— Отошел! — острят товарищи.

Нужен жилетник, ищут опять под катком и т. д. Только жилетника сговорить можно было не сразу, Почему-то отличались они самым буйным нравом, и требовалось предварительно их «успокоить».

Сильно пьяных специалисты быстро приводили в порядок: «лечили ушами» — оттирали уши. Способ этот заключался в том, что голову охмелевшего с обеих сторон прижимали ладонями и энергично приводили их в движение. От такого «массажа» хрустели хрящи и боль быстро возвращала «пациента» к сознанию. «Хирургический» метод этот, видимо привитый полицейским участком, где широко практиковался, считался рациональным.

Создание и поощрение такой своеобразной «богемы» было, конечно, выгодным для предпринимательских расчетов. Опустившийся, нетрезвый пошивщик, при отсутствии нормальных бытовых условий, легче допускал неизбежную для старого времени широкую эксплуатацию себя хозяином. Таким путем Оттэн в своей мастерской имел как бы собственную рабовладельческую колонию дошедших до полной нищеты и безвыходности людей. На слабости-то их он богател и создавал торговое имя.

Пропавших с недошитой вещью из других мастерских посылали искать также к Оттэну. Бывали такие разговоры. Входит посланный из какой-либо мастерской и находит исчезнувшего.

— Василий Степанович, хозяин за рукавом к тебе прислал… Отдавай!

— Скажи хозяину, что рукав в двух рублях заложил Петру Прохорову в чайной, пусть выкупает за свой долг!

— А штафирка (т. е. верхняя часть воротника) где?

— У Степана-дворника в шести гривнах!

— А подрезка (т. е. мелкие отрезки на карманы, лацканы и т. п.)?

— У Маньки-поденщицы в сорока копейках!

Спросит еще посланный:

— Что же ты нашего-то хозяина бросил, деньги хорошие платил?

И получит неизменный ответ:

— Товарищи здесь понравились!

На том дело и кончится. Выкупят заложенное, и мастер остается на новом месте. Пропаж почти не бывало. Заложить и обернуться не считалось зазорным делом.

Хозяева всегда умели угадывать время запоя и ухода от них мастера.

— Набрал примерок, пятерку вперед взял, и пиши пропало, — говорили они.

И действительно, никакая сила не заставит богемного портного взяться при получении аванса за дело, гуляет, пока всего не пропьет.

Если хозяин или хозяйчик, т. е. некрупный предприниматель, брал работать «без ежа», т. е. без стола, то питались в харчевнях и чайных. Последние были просто слабостью портных. Даже после сытного обеда и хорошего чая шли в чайную похлебать горячую жижицу. Там был цеховой клуб, сообщались новости, встречались со старыми товарищами и в складчину давили «половинки». Просиживая часы за разговорами, придя в мастерскую, сами потом распределяли время работы, проводя за шитьем ночи. Крепко загулявшие в чайной в теплую пору шли «погубернаторствовать» с гармоникой в «Котяшкину деревню», т. е. на 5-ю Тверскую-Ямскую. Там с песнями, в исподнем платье, т. е. одном белье, толкались из конца в конец, заводили драки, скандалы с городовыми. Покуролесив, шли вновь в хозяйскую кабалу и с особым тщанием за ничтожные гроши брались за дело «пока тоска и грусть не возьмут», т. е. до нового «ушиба».

Сроки пребывания в Москве портных, имевших в провинции хозяйство, были обычные: к покрову — приехать, к рождеству — на побывку домой, недели через три вернуться в Москву до масленой. К масленой — вновь на недельную побывку и потом, поработав до мая, уехать на летние работы «к хозяйству».

Приехав в Москву, обычно справляли благополучное прибытие: «слаживали половинку», т. е. покупали полбутылки водки или две. Кто не участвовал, считался «загордившимся», и на него смотрели как на отщепенца. После нескольких «слаживаний» с закуской — жареной колбасой, жареным рубцом или печенкой, «покрывали лачком», т. е. распивали основательное количество пива, с моченным в соленой воде горохом. На другой день — «поправлялись». «Поправка» затягивалась порой на довольно продолжительные сроки.

Иначе жили портные деревенские, не знавшие Москвы. Это были крестьяне с отхожим промыслом, Закладывали они лошадь в телегу или сани, смотря по сезону, взваливали на нее ножную зингеровскую машину, утюг, деревянную колодку и прихватывали «подсобника», т. е. помощника мастера. Ехали до знакомого дома в ближней деревне, снимали поклажу, останавливались или, как было принято говорить, «делали постой», а коня отсылали в обратный путь. Окончив работу в одном месте, передвигались в соседнее и т. д. Работали на харчах заказчика. Выручали таким путем чистых от тридцати до сорока рублей в месяц, не зная «московского разгула и безобразия». Описание разновидности такого типа портных я привожу в моих материалах о бродячих провинциальных кустарях и торговцах.

Среди портных были, конечно, свои цеховые убеждения и привычки. Считалось, например, большим конфузом для серьезного мастера сшить брюки так, чтобы их пришлось переделывать заново.

Брюки, говорили они, что фрак. Брючнику и фрачнику, по закрою, одна цена в месяц. Испортить брюки — скандал. Никак нельзя, лучше не выносить, коли не удались. Сшить новые, а плохие на Сушки (т. е. на Сухаревке) продать.

Были действительно среди мелких мастеров художники, от успехов которых значительно выигрывала фирма, при которой они за сравнительно невысокую плату работали. Вспоминали мне, например, можайского «пальтовщика» Василия Петрова, которого в трезвом виде встречали редкие удачники. Если пьет, говорили, Василий Петров можайский, то никак не меньше двух недель — и то в лучшем случае… Шил Петров очень верно, «знаменито» и мог в любой срок исполнить заказ, только, при спешке, сдавая готовую вещь, просил: «В середину не смотрите, а снаружи все хорошо». И было понятно, почему. Отделывать внутри, под подкладкой не хватало времени. Пальто осеннее на вате заканчивал он менее чем в сутки. Возьмет на срок, в восемь вечера, а в восемь утра, без чьей-либо помощи, сдаст в таком виде, что «хоть без примерки надевай». И никто не знал секрета его скорой работы, а дивятся и говорят о ней до сих пор. Да и по виду этот мастер как-то мало был похож на портного.

Здоровенный, огромного роста, руки длинные, жилистые… Водки хлеще его никто пить не мог. «Точно молотобоец…» — вспоминал мне о нем В. И. Романов.

Славился еще один «крупняк», шивший также «на срок» фраки и сюртуки. Славился он как художник-мастер, как рыболов-любитель и как «конкурент по вину» Василию Петрову. Да и был, кстати, его однофамилец, только имя другое: Иван Петров. Выпивал он «для удовольствия» каждый день, а «для отдыха» по месяцу «без просыпа». А когда работал, то напоминал машину: в ночь на шелковой подкладке сюртук «справлял», с утюжкой и прометкой петель. Брал при такой спешке по одиннадцать-двенадцать рублей «за фасон». «По полочке», т. е. пополам с кем-нибудь, никогда не работал. «Мне одному, — говорил, — мало, время свободное!» Но когда нападал стих, уходил ловить рыбу на Москву-реку и за этим занятием просиживал дни и ночи. Присылают, бывало, за ним хозяева и просят срочно прийти за работой, а он ответит:

— Всего не перешьешь! У меня второй день такой клев плотвы, что ни до чего — червей и то некогда нарыть…

И ни за что удочек своих не оставит. Пользовались его услугами только тогда, когда рыбу не ловит и не отдыхает.

Для пояснения приводимых острословиц следует вспомнить еще о следующем. В Лодзи всегда было большое производство дешевых тканей, наружный вид которых напоминал дорогие английские. Вырабатывались они из бумаги с незначительной примесью оческов шерсти и добротного тряпья. Высылали их пошитыми «в костюм на любую мерку», без задатка, почтовой посылкой — всего за одиннадцать рублей восемнадцать копеек с почтовыми расходами. Все бросались на соблазнительную дешевку, получали и пробовали эти костюмы носить. Вначале все шло благополучно, но благополучие это тянулось только до первой сырой погоды или дождя. Материал обладал способностью от влаги садиться, съеживаться, стягиваться едва ли не вполовину.