«Я думаю сделать сюжет книги всеобъемлющим. В нее войдет все: размышления разного рода о современности, медитации просвещенного старца о людях и жизни, портреты современников, пережитые события», — писал он А. Жиду.

Дю Гар хотел написать книгу-итог, но это ему не удалось. Мемуарный жанр стеснял его. Он мог (говорил он) создать картину, но не проанализировать чувство. («Школа Толстого, а не Пруста».) Что было бы с Наташей, спрашивал он себя, если бы мы знали ее только по «Дневнику князя Андрея»? С каждым годом он все сдержаннее говорил о своем новом произведении. «Я прошел возраст больших свершений», — как-то заметил он. Однако я находил его суждения как всегда безупречными. Его интеллектуальная честность была непреклонной по-прежнему. Может быть, сознание, что он больше не печатается, доставляло ему тайную радость: «Какое несравненное умиротворение чувствуешь, работая над посмертными записками!» В феврале 1951 года он присутствовал при кончине А. Жида и в том же году опубликовал «Заметки об Андре Жиде», а в 1955 году — короткие автобиографические воспоминания. Умер он почти скоропостижно в своем имении Тертр, что в Беллеме, в августе 1958 года. По завещанию право издания его бумаг предоставляется группе друзей, и прежде всего Жану Деле. Это позволяет надеяться на серьезное исследование о Мартен дю Гаре, исследование столь же высокого качества, как и «Молодость Андре Жида»[644].

Да, возможно, «Жан Баруа» и не произведение искусства, но это книга, которая взволновала целое поколение французов. Почему? Потому, что она выдвигает некоторые из самых существенных проблем нашего времени. Роже Мартен дю Гар поместил в начале своего романа репродукцию «Умирающего раба»[645] Микеланджело. И не случайно: Жан Баруа — это человек, пытающийся разбить цепи, вырваться из рабства и стать властелином жизни. Ему это не удается, но он оставляет другим возможность надеяться. Вот два основных момента его борьбы: а) Религиозный кризис. Баруа, рожденный католиком, пытается отринуть оковы веры, не признавая ничего, кроме науки, б) Дело Дрейфуса. В период с 1895 по 1905 год оно служило для французов поводом, позволяющим примкнуть к той или иной партии. Романизованное в «Жане Баруа» «дело» взволновало читателей, потому что и в жизни оно еще продолжало будоражить умы…

Мартен дю Гар включает в повествование некоторые реально происходившие события, сцены рейнского процесса, журнальные статьи, ничего в них не меняя. В «Семье Тибо» он откажется от подобных упрощений.

Жан Баруа — легко ранимый ребенок. Рано лишившись матери, он служит яблоком раздора между фанатично религиозной бабкой и отцом, ученым-атеистом. В юности он верит в бога, верит тем более пылко, что любит молодую, очень набожную девушку Сесиль Паклен. Но вот он испытывает первые сомнения, он чувствует болезненную потребность найти какой-то компромисс между верой и жизнью, быть христианином в более широком, символическом смысле слова. Однако обращение in extremis отца, обручение с Сесиль укрепляют связи Баруа с католицизмом. Он женится, одновременно становясь преподавателем естественных наук в богословском коллеже. Очень скоро его начинает мучить совесть. Начальство запрещает ему преподавать учение об изменяемости видов. Он пишет другу-священнику: «Я не отрицаю исторической роли христианства, однако пора честно признать, что извлечь из его догматов что-либо живое уже невозможно»[646].

Этот религиозный кризис вызывает и кризис семейный. Сесиль умоляет Жана пойти с ней в церковь:

«Сесиль. Ты не можешь мне в этом отказать…

Жан (беря ее за руки). Понимаешь ли ты, на что меня толкаешь? Ты настолько ослеплена, что не видишь всей отвратительности этого поступка. Ты знаешь, не правда ли, что я не верю в действенность этой молитвы, этих свечей? Стало быть, ты хочешь заставить меня участвовать в комедии?.. Я не препятствую твоей вере, предоставь же и мне свободу действовать сообразно моим убеждениям!

Сесиль (кричит). Это совсем разные вещи!»[647]

Вскоре Жан Баруа приходит к заключению, что тот, кто желает остаться хозяином своих убеждений, не должен жениться. Несколько позднее он вынужден оставить коллеж, так как директор недоволен его преподавательской деятельностью. Сесиль покидает его. Она не разводится, потому что считает брак нерасторжимым, но поселяется отдельно от мужа. Теперь Баруа полагает себя наконец свободным и вместе с несколькими друзьями основывает журнал «Сеятель». Изданию покровительствует знаменитый писатель Марк-Эли Люс, сын священника без прихода, сенатор-социалист, «без всякого исповедания веры», нечто среднее между Жоресом и Золя. Люс, прочитав первые номера «Сеятеля», принимает Баруа и говорит ему: «Меня растрогало ваше поколение, но ведь вы — сектанты». Баруа и его друзья действительно гордятся своей непримиримостью. Люс призывает их к терпимости.

Начинается дело Дрейфуса. Люс, Баруа и их друзья на стороне обвиняемого. Длительная борьба. Победа. Но эта победа обманывает ожидания мистиков-дрейфусаров[648]. Они поражены и напуганы тем чудовищем, которое сами же выпестовали. Люди, благодаря их усилиям пришедшие к власти, во многом походили на тех, которых они свергли. Новые хозяева были не лучше прежних. Честные «мистики» сурово осуждают корыстолюбивых победителей: «Они вырвали у нас из рук наше скромное, но гордое знамя, — говорит Люс, — и стали открыто размахивать им вместо нас… И сегодня, на другой день после победы, они как хозяева распоряжаются всем. Разрешите провести здесь различие, которое для меня очень важно: раньше мы составляли лишь горстку защитников Дрейфуса, а теперь они составляют целую армию дрейфусаров»[649].

Жан Баруа, ставший защитником антиклерикализма, проповедует воинствующее свободомыслие. Но однажды он попадает под трамвай, и в момент, когда ему кажется, что он умирает, он бормочет: «Пресвятая дева Мария…» Но вот сознание возвращается к нему, он вспоминает об этой слабости и начинает бояться того, что живет где-то в самой глубине души. Он пишет духовное завещание:

«Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела…

Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли…

Я уверен, что наука, приучив людей спокойно игнорировать непознаваемое, поможет им обрести такое душевное равновесие, какого им никогда не давала ни одна религия…»[650]

Но с этого момента в нем возникает разлад. Баруа видит новое, подрастающее поколение молодежи, которое, чтобы выразить свой протест против мятежного романтизма старшего поколения, возвращается к догматическому католицизму и традиционной политике. Мари — дочь Баруа и Сесиль — собирается постричься в монахини. Сам Баруа колеблется. На закате жизни он приходит к мысли о несостоятельности науки. «Я устал от того, что наука все отрицает! Делает она это не более убедительно, чем те, кто утверждает»[651]. Раздумья, физический упадок. И вот однажды он зовет священника: «Итак, мой друг, я попросил вас прийти, чтобы исповедоваться…»

Несколько позднее он умирает, в ужасе крича: «Ад!», исступленно прижимая распятие к губам. Сесиль молится около покойника, открывает ящик, находит завещание атеиста. Она читает: «Я не верю в бессмертие человеческой души… Я верю во всеобщий детерминизм…»[652]. Она бросает листки в огонь. Яркое пламя освещает комнату.

Этот роман было бы уместно написать после споров между Анатолем Франсом и Брюнетьером, после недавних для того времени жарких дебатов о несостоятельности науки. Привносит ли наука духовные ценности, которые могли бы заменить религиозные? Как совместить ее с догмами христианства? Мартен дю Гар не пытается ответить на все эти вопросы, но он выводит на сцену людей, которых они волнуют. Он ставит их со всей серьезностью, достоинством и с глубоким пониманием двух крайних аспектов проблемы. Можно сожалеть лишь о том, что Люс, который предстает как один из лучших умов своего поколения, не высказывает ни одной более или менее ясной мысли по поводу этой проблемы, ни одной более или менее определенной доктрины. Но гения всегда трудно обрисовать. Даже Бальзаку это не удалось. «Гений может все создать — за исключением гения…»