Чимид стоял, вобрав голову в плечи, и мял в руках облезлую шапку.

— Коня бы мне… — ломким голосом произнес он. — Сестра умирает. В Дунду везти нужно.

Бадзар сытно рыгнул, подошел к Чимиду вплотную, взял его за ухо и отвел подальше от юрты.

— К врачам надумал ехать? — прошипел он язвительно. — Богоотступник проклятый! Коня нужно? Я тебе покажу коня! Сейчас же убирайся отсюда!.. Ну!.. Пошел на свое место! — Дернув несколько раз Чимида за ухо, он сплюнул и вернулся в юрту.

…Чимид шел по степи. Под гутулами шелестела сухая прошлогодняя трава. Солнце было задернуто серебристой мглой. Темно-синие мрачные горы громоздились одна над другой.

Чимиду припомнился летний день, небо, блеклое от зноя. В небе парят, словно застывшие, птицы, а внизу струится, колышется горячий воздух. Они едут с сестрой по ковыльной степи на нарядно убранных лошадях, вполголоса что-то напевают…

Теперь он был один в степи, и никому не было дела до его несчастья. И он подумал, что, пожалуй, не следовало ему везти сестру сюда. Пусть спокойно умерла бы она в своей серой перекошенной юрте.

ГУРБАН-САЙХАН

Пограничник Тумурбатор сперва лежал в военном госпитале в Баян-Тумене; здесь ему сделали операцию, извлекли несколько пуль. Потом перевели на излечение в Улан-Батор. Могучий организм цирика взял свое: не прошло и месяца, как Тумурбатора выписали из госпиталя. Для окончательного выздоровления дали длительный отпуск в родные края.

— Можешь снова бороться на Надоме, — шутливо сказал врач Тумурбатору.

Он поедет в Гурбан-Сайхан!.. Но как туда добраться? Путь далекий, трудный. Вскоре удалось узнать: в те края отправляется из Ученого комитета экспедиционная машина.

Тумурбатор заторопился в Ученый комитет. Он слегка прихрамывал, опирался на палочку.

Сандаг подробно расспросил его обо всем, весело сказал:

— Твоего отца, Аюрзана, я очень хорошо знаю: он председатель аратского объединения!

— Это так.

— И тебя я знаю: ты «исполин» Тумурбатор?

— В прошлом году мне присвоили это звание, — отвечал Тумурбатор, скромно опустив глаза.

— Хорошо. Ты поедешь с нами. В машине советских товарищей Пушкарева и Басмановой.

Если бы Пушкарев мог знать, что монгол в форме пограничника и есть тот самый Тумурбатор, который привез в Ученый комитет пиропы!.. Но ему это даже в голову не пришло. Пограничника усадили в кабину шофера, а Александр и Валя уселись в закрытый кузов автомашины на груды экспедиционного имущества. Им предстояло долгое время вместе работать, и тем для разговоров было больше чем достаточно.

Машина уносила их на юг, в Гоби, а они говорили, говорили с какой-то непонятной горячностью, будто всю предшествующую жизнь только и ждали вот этой встречи, чтобы выговориться.

— Вы никогда не бывали в Гоби?

— Никогда! Я ведь совсем недавно окончила Саратовский гидрогеолого-геодезический техникум. И сразу завербовалась сюда.

— Ух ты! Гидрогеолого… Дальше забыл. Слишком длинный хвост у вашего техникума. Отчаянная вы голова! Да известно ли вам, что по Южной Гоби еще не ступала нога гидрогеолога?

— Значит, мы будем первые.

— Там водятся дикие верблюды и дикие ослы.

— Ну, это не по моей части. Пусть Зыков с ними договаривается. Мое дело — найти основной водный горизонт.

— А вот как вы нащупаете в безводной пустыне этот основной водный горизонт, ума не приложу. Ощупью? Или у вас особый дар отличать поверхностные явления от глубинных? Или бурить всякий раз? Дороговато.

— Во всяком случае, поверхностного человека от серьезного я всегда отличу. А это иногда труднее, чем найти основной горизонт. Вы что, в науку не верите? Мне всегда казалось, найти алмазы там, где их нет, гораздо труднее, чем воду в степи. Гоби — степь, а не безводная пустыня, как мы привыкли считать. Да знаете ли вы, что тут, в МНР, до нас почти десять лет советские и монгольские ученые изучали подземные водные ресурсы, качество и состав воды. А обводнение района, где мы будем работать, прямо-таки необходимо.

— Почему? Город, госхоз?

— Не только. Из-за нехватки воды каждый год гибнет много скота — сотни тысяч голов. А в Гоби можно разводить и верблюдов, и лошадей, и коров, и овец. Один Южногобийский аймак даст миллионы и миллионы голов. Гоби — пастбище, каких нет в мире. Тысячи и тысячи километров пастбищ! Монголия, имея такие необозримые пастбища, как Гоби, может стать самой мощной животноводческой страной в мире.

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Газеты читаю. Это вы привыкли полагаться на свою интуицию.

Она все знала, эта девчонка. Обо всем судила уверенно и смело. И он начинал верить в ее гидрогеологическую интуицию, а сам себе казался беспочвенным авантюристом: ведь ему никогда не приходилось, даже на практике, искать каменный уголь, а тем более алмазы. А девчонка успела пройти стажировку в Казахстане и нашла там в степи воду для совхоза.

Александр досадовал, что приходится ехать, по сути, в закрытой машине, хотя и понимал, что по-другому нельзя: изжаришься на солнце, которое припекает все сильнее, задохнешься от красной гобийской пыли.

Иногда с шумом пролетали стайки попыток — серых птиц величиной с голубя, — и опять слышалось только урчание автомашины. Если попадалась одинокая юрта, кочевники долго махали руками вслед.

«Здесь живут и что-то делают люди», — думал Пушкарев. Монголы перегоняли табуны на новые пастбища, перевозили свой скарб, юрты, пели тягучие песни. А впереди синели вершины гор, часть которых была покрыта снегом, и эти белки сливались с застывшими на небе облаками.

Им обоим казалось, будто они пробираются по первобытному материку. Все здесь было ново, все поражало.

Поднятая колесами галька с шумом сыпалась на брезент, будто хлестал дождь. Машина раскачивалась и раскачивалась, нагоняя сонную одурь.

В оконца видны были горы и степи, какие они пересекали, щебнистые равнины, перевалы и далекие бледно-голубые гряды хребтов. Иногда на обочине виднелся труп лошади или верблюда, а на нем — мрачный силуэт ягнятника. И снова — бесконечная, плоская, черная равнина с редко разбросанными, словно посаженными человеком, кустиками травы. Машина пересекала красные глинистые пространства, и по ним медленно брели караваны красных верблюдов.

На привалах, а случались они всегда у развалин какого-нибудь монастыря или возле юрт кочевья, похожих издали на белые грибы, Пушкарев и Валя «разминали» ноги. Пустыня казалась серовато-синей, и повсюду валялись прозрачные халцедоны, ониксы и другие полудрагоценные камни. Бери и вставляй в перстень синевато-дымчатые сапфирины, розовые и красные сердолики, агаты всех оттенков. Пушкареву казалось, будто он шагает во сне, а рядом миловидная девушка в зеленом платье, с легким шарфом на плечах, в маленьких, но прочных сапожках с подковками.

Им было хорошо друг с другом, хоть они ни разу не выказали этого.

— Теперь я понимаю монголов, которые живут здесь; я согласился бы пойти в табунщики, — говорил он.

— Зачем? Или вы считаете себя плохим геологом?

— Кто бы мог подумать, что саратовский техникум с тем самым длинным названием выпускает таких злоязычных специалистов!..

Зной все надвигался и надвигался. Пустыня сделалась коричневатой, она дышала жаром, как раскаленная сковорода.

…Впереди из миражной дымки поднялась стена крутого, скалистого хребта. Потом она загородила полнеба, нависла сумрачной коричнево-серой глыбой, потом стала уходить вправо, отодвигаться.

И внезапно шофер нажал на тормоза.

Что случилось? Опять привал?

— Вылезай, приехали!..

Неужели конец дьявольской тряске? В первую минуту Пушкарев и Валя даже не поняли, что прибыли на место. Здесь, в голой пустыне, будет город?..

— Вряд ли вы найдете в таком местечке основной горизонт, — сказал он, оглядевшись по сторонам. — Ну и ну! Хотя бы в горах, а то как на столе. А вон там, на западе, наверное, и есть горы Гурбан-Сайхан? Да только до них километров пятьдесят, не меньше. И на юге вижу какие-то горы…