Явился Тюрин. При ярком освещении амбулатории он выглядел ещё более нездоровым. К тому же его ножные мышцы совершенно отвыкли от движения и, возможно, частично атрофировались. Он едва держался на ногах. Колени его подгибались, ноги дрожали, он беспомощно размахивал руками. Если бы его сейчас перенесли на Землю, он, вероятно, почувствовал бы себя, как кит, выброшенный на берег.

— Вот до чего вы себя довели! — укоризненно начала Меллер. — Не человек, а кисель.

Маленькая энергичная женщина отчитывала старого учёного, как непослушного ребёнка. В заключение она отправила его на массаж, приказав после массажа явиться на медицинский осмотр.

Когда Тюрин ушёл, Меллер обратилась ко мне:

— Вы биолог и поймёте меня. Тюрин — исключение. Все мы чувствуем себя прекрасно. Однако эта лёгкость «небесной жизни» сильно беспокоит меня. Вы не ощущаете или почти не ощущаете своего тела. Но каковы будут последствия? Кэц — молодая звезда. И даже наши старожилы находятся в условиях невесомости не более трёх лет. А что будет через десяток лет? Как такое приспособление к среде отзовётся на общем состоянии организма? Наконец, как будут развиваться наши новорождённые дети? И дети детей? Весьма вероятно, что кости наших потомков будут становиться всё более хрящевидными, студенистыми. Мышцы атрофироваться. Это первое, что сильно беспокоит меня, как человека, отвечающего за здоровье нашей небесной колонии. Второе — космические лучи. Несмотря на оболочку нашего жилища, которая частично задерживает эти лучи, мы всё же получаем их здесь гораздо больше, чем на Земле. Пока я не вижу вредных последствий. Но опять-таки у нас ещё слишком мало материала для наблюдений. У мух-дрозофил здесь наблюдается усиленная мутация, причём многие родятся с летальными генами — не дают потомства. Что, если такое же действие окажут лучи и на людей Звезды Кэц? Вдруг у них начнут рождаться дети-уроды или мертворождённые младенцы?.. В конечном счёте всё в наших руках. Все вредные последствия мы можем устранить. Искусственно создать любую силу тяжести, если нужно — даже большую, чем на Земле. Можем и изолироваться от космических лучей. Но нам надо проделать массу опытов, чтобы определить оптимальные условия… Видите, сколько работы для вас, биологов?

— Да, работы хватит, — сказал я, очень заинтересованный словами Меллер. — Эта работа нужна не только для небесных колоний, но и для Земли. Насколько расширятся наши познания о живой и мёртвой природе! Я в восторге, что случай привёл меня сюда.

— Тем лучше. Нам нужны работники-энтузиасты, — сказала Меллер.

Упоминание о «случае, который привёл меня сюда», навело меня на мысль о Тоне. Захваченный новыми впечатлениями, я даже не вспоминал о ней. Что с нею и как её поиски?

Я распростился с Меллер и вылетел в коридор. В коридоре слышались весёлый смех, голоса, песни и жужжание крыльев; хоть и появилась небольшая тяжесть, но молодёжь по привычке действовала крыльями. Им нравилось делать прыжки, пролетая несколько метров, как летучие рыбы. Некоторые упражнялись в ходьбе по полу. Сколько молодых, весёлых, загорелых лиц! Сколько забав и проказ: вот группа девушек, нарушая «уличное» движение, затеяла игру в «мяч», причём «мячом» была одна из них — маленькая толстушка. Она визжала, перелетая из рук в руки.

Все гуляющие чувствовали себя весело и беззаботно. Видимо, работа совсем не утомляла людей в этом «легковесном» мире. Бочком, держась стены, я добрался до двери комнаты Тони. Тоня сидела возле окна на лёгком алюминиевом стуле. Видимо, за это время из склада принесли мебель.

За окном на чёрном небе огромное зарево — кольцо «ночной» Земли. Свет зари румянил лицо и руки Тони. Её лицо было задумчиво.

Мне захотелось растормошить её. Я подошёл к ней и сказал, улыбаясь:

— Ну, сколько вы теперь весите?

И, не долго думая, взял её за плечи и легко приподнял, как трёхлетнюю девочку. Вероятно, весёлое настроение толпы заразило и меня.

Она молча отстранилась.

— О чём вы грустите? — спросил я, чувствуя неловкость.

— Так… о маме вспомнила.

— «Земное притяжение» действует? Тоска по родине?

— Может быть, — ответила она.

— А что с Евгеньевым?

— Ещё не дозвонилась. Аппарат всё время занят. А как ваш разговор с директором?

— Завтра лечу на Луну.

Она вскинула на меня глаза.

— Надолго?

— Не знаю. Самый полёт, говорят, продолжается не более пяти-шести дней. А сколько пробудем на Луне, неизвестно.

— Это очень интересно, — сказала Тоня, пристально глядя на меня. — Я бы с удовольствием полетела с вами. Но меня временно посылают в лабораторию, которая находится на таком расстоянии от Земли, что туда не достигает земное лучеиспускание. Там в тени царит холод мирового пространства. Я лечу оборудовать новую лабораторию для изучения электропроводности металлов при низких температурах…

Глаза её оживились.

— Есть интереснейшая проблема! Вы знаете, что сопротивление электрическому току в металлах с понижением температуры понижается. При температурах, близких к абсолютному нулю, сопротивление тоже почти равно нулю… Над этими вопросами работал ещё Капица. Но на Земле требовались колоссальные усилия, чтобы достичь низких температур. А в межпланетном пространстве… это просто. Представьте себе металлическое кольцо, помещённое в вакууме, в температуре абсолютного холода. В кольцо направляется индуцированный ток. Его можно довести до необычной мощности. Этот ток будет циркулировать в кольце вечно, если не повысится температура. При повышении же температуры происходит мгновенный разряд. Если в кольце дать ток достаточно высокого напряжения, то мы сможем иметь своего рода законсервированную молнию, которая проявит свою активность, как только температура повысится.

— Молния, законсервированная в сосуде Дьюара, — подхватил я, — который снабжён взрывателем, падает на Землю. При ударе о землю пистон взрывается, температура в сосуде повышается, и молния производит своё разрушительное действие.

Тоня улыбнулась.

— Какие у вас кровожадные мысли! Я не думала о таком применении.

— Совсем не кровожадные, — возразил я. — С войнами покончено. Но можно взрывать скалы, айсберги…

— Ах вот что… Разумеется. Вопрос только в том, что при отсутствии сопротивления падает и напряжение, — значит, и мощность… Надо произвести подсчёт. Как бы и в этом деле пригодился Палей! — воскликнула она почти со страстью.

Это, конечно, была страсть учёного, но я не мог скрыть своего огорчения.

Нам не удалось вылететь на другой день: заболел Тюрин.

— Что с ним? — спросил я у Меллер.

— Раскис наш философ, — ответила она, — от «счастья» заболел, от движения. В сущности говоря, с ним ничего особенного не приключилось… Жалуется на боль в ногах. Икры болят. Это пустяки, но как его такого на Луну пустить? И себе и вам хлопот наделает. При десятой части земной тяжести раскис. А ведь на Луне — шестая. Там он, пожалуй, и ног не потянет. Я решила дать ему потренироваться несколько дней. У нас в небе есть склады пойманных астероидов. Все эти небесные камни, куски планет, складываются в виде шара. Чтобы отдельные куски не разлетались от случайных толчков, наши гелиосварщики расплавили и сварили поверхность этих планеток. К одной такой «бомбе» мы прикрепили стальным тросом полый шар и привели их в круговое движение. Получилась центробежная сила, тяжесть внутри полого шара равна тяжести на Луне. Вот в этом шаре и тренируется Тюрин. Давление и количество кислорода в шаре такие же, как и в скафандре межпланетного костюма. Слетайте, голубчик, навестите Тюрина. Только один не летите. Захватите с собой вашу няньку — Крамера.

Я разыскал Крамера в гимнастическом зале. Он выделывал на трапеции головокружительные штуки. Цирковым гимнастам на Земле о таких трюках и мечтать не приходится.

— Полететь я с вами полечу, — сказал он, — но пора научиться летать самостоятельно. Ведь вы на Луну летите, а во время такого путешествия мало ли что может случиться!