Калигула вздрогнул, зачарованно глядя на крокодилов. Его рука сжала вялую ладонь Друзиллы так сильно, что побелели суставы пальцев.

— Тебе нравится?

— Да! — шепнула она.

— Это — как сон моего детства! — говорил Калигула. Выражение его лица по-прежнему оставалось зачарованно восхищённым. — Помнишь плаванье в Антиохию? Ночами я бродил по палубе триремы и воображал морских тварей, вылезающих из пучины и пожирающих легионеров… Крокодилы и есть те твари!

Друзилла улыбнулась брату. Между губами сверкнули зубы, делая улыбку девушки хищной.

— Бросьте корову живой! — перегнувшись через мраморные перила, приказал император преторианцам.

Солдаты послушались, сохраняя на лицах привычную невозмутимость. Но бросить корову в пруд оказалось трудно. Загнать её, как в реку, плетью и уколами мечей — невозможно. Между каменными сиденьями и водой возвышалась широкая каменная ограда, доходящая до груди рослому мужчине. Преторианцы скопом набросились на корову. Попытались поднять её и перетащить через ограду, как только что сделали с оглушённой. Животное испуганно мычало, сопротивляясь. От резких движений развязалась конопляная верёвка, опутывающая коровьи ноги. Упал один солдат, которому копыто попало в нос. Стошнило другого, уткнувшегося лицом в бледное склизкое вымя.

Наконец легионеры сумели перебросить корову на ту сторону. Она отчаянно била по воде передними копытами и смотрела вокруг невозможными от ужаса глазами. То на людей, затаивших дыхание; то на крокодилов, подкрадывающихся к жертве осторожными кругами.

Мычали остальные восемь коров, испуганно таращась и сбиваясь в кучу. Их, как неприятеля, окружали уставшие, вспотевшие преторианцы. С какам удовольствием они пустили бы в ход мечи и разрубили бы рогатых пятнистых животных на части. Но император велел бросать их в воду живыми!

Троим коровам удалось удрать. Они неуклюже скакали по каменным скамьям, спотыкались и падали. Зрители, опасаясь быть раздавленными неповоротливыми животными, испуганно подскакивали с мест и убегали из цирка. Визжали женщины, испуганно плакали дети. Хрипел старик, затоптанный убегающей толпой. А в мраморной ложе, потешаясь, хохотал молодой император…

— Ловите коров! — кричал он запыхавшимся преторианцам.

Сильные худощавые руки сжимали хрупкую талию Друзиллы. Глядя на суматоху, Гай чувствовал неповторимый жар близкого до боли женского тела.

— Жаль, что никто из плебеев не свалился в воду на прокорм крокодилам! — посерьёзнев, заявил он.

Друзилла, соглашаясь, кивнула:

— Было бы забавно!..

Гай прищурился. Сузившиеся глаза загорелись странным огнём. Он понял, что, став императором, может осуществить детскую фантазию, какой бы нереальной она ни казалась. Он, Гай Цезарь Калигула, может все!

— Херея! — позвал он преторианского трибуна голосом, хриплым от волнения.

Кассий Херея поспешил к императору. Калигула, возбуждённо переплетая пальцы, спросил:

— Харикл, бывший лекарь Тиберия, сейчас находится в Мамертинской тюрьме?

— Да, цезарь, — подтвердил трибун. — Согласно твоему приказу.

— Ещё не сдох? — пренебрежительно скривился Гай. И шепнул, склонившись к уху Друзиллы: — Подлый грек отказался лечить меня на вилле Тиберия! Теперь он пожалеет об этом!

Калигула скрипнул зубами. Обида горячей волной подступила к груди. В памяти всплыла картина: он корчится в припадке эпилепсии; растерянный Макрон поддерживает его; лекарь, равнодушно пробегая мимо Гая, спешит к Тиберию… Наконец пришёл сладкий час мести! Тюрьма — недостаточное наказание для Харикла. Лёгкая, быстрая смерть — тоже!

— Приведи Харикла! — мстительно улыбаясь, велел преторианскому трибуну Гай.

— Слушаюсь, Гай Цезарь, — кивнул Кассий Херея. — Я сейчас пошлю отряд преторианцев в Мамертинскую тюрьму.

Херея отдал солдатам приказ, безрезультатно стараясь придать хриплость тонкому голосу. Гай ухмыльнулся, кивком указав Друзилле на трибуна:

— Он говорит, как старая баба!

— Гай! — девушка встревоженно коснулась плеча брата. — Ты хочешь бросить Харикла крокодилам?

— Да, — злорадно подтвердил он.

Друзилла побледнела. Нервным жестом прижала к груди узкие ладони.

— Тебе страшно? — Гай вопросительно вздёрнул бровь.

Вместо ответа она молча кивнула. Гай схватил сестру за плечи и грубо встряхнул.

— Не только Хариклу — всем, презиравшим меня, я собираюсь отомстить! — прошипел он сквозь зубы. — Разве ты не одобряешь меня?!

— Одобряю, Гай, — Друзилла, спрятав испуг под неловкой улыбкой, коснулась щеки Калигулы.

Нежное прикосновение и милая улыбка Друзиллы смягчили его. Он поцеловал ладонь, погладившую его по щеке.

— Ведь тебе понравились гладиаторские бои! — с лёгким недоумением заметил он.

Друзилла слабо передёрнула плечами:

— Это другое дело. Гладиаторы рождены для смерти.

— Все мы рождены для смерти! — насмешливо перебил её Гай. — Разве ты видела людей, живущих вечно?

Друзилла, смутившись, закусила нижнюю губу. Порою в глазах возлюбленного брата она замечала нечто, пугающее её.

— Ты могла бы убить человека? — Калигула настойчиво притянул к себе девушку. Его мрачное лицо, окружённое короткими рыжеватыми прядями, нависало над ней подобно грозовой туче.

— Да, — немного подумав, ответила она. — Я могла бы отдать приказ о смерти. Но видеть мучения приговорённого — выше моих сил!

Калигула хрипло рассмеялся:

— Это очень по-женски: пролить человеческую кровь и возмущённо отвернуться, говоря: «Ах! Зрелище смерти не для женских глаз!» Говорят, наша прабабка Ливия так и поступала. Но я, убив кого-нибудь, не побоюсь окунуть руки в свежепролