– Но уверен ли он, что эта месть падет только на людей, действительно виновных и преступных?. Ведь в этом возмутительном деле есть такие таинственные стороны, которые совершенно не поддаются анализу… Понятно, я не требую снисхождения для негодяев, как бы высоко ни было занимаемое ими общественное положение, но следует остерегаться, чтобы чувство ненависти, которое часто ослепляет людей, не поразило совершенно непричастных к делу лиц!

– Эдмон Бартес знает своих врагов, и чувство справедливости не угаснет в нем даже и под влиянием ненависти!

– И ваш друг не боится ошибиться в этом вопросе справедливости? Справедливость – такое слово, которое очень легко утрачивает свой настоящий смысл и значение, как только в человеке говорит раздражение или обида. Разве не во имя этой самой справедливости пострадал ваш друг, господин Бартес? Нет, я не могу допустить мысли, чтобы господин Прево-Лемер согласился и дал осудить невиновного! Поверьте моему опыту, господин де Ла Жонкьер, снисходительность и способность прощать не унижают никого»

– Не мне спорить с вами об этих вопросах, адмирал, но я надеюсь, что вам удастся повлиять на решения Эдмона Бартеса, и если не изменить их, то хоть видоизменить отчасти!

– Я уверен, что мы в конце концов сойдемся… Я так же, как и ваш друг, горячо желаю, чтобы негодяи были наказаны, но только действительные негодяи!

– Я передам ваши слова дословно моему другу!

– Так, так! – сказал адмирал, глядя на «Лебедя», на котором в этот момент гасили огни.

– Да, а де Сен-Фюрси, что такое делается с ним? – вдруг спросил Ле Хелло своего посетителя.

– Господин де Сен-Фюрси, – ответил Гастон де Ла Жонкьер, улыбаясь, – не научился, несмотря на свои продолжительные и многократные плавания, жить в ладу с морем… Он болен и не выходит из своей каюты.

– Я так и полагал: эти господа дипломаты всегда крайне невыносливы в море!

– Но я во всяком случае уверен, что господин де Сен-Фюрси явится весьма ценным помощником для Эдмона Бартеса, которого он уважает и любит, как родного сына.

– Вы так думаете?

– Я ничуть в этом не сомневаюсь!

– В таком случае, тем лучше. А мои четверо шалопаев, научились ли они вливать побольше воды в свое вино – и побольше дрожжей в свои мозги?

– Они все те же, адмирал, то есть люди с золотым сердцем, преданные, честные, достойные состоять в рядах французского флота, во главе которого стоите вы!

Адмирал Ле Хелло, которому были известны подвиги Порника, Данео, Пюжоля и Ланжале и который искренне любил своих моряков, несмотря на то что они подчас бывали и шумливы, и буйны, не мог удержаться от улыбки при воспоминании о некоторых из проделок этих четырех героев.

– Передайте им, – сказал адмирал, – что я горячо буду ходатайствовать за них, – и мы добьемся полного помилования.

– Они очень рассчитывают на ваше заступничество и уверены, что ни один адвокат в мире не мог бы лучше постоять за них, чем вы!

– Этому немало будет содействовать и «Регент»: ведь этот алмаз в ваших руках, не так ли?

– Да… и через несколько дней им снова будут любоваться в Париже!

– Превосходно!.. Вот алмаз, нашедшийся как нельзя более кстати и которому суждено в значительной мере содействовать нашему делу или, вернее, делу наших друзей!

– Я считаю себя счастливым, что мог быть хоть сколько-нибудь полезен в этом деле!

– Успех всегда приходит к людям со смелым умом и закаленной волей, – этим и объясняется то, что вы вернулись не с пустыми руками.

Гастон де Ла Жонкьер почтительно поклонился и собрался было уже совсем уходить, когда адмирал спросил его:

– Кстати, у вас есть китайцы на судне?

– Да, те, которые сопровождали старика Фо и которые обязаны состоять при Кванге.

– В таком случае и Бартес все еще состоит таинственным главой Поклонников Теней?

– Да.

– Мне казалось, что он хотел освободиться от этой власти?

– Он ждет только, когда ему можно будет стать вновь прежним Эдмоном Бартесом.

– А если это не удастся?

– Он останется Квангом!

Обменявшись дружеским рукопожатием с адмиралом Ле Хелло, Гастон де Ла Жонкьер снова сел в шлюпку и вернулся на свой авизо «Лебедь», где подробно передал свой разговор Эдмону Бартесу, который вполне одобрил все, что говорил его друг.

– Готовятся важные события, – сказал он, – и мне подобает самому руководить ими, чтобы подготовить свою месть и добиться моей полной реабилитации!

«Лебедь» в действительности был «Иен», перекрашенный в черный цвет, с оранжевой каймой, плававший теперь под американским флагом.

Но для того чтобы объяснить его принадлежность и его присутствие в Шербуре, надо вернуться немного назад и упомянуть о некоторых событиях, вызвавших это дальнее плавание.

II

Исповедь Гроляра. – Эскадра на море. – Опасения Ланжале. – Свидание с командующим эскадрой. – Недоумения адмирала. – Ланжале на острове Иен. – Пюжоль и его объяснения. – Хорошо защищенный порт.

Нетрудно себе представить, какое впечатление на Ланжале произвела исповедь Гроляра, исповедь почти невероятная, но парижанин был человек решительный. – Ну, и каковы же твои намерения? – Я буду продолжать охранять моего сына без его ведома, вплоть до того момента, когда он наконец будет отомщен и восстановлен в своих правах!

– А между тем мы теперь находимся в числе его врагов… или, по крайней мере, содействуем тем, кто травит его, как дикого зверя!

– Не забывай, что если Гроляр не имеет никакой власти, то маркиз де Сен-Фюрси пользуется большим авторитетом и снабжен такими полномочиями, которые позволяют ему при необходимости даже отдавать приказания командующему французской эскадрой!

– Прекрасно! Не следует, однако, допускать неловкости и относиться открыто неодобрительно к этой экспедиции, предпринятой, можно сказать, чуть ли не по нашему настоянию. Это может показаться адмиралу подозрительным.

– В этом-то и беда… Но я все взвешу, обдумаю и, вероятно, найду выход из этого положения для всех нас!

– Я тебе помогу в этом, а пока ответь мне откровенно: намерен ты восстановить свои родительские права по отношению к Эдмону Бартесу?

– К чему? Соглашаясь на обмен, я добровольно отказался от всех своих прав, и Эдмон привык любить и уважать как отца только генерала Бартеса, меня же он никогда не знал, я для него чужой, злодей, преследующий его, человек, которого он ненавидит и презирает, быть может… Кроме того, надо считаться еще с человеческим тщеславием: как ты думаешь – легко будет Эдмону примириться с мыслью, что он сын простого агента полиции, тогда как до сего времени он считал себя сыном славного, родовитого генерала?!

– Да, это правда, но мне кажется, что со стороны господина Бартеса было вполне естественно любить и ценить человека, который его вырастил, воспитал, направлял в жизни и который, таким образом, является его настоящим отцом.

– Ты видишь, что я не могу нарушить молчания и обнаружить тайну, которая внесла бы столько перемен в положение моего сына, последствий которых мы даже не можем предвидеть!

– Ты прав, старина, – сказал Ланжале, – но как бы то ни было, можешь быть уверен, что моя преданность твоему сыну будет неизменна. Я постоянно буду подле тебя, буду во всем помогать тебе, а двое людей с доброй волей могут сделать многое, когда в них говорит решимость сделать доброе дело.

И они крепко пожали друг другу руки.

Насколько первое плавание эскадры было трудное, настолько это второе было приятное и благополучное. Погода стояла превосходная. Суда благополучно обходили все многочисленные рифы, которыми усеяна эта часть моря, не потерпев ни малейшей аварии за все это время.

Наконец вдали показался остров Иен. Адмирал тотчас же дал распоряжение оцепить его со всех сторон и внимательно следить за всем, что происходит на острове, высадить неожиданно десант и, в случае необходимости, сразиться и уничтожить пиратов, укрывшихся в этом грозном убежище.