— Ты убьешь меня, если я откажусь?

— А что бы ты сделал на моем месте?

— Ты чокнутая, — прошептал он, хотя разум уже рисовал ему картины Мексики. На сто тысяч выкупа можно было купить прекрасный особняк к югу от границы. На земле было множество мест, где человек мог попросту исчезнуть — один или со своей женщиной. Где он мог бы остаток жизни наслаждаться плодами своих трудов. Сто тысяч. Кто, кроме банкиров, бизнесменов и топ-моделей, вообще держал в руках такие деньги? Разве что… да… да… такие же азартные игроки, как он или Джинджер ЛаФранс. Партлоу представил себя на пляже… белый песок… голубая вода… рыболовецкая лодка поодаль… возможно, даже уютная каменная вилла на холме у него за спиной… и деньги в сейфе — готовые к тому, чтобы их потратили на что угодно. А затем он снова обнаружил себя в отеле «Клементина» под дуновением скрипучего вентилятора, гонявшего по комнате душный воздух. Перед ним была женщина, которая предлагала ему шанс изменить его жизнь раз и навсегда — да так кардинально, что он с трудом мог себе это представить. Он ответил:

— Я в деле — до той поры, пока мы не уткнемся в стену и не поймем, что это невозможно провернуть. Как только не останется ни единого шанса, я уйду.

— Неплохое начало. К тому же у меня отлично получается обходить стены — я миновала уже не одну, — ответила она.

— Это мы еще посмотрим.

Ее брови заговорщицки приподнялись.

— Итак… значит, мы партнеры, да? До самого конца?

— До самого конца, — эхом отозвался он. Образы Мексики вновь заполнили его воображение.

Джинджер кивнула. Затем она убрала коробку обратно в шкаф и положила ее на верхнюю полку. Пару мгновений она рылась в чем-то, похожем на стопку одеял, а когда снова повернулась к Партлоу, в ее руке был маленький револьвер .38 калибра, который помог отправить Ханикатта на тот свет.

Она крутанула барабан.

— Ну что ж, тогда давай праздновать!

6

Она обманула меня.

Эта мысль не выходила из головы Джона Партлоу с тех самых пор, как Джинджер обрисовала ему новые детали плана два дня назад. Та же мысль снедала его всю дорогу во время переезда длиною в четыре сотни миль от Шривпорта до Нового Орлеана.

Сейчас он сидел с Джинджер на одной из длинных деревянных скамей, напоминающих церковные, внутри огромного здания Станции Юнион на Южной Рэмпарт-Стрит. Здесь пахло едкой смесью сигарного и сигаретного дыма, моющего средства для черно-белой напольной мраморной плитки и чем-то еще — чем-то вроде озона, которым обычно пахнет после миновавшей грозы. Задумавшись о последнем аромате, Партлоу решил, что, возможно, это обманчивое ощущение — как после грозы — создается за счет скопления поездов, останавливавшихся на четырех прилегающих путях и испускавших пар, подобно угрюмым медведям. Два больших вентилятора под потолком, поскрипывая, создавали мощную циркуляцию воздуха; звуки голосов отскакивали от стен и медленно превращались в неясное эхо, а что-то металлическое лязгало и грохотало за аркой, ведущей к путям. Носильщики — негры, которые помогали пассажирам с багажом — сновали туда-сюда к местам своей работы. Они носили тщательно выглаженную темно-синюю униформу с золотыми пуговицами и неизменные красные цилиндрические фуражки на головах.

Партлоу курил сигарету и думал, что носильщики могли бы стать хорошими солдатами, потому что все они выглядели так, будто даже спали по стойке смирно. Это же касалось и старика-негра, который выглядел таким древним, что его, надо думать, уже во времена Гражданской войны звали дедушкой.

Прерывая мысли Партлоу, затрещал спикер, и мужской голос объявил о прибытии поезда Иллинойс-Централ из Мемфиса, но это был не тот поезд, которого они с Джинджер ожидали, поэтому он затушил окурок своей сигареты о темно-коричневую пепельницу, которая стояла рядом с его коленом, и тут же зажег следующую. Что-то в его движениях, должно быть, вызвало у Джинджер раздражение и отвлекло ее от тихих раздумий, которыми она укрывалась, словно саваном, с тех самых пор как они добрались до станции. Она поинтересовалась:

— Ты все еще дуешься?

Черта с два Партлоу собирался торопиться с ответом! Он молча продолжал наблюдать за тем, как молодой носильщик толкал тележку, заполненную полудюжиной чемоданов. За ним следовали белые джентльмены в летних костюмах и соломенных шляпах, а чуть поодаль шла пара красивых и ухоженных женщин с шелковистой кожей, щебечущих о предстоящем путешествии. Партлоу подумал, что экономика страны может продолжать оставаться в канаве — причем канаве из скользкой глинистой грязи — но те, у кого были деньги, совсем не обращали на это внимания, направляясь на север, в более холодные края. Глядя на этих пижонов, позади которых тянулся нежный флер хрустящих банкнот, Партлоу невольно желал им всем погибнуть под тоннами горящего железа, когда их поезда сойдут с рельсов. Подобные мысленные образы заставили его на мгновение побледнеть.

Стояла середина августа, и дни были ужасно жаркими. Партлоу прикинул, что на земле не может быть более жаркого и более адского места, чем Новый Орлеан. Здесь, когда жара усиливалась, воздух раскалялся и сгущался от зноя, а Миссисипи выглядела так, будто была сделана из песчаного коричневого супа, который отражал лучи солнца тусклыми бликами, и если коснуться ее вод, то можно ощутить не ожидаемую прохладу, а то, что кожа буквально сгорает на костях. На такой жаре нелегко было вести машину от Шривпорта до Нового Орлеана. Это касалось даже черного четырехдвернгого городского седана «Форд» модели «А», который Партлоу и Джинджер, скооперировавшись, купили за сотню баксов, вырученных с продажи «Паккарда». Джинджер объяснила, что новый автомобиль (не такой уж он, кстати, был и новый — это была модель 1930 года с 4-цилиндровым двигателем и хвостом из трех тысяч пройденных миль) был необходим для реализации их плана, к тому же «Окленд» заработал удивительные двадцать баксов по трейд-ин, так что в итоге это оказалось не плохой сделкой. «Форд» выглядел хорошо — по крайней мере, на нем не было вмятин — а Джинджер настаивала, что люди часто судят других по машине, поэтому Партлоу, в очередной раз найдя в ее словах много смысла, согласился.

Он поерзал на скамейке, выпустил кольцо дыма «Честерфилда» в сверкающее пространство станции Юнион и, наконец, запальчиво ответил:

— Да, может быть.

— Ну хватит уже, — протянула она, оглядевшись вокруг, чтобы убедиться что другие люди не сидят достаточно близко, чтобы слышать их разговор. — Сколько тебе лет, а ты все еще не вырос из пеленок?

— Послушай, — рявкнул он ей прямо в лицо, и увидел, что свирепость его голоса заставила ее поджать губы, как будто ее вдруг хлестнул по щекам сильный ветер, — ты ничего не сказала о том, что придется отдавать долю кому-то еще. Ты сказала, что мы разделим все между собой.

— Без его помощи нам это все не провернуть, поэтому не будет его — не будет ни дележки, ни самих денежек, — отозвалась она.

— Я не знаю этого молокососа! А ты так просто пригласила его сюда. Что я должен при этом думать, по-твоему?

— Ты должен помнить, что я делаю то, что необходимо, — Джинджер замолчала и подождала, пока пожилая пара пройдет мимо их скамейки, следуя за худым, как тростник, носильщиком, который ловко толкал тележку с багажом. Затем она снова посмотрела на Партлоу и наклонилась к нему, прорывая облако сигаретного дыма. — Нам понадобятся шесть рук. Ты и я — мы не сможем сделать это сами.

— Хорошо, что ты не сказала мне, что привлекла своего чертового племянника до того, как втянул меня во все это.

— Мой племянник — надежная сила, вызывающая доверие, — сказала она. — У него есть мускулы, которые нам нужны. И я не привлекала его до тех пор, пока не поговорила с тобой… до тех пор, пока не просчитала все варианты. Хорошо, ты можешь кричать о долях и дележке все, что захочешь, но план требует присутствия Донни.