Почти без бою можно было взять Казань на веки вечные, да случай помешал.
Дело так было попервоначалу сложилось, что лучше и желать нельзя…
Всю эту зиму князья казанские в Москву наезжали, на ставленого царя, на Шах-Али жалобились…
Седой важный старик, с зеленой чалмой на бритой голове, Нур-Али, коджа и князь казанский, Костров и Алемердин-мурза и много других с боярами и дьяками царскими долго толковали.
– Плохо нам жить стало от царя Шах-Али! – толкуют все они. – Уж и что он ни творит у нас в юрте – сказать нельзя! Нас убивает, грабит добро наше… Жен, дочерей в свой гарем силой берет… Сколько мурз и беков побито – не счесть… Все ради ихнего добра. Хозяина – убьет, дом – разорит! Пусть лучше государь, великий князь уберет его… Нам какого ни на есть наместника даст… Все лучше будет. А если сам не захочет Шах-Али уйти, пусть только государь прикажет своим стрельцам на Москву вернуться. Наш хан без них часу в Казани не пробудет, бегом вон побежит. А мы станем с Москвой по правде жить… Вон у государя больше трехсот человек наших уланов, и мурзы, и князья есть… Пускай одного наместником нам посадит… И будем дружить с Москвой… И ясак дадим, и все порядки заведем, как государь велит… Только бы зверя-хана Шах-Али убрал!..
– Ведь вот недавно что только сделал этот изверг! – говорит старик Нур-Али и сам дрожит весь, седая борода трясется, на мутных глазах слезы выкатились.
Догадались бояре, про что поминает старик. Давно у них вести из Казани были о последнем злодействе Шах-Али, но, не моргнув глазом, дьяк Клобуков, который принимал гостей, спрашивает:
– А что случилось? Скажи, почтенный князь!
– Слушай… Скажу… скажу… Так этот проклятый хан закон нарушил, так нарушил, что не простит душе его милосердный Аллах… Гостей он позвал… Понимаешь, гостей на пир позвал… Гость – святое дело! Что у вас, московов, то и у нас! Гость – милость Аллаха… А Шах-Али всех тех позвал, у кого близкого роду нет, а добра много… Или кто когда-нибудь про него, про хана, слово дурное сказал. А как не сказать? И про Бога милосердного, про Аллу, люди недовольное слово порой говорят… Так и про злого хана ругань идет… И созвал Шах-Али… Много… Почти восемьдесят князей, и беки, и мурзы, и уланы знатные… И под конец пира, когда упились те, всех зарезать, как баранов, велел!.. Всех… И мой там сын погиб!.. Кровью весь дворец был залит… На двор кровь пролилась, словно кровавый дождь прошел… А зверь глядел и кричал: «Так всем моим изменникам будет!..» И потом все добро убитых себе забрал!.. Не можем мы его больше терпеть. Если нет нашей силы – лучше вам, урусам, юрт сдадим, но его не желаем!.. Вот, Аллах свидетель! – клятвенно поднял исхудалую, дрожащую руку старик.
И все, тут же бывшие князья, тоже подхватили клятву:
– Аллах свидетель!..
И верят на Москве и не верят. Может быть, и правда, так уж все люди казанские затравлены, так измучены смутами, которые Москва же в Казани посеяла, что готовы даже на подчинение своей соседке, лишь бы мирно пожить?..
А на всякий случай Иван все-таки дал знать в Казань, Шах-Али, что против него затевается… Если и прогонят его казанцы, все-таки он другом Москвы останется, вечным пугалом для юрта мусульманского, потому что все права на трон казанский имеет этот толстый, развратный, жестокий татарин… И в то же время знает он, что без Москвы – прав этих ему не осуществить никогда!..
Сам Алексей Адашев с князем Дмитрием Палецким и с большой приличной свитой поехали к царю. А тут же, вторым, негласным посольством, чтобы левая рука не знала подвигов правой, к земле Казанской, к ее бекам и мурзам, снарядилось и второе посольство ото всех живущих на Москве князей татарских. Послы оповестили казанцев, о чем говорили князья царю Ивану, и стали склонять народ поскорей Шах-Али свергнуть…
Все этот тотчас же стало известно толстому, ленивому на вид, но лукавому царю Шах-Али. Задумался он.
А Алексей Адашев мягко так советует:
– Сам видишь, светлый хан: плохи наши дела! Не удержаться тебе. Лукавы твои подданные. Сами к Москве просятся… Право, не удержаться тебе! Так уйди подобру-поздорову. И нам помоги: все караулы и башни, ворота, входы и выходы в городе нам сдай. И скажи: «Ото всего, мол, отступаюсь! Русским вас крамольникам отдаю!..» И поезжай, по-старому, в свой Касимов-городок, там царствуй. А государь великий князь тебя много пожалует за то: и городами, и казной своей богатой!
Задумался Шах-Али. Быстро в голове у лукавого татарина разные мысли проносятся.
«Сдам, – думает, – им Казань, так мне сюда и возврату нет, и на Москве всю цену потеряю. А так, если в борьбе царство им достанется, мое дело сторона. Да и я еще на что-нибудь пригожусь гяурам…»
И, пощипывая несколько редких волосков, заменяющих бороду на его оплывшем, женообразном лице, Шах-Али тягуче, медленно заговорил, плохо составляя русские обороты:
– Э-эх, Алеш! Харош ты башка, а понимать плоха мине можишь. Нилзя свой вера гьяурам давать, хоть и кунак я с вам… Не можно мине мосельменский юрт рушить… Сами придете – бироте, харашо… А я ни магу!
– Что ж, значит, воевать будешь? И с нами, и со своими князьями да беками мятежными?
– И-и, нет! Храни мине Алла!.. Чиво война. Нечим мине война делать… Зарезить мине будут! Нилзя мине тут жить. В ваш Новый городок, на Свиягу уйду! А тут пускай как хочут… А, толки, сам я мосельменский юрт не магу гьяурам… Пусть сам, как хочут сибе…
Уехали послы назад на Москву передать все Ивану, что от хана слышали. А в Казани остались только по-прежнему стрельцы московские, пищальники, в виде обороны хану, под начальством Ивана Черемисинова, сына боярского.
Немного спустя, 6 марта, царь Шах-Али привел в исполнение свой план.
Всегда в эту пору на охоту и на рыбную ловлю хан выезжал, в сопровождении блестящей свиты.
И теперь всех своих друзей и заведомых недругов пригласил лукавый азиат. Человек около ста знати татарской собралось из тех, кто в Казани проживал.
Стрельцы московские, охрана царя казанского от его же народа, так человек пятьсот, с пищалями, в полном боевом наряде, как всегда, за царем едут.
Мурзы и князья толпами, кучками, в пестром беспорядке, по дороге растянулись, рассыпались.