К сожалению, штабы иногда забывали об этом. Приходилось напоминать им. Конечно, нельзя было не учитывать и большую текучесть личного состава. Например, только за четыре дня боев здесь, на Молочной, в первой роте 305-го полка сменилось три командира: один был убит, двое — ранены.

В ходе боев, когда успехи, несмотря на большие усилия, измерялись сотнями метров, представляло большую сложность писать боевые донесения. Здесь требовалось высокое мастерство офицеров штаба, чтобы убедительно показать, каким трудом завоевывались эти метры. В донесениях полков не всегда выпукло показывались изменения обстановки и развитие боевых действий. Нередко в них повторялись безликие формулировки, в которых терялись особенности каждого боя. Нельзя было обвинять первых помощников начальников штабов, которые писали эти документы, в том, что они не знали обстановку и не представляли динамику боя. Причина заключалась в другом: не хватало у них опыта, умения, навыков в написании документов.

Чтобы ускорить накопление знаний и навыков у командиров, однажды поздно вечером пригласили их на КП дивизии. Сели рядом к небольшому столику капитан П. К. Усов, старшие лейтенанты М. С. Катещенок и И. Н. Скоков. Малую пользу могла оказать им лекция, а тем более летучки. Здесь требовались другие методы обучения. Я достал шесть донесений, полученных от них за прошедший день. Все они были разные, не похожие друг на друга, в каждом по-своему излагались обстановка и события. Полки действовали в первом эшелоне, воевали примерно одинаково, да и успехи резко не отличались. Донесения перешли к ним в руки.

— Ты чего же про нас написал глупость? — встрепенулся Усов, показывая донесение Скокову. — Не так было.

— Мне комбат сообщил. Сам я не выдумывал.

— «Комбат», — передразнил Усов. — Мог бы мне позвонить.

Донесения переходили из рук в руки. Читали так же внимательно и свои. Видимо, здесь совсем по-другому воспринималось содержание документов. Прочитанное попадало ко мне. Я исправлял, подчеркивал неудачные выражения и делал пометки на полях. Одно донесение пришлось переписать заново, слишком оно оказалось неубедительным, неряшливо оформленным.

После исправления документы снова передавались по кругу, теперь они уже дольше задерживались в руках, с большим вниманием изучались. Никто не проронил ни слова. Молча согнувшись над столиком, старательно вчитывались в исправления. Затем я вручил им на суд три боевых донесения, написанных за день штабом дивизии. Теперь уже я вглядывался в выражения лиц офицеров, пытаясь уловить оценку ими этих документов. Все они одобрительно отозвались о донесениях, не высказав никаких замечаний. Я не слишком радовался, думая, что они, скорее всего, постеснялись критиковать вышестоящий штаб.

Конечно, и в донесениях штаба дивизии не все было безупречным. Удачно найденная формулировка оценки обстановки повторялась в двух документах, в которых излагались боевые действия, разделенные 4–5 часами по времени. Кто бы ни прочел их, мог увериться, что на поле боя не произошло ничего существенного, что войска не проявили настойчивости и находчивости в выполнении поставленной задачи.

Такая форма учебы, несомненно, оказывалась полезной, особенно когда в памяти исполнителей еще жили обстановка и ход боевых действий, не были забыты мучительные поиски слов и выражений при составлении документа. Завтра будет другая, совсем не похожая обстановка, по-другому развернутся события на фронте, — что же, опять собирать? Может быть, и придется. Готовить офицеров в процессе их боевой работы всегда сложно. Но нельзя забывать, что операторов должно отличать умение быстро схватывать все, что от них требовалось.

В конце такого занятия — совсем короткие указания. Еще один шаг сделан на пути к мастерству.

При очередном вызове начальников штабов полков я довел до них основные недостатки, допускаемые при разработке боевых донесений — ведь они несли ответственность за качество документов и, если подписывали их, обязаны были замечать погрешности в формулировках. Видимо, не все начальники штабов всегда тщательно изучали донесения, целиком полагаясь на умение и добросовестность своих первых помощников.

