Мы чувствуем… Червь в сердцевине яблока; царство глупости; мистификаторы выигрывают все ставки; генерал бунтует против пьесы, против Давида Эдварда, против всего. Друзья от него отступаются, друзья и даже, робко, его очаровательная жена, которую он обожает. Его сбивает с ног сначала Давид Эдвард — ударом кулака в челюсть, потом молочник, который обзывает его фашистом, — ударом головы в живот. Единственной его опорой остается сын Тото, прибегающий ему на помощь: «Он сделал тебе больно, папа? — Тото, удары не причиняют боли. Это предвзятое представление». Сумасброд держится мужественно, но он повержен, и это грустно, потому что, в сущности, он прав. Ему не остается ничего другого, как играть комедию. «Ты увидишь, Тото, когда вырастешь, что, даже если в жизни что-то кажется серьезным, на самом деле все это — гиньоль». Что, возможно, правда, горькая — до скрипа зубами — правда.

«Скрипучие» пьесы — «Ардель, или Ромашка», «Вальс тореро», «Орнифль», «Бедняга Битое», «Оркестр», «Пещера» — скрипят уже не так безобидно. Здесь сатира берет верх над жалостью. Зло повсюду. У всех женщин — любовники; все мужья это знают и терпят. Все старики — похотливы; все молодые люди это знают и посмеиваются. Генералы — генералы из водевиля. Комизм их в том, что, будучи уже в отставке, они продолжают отдавать приказы: «Смирно!.. Вольно!» Дураки подчиняются. Сами генералы подчиняются. Сами генералы ни во что это уже не верят. Они играют старых тюфяков и в глубине души сожалеют, что уже не те молодые лейтенанты, какими были когда-то. Когда приходится совсем плохо, генерал Сан-Пе, чтобы набраться мужества, призывает на помощь лейтенанта Сан-Пе, «занявшего второе место в своем выпуске Высшего кавалерийского училища, добровольца», этого юного героя, превыше всего ставящего честь.

А мужество генералу Сан-Пе действительно нужно позарез, поскольку его старая супруга, прикованная к постели, по-прежнему безумно ревнива. И с утра до вечера, не без оснований опасаясь, что он лезет под юбку какой-нибудь служанке, она кричит со своего ложа: «Леон! Леон!», так что никто в доме уже не понимает, от кого исходит этот животный крик — от павлина или от сумасшедшей. «В мире очень мало любви, но только благодаря ей он еще кое-как вертится. Вам невыносима болезненная любовь Амели, но, не люби вы вашу жену или, во всяком случае, не люби вы ее когда-то прежде, вы бы сейчас мирно посиживали на террасе кафе с какой-нибудь другой женщиной. Любовь одарила вас счастьем на один вечер или на десять лет, а теперь заставляет расплатиться по счету».

Счет тяжкий. Генеральша выслеживает, не перестает выслеживать. «Я выслеживала, я так долго выслеживала, что научилась узнавать тех, кого ты желал, унюхивать их, как ты, иногда даже раньше тебя». Ардель, старая сестра генерала, кончает жизнь самоубийством вместе с горбуном, которого любит, — жуткая пара, нелепая страсть. Пьеса завершается пародией любви, импровизируемой двумя детьми — Тото и Мари-Кристиной. Они начинают с подражания взрослым: «Моя дорогая. — Моя обожаемая любовь. — Моя дорогая жена, как я люблю тебя. — А я еще больше, дорогой муженек. — Нет уж, не больше меня, любовь моя. — Больше, в десять раз больше!» Игра кончается, как и у взрослых, руганью: «Нет, говорю тебе, идиотка поганая, это я! Я больше люблю тебя, чем ты меня. — Нет, я… скотина поганая! Зеленая лошадь! Кретин!» Первые шаги в скрипучей комедии любви.

В «Вальсе тореро» опять те же темы: безобразие любви, сексуальная одержимость мужчин, ханжество и ревность женщин. «Медицина должна была бы найти средство усыпить их навечно». Но действие перенесено в начало века. «И все это несерьезно, — говорит Ануй, — трагедии той поры — это фарс». Он пускает в ход «старые водевильные трюки», воскрешает своих марионеток. Однако водевили были веселыми, поскольку в марионетках не оставалось ничего человеческого. А у персонажей Ануйя, даже когда он скрипит зубами, остается достаточно человеческого, чтобы страдать — и заставить страдать нас. Вновь появляется чудовищная генеральша де Сан-Пе, она ненавидит своего генерала. «Зачем же тогда все эти слезы, упреки? — спрашивает он. — Затем, что ты принадлежишь мне, Леон. Ты принадлежишь мне — понял? — и навсегда, каким бы жалким ты ни был. Ты принадлежишь мне, как мой дом, как мои драгоценности, как моя мебель, как твое имя. И что бы там ни случилось, я никогда не отдам другим принадлежащего мне».

И это любовь? Бедный генерал пользуется теми же словами, что Орфей. Он сетует на романистов. «Что же они морочат нам голову в своих книгах, все эти лоботрясы, описывая нежных девушек, вечную верность?» «Романисты, — отвечает доктор, — были, вероятно, такими же бедолагами, как и другие, делившиеся с нами своими грезами». Потом, к концу пятого акта, скрип утихает; пьеса становится почти «розовой». Старый генерал страдает от того, что присутствует как свидетель при чужой любви. Стареть тяжко. Он говорит вполголоса: «Лейтенант Сан-Пе. Я хочу жить, я хочу любить, я, черт побери, хочу отдать свое сердце!» Но кому оно нужно, это дряхлое сердце?

Среди «скрипучих» пьес есть два шедевра — это «Орнифль» и «Бедняга Битое». Имя Орнифль напоминает по звучанию имя Тартюф[879], но персонаж похож скорее на Дон Жуана. Орнифль человек не первой молодости, автор текстов для песенок, не вовсе лишенный таланта. Его обожает жена, секретарша и все актрисульки, которые приходят к нему за ролью и оказываются у него на диване. Легкомысленный, жесткий и даже жестокий, Орнифль — блистательный тип. «Вы не боитесь когда-нибудь пожалеть о том, что, кружась в танце, лишь скользили по жизни?» Нет, он считает себя ничем не хуже других. Просто ему случается делать то, что другие только хотят сделать. «Одно время эта девушка олицетворяла для меня наслаждение, но это время давно прошло, и я намерен искать наслаждение в другом месте: вот и вся моя мораль. Развлекаться и без того нелегко — вот уже два столетия, как люди утратили этот секрет… а если еще позволять себе всякие укоры совести!..» Да, это Дон Жуан, и Небо, как положено в подобных случаях, нашлет на него кого-то или что-то. Какую-нибудь Статую Командора.

Небо насылает Фабриса, побочного сына, о котором Орнифль даже не знал. Фабрис, молодой врач, влюбленный и обрученный, приходит убить Орнифля за то, что тот когда-то соблазнил его мать. Внезапно Орнифль теряет сознание. Фабрис, тотчас ощутивший себя врачом, диагностирует серьезное сердечное заболевание. Знаменитые доктора, которых вызывают, отрицают это, но знаменитые доктора ошибаются. Орнифль, больной, очарован Фабрисом и его невестой Маргаритой. «Я становлюсь таким добрым, что рискую стать скучным». Он декламирует Пеги:

Вот. Приходится выбирать. «Либо юноша Счастье, либо юноша Честь, и, к сожалению, они никогда не совпадают в одном лице». Орнифль сделал свой выбор: несмотря на приступ добродетели, весьма непродолжительный, он принимается ухаживать за невестой Фабриса: «Я буду ваш старенький Юноша Счастье, а по вечерам будет возвращаться с занятий ваш любимый Юноша Честь». Маргарита принимает этот договор. Орнифль с наслаждением потягивается: «Ах… как прекрасна жизнь». Но Небо не дремлет. Орнифль выходит. Звонит телефон. «Мгновенный паралич сердечной мышцы». Бог выиграл дополнительный тайм.

В «Бедняге Битосе», как я уже сказал, «обед в лицах» (исторических лиц, которых ждет гильотина) позволяет строить комедию в двух планах: один — эпоха Революции, где перед нами Битос-Робеспьер и пресловутый жандарм Мерда[880]; другой — настоящее время, где Битос в собственной роли — помощник прокурора, проявивший беспощадность в дни Освобождения, бедный злопамятный стипендиат, мнящий себя Робеспьером, которого преследуют его богатые враги. Здесь отвратительны все персонажи, за исключением одной женщины. По приказу Битоса расстреливали невинных; в его портфеле — каленое железо. Весь второй акт, где доминирует История, прекрасен. Местами действие достигает шекспировского накала. Диалоги тюремщиков, угрызения совести Дантона: «Да, Сен-Жюст, я старею. Меня начинает поташнивать от крови. А другое — всякие обыденные пустяки, о существовании которых я даже не подозревал, — начинает приобретать для меня важность. — Сен-Жюст: Можно ли узнать, что именно? — Дантон: — Ремесла, дети, прелесть любви и дружбы. Все то, из чего до сих пор складывался человек. — Сен-Жюст: — Короче, контрреволюционная программа».