как соляной столб, напротив этих двоих. В свете ламп, напоминавших блуждающие огоньки малиновых глаз призраков на кладбище №1 в Сент-Луисе, Леди и Мистер Мун казались лишь фантомами, хотя и слишком реальными.

Говорили, что Леди родилась аж в 1858-м, что означало, что ей было уже шестьдесят пять лет. В этом скудном свете под широкополой фиолетовой шляпой ее лицо представляло собой загадку, сотканную из сгустка теней. Кертис никогда раньше не видел эту женщину вблизи, поэтому понятия не имел, как она выглядит. Однако он слышал о ней очень многое: о том, что она была рабыней и сбежала с плантации вместе со своей матерью на болото аккурат перед Гражданской Войной, росла в колонии прокаженных, беглых каторжников и рабов прямо на болотах под новым Орлеаном, и там-то боги и богини вуду нашли ее и сделали одной из своих жриц. Он слышал о ней больше, чем хотел бы: о змее — водяном щитоморднике — которую она держала в своем доме в Сент-Луисе и которого называла «Сестра» за все секреты, что змея рассказывала ей. О сундуке, который она хранила — бытовали легенды, будто он был наполнен усохшими головами молодых людей, как раз его возраста, которые имели неосторожность забрести за изгородь из гигантской сальвинии[26]. Поговаривали, что эти растения, похожие на зонты, были рупорами самого дьявола, а во дворе Леди они цвели буйно, как тропические фурии. Кертис слышал о сияющих фиолетовых шарах, которые постоянно кружили вокруг ее дома, исполняя роль призрачных сторожей, а иногда ночью — как говаривали — можно было видеть, как эти шары ползали по крыше ее дома словно пауки.