В любых условиях одной из важнейших задач штаба оставалась проверка хода выполнения войсками поставленных боевых задач. Офицеры штаба дивизии направлялись в подразделения не потому, что не верили докладам подчиненных, а чтобы на месте более обстоятельно вникнуть в обстановку и наметить оправданные меры для ее изменения.

Осуществление контроля я всегда рассматривал как одну из важных и трудных задач штаба. Отыскать недостатки в работе подчиненных — самое легкое дело, труднее вскрыть причины этих просчетов и определить разумные пути их устранения. Какая бы ни ставилась цель в ходе контроля, от офицера штаба всегда требовалась высокая принципиальность.

Можно привести некоторые примеры из опыта проверок.

Успех в бою во многом зависел от своевременного выдвижения к ротам орудий прямой наводки и быстрого уничтожения ими появляющихся целей. Однажды дождь лил всю ночь и все утро. Земля раскисла, и на одном участке расчеты орудий не успели выдвинуться за пехотой. Штаб полка предъявил артиллеристам серьезные обвинения: не хотят, мол, они быть на одном рубеже с пехотой и поэтому не проявляют настойчивости, чтобы продвигать орудия.

Помощник начальника оперативного отделения капитан И. Ф. Тарханов лично побывал у артиллеристов, посмотрел, с каким трудом расчеты проталкивали орудия по раскисшей земле. Он настоял на том, чтобы выделили им в помощь пехоту и сняли с них всякие обвинения. Сам по себе факт вроде незначительный. Но сразу же возникал вопрос: почему же офицер штаба полка, который раньше проверял, не вскрыл истинную причину? Оказалось, что тот подошел к проверке формально: ему требовалось отыскать причины задержки продвижения батальона, а он, не затрудняя себя поисками, взял первую, что попалась на глаза. Она снимала вину с командира батальона, и все обвинения падали на приданную «чужую» противотанковую батарею.

Вот другой пример. Помощник начальника штаба 311-го полка капитан П. К. Усов перед самой атакой прибыл в батальон, действующий в отрыве от основных сил. Артиллерия произвела короткий огневой налет, но пехота задерживалась с переходом в атаку. Разрыва между концом артналета и атакой, как известно, не должно быть. Если он образовался, то выгоднее все начинать сначала. Враг уже сбросил пыль с плеч, стряхнул страх и вцепился руками в оружие. А его нужно накрывать до этого, пока он не поднял голову, иначе будет поздно.

Петр Константинович чутьем уловил надвигающуюся опасность. Он никого не спрашивал, почему происходит задержка с атакой, не пытался искать командира, чтобы подтолкнуть его к подаче команды, — понимал, что в этой обстановке надо не говорить, а немедленно действовать самому. Первым двинулся в атаку. За ним дружно поднялись роты. Когда уже был захвачен опорный пункт, командир батальона обхватил за плечи офицера штаба, поблагодарил его за помощь.

При встрече с Усовым я напомнил ему этот эпизод.

— Ничего особенного. Обычное дело, — ответил он. — Самая простая ситуация.

Мне было приятно, что офицеры штаба в ходе контроля, если нужно, смело вторгались в управление подразделениями, болели душой за выполнение задачи.

Однажды, изучая поступившие боевые донесения, я обратил внимание на то, что один из батальонов 311-го полка, находясь в равных условиях с другими, за день боя понес больше потерь в личном составе. Вечером, когда затихло на поле боя, я побывал в полку.

— Чем объяснить большие потери людей? — спросил я начальника штаба полка.

Тот замялся. Если обвинить комбата — тотчас следует другой, более сложный вопрос: «Где же был штаб? Почему он не вмешался в развитие событий?» И он ответил, что потери можно объяснить только одним: сильный огонь противника.

Командир батальона тоже не нашел другой причины. Сам он не прятался за спины подчиненных, действовал в одной цепи с рядовыми. Я поговорил с адъютантом старшим батальона, с командиром артиллерийского дивизиона, командиром роты и двумя взводными. Восстанавливались события прошедшего боя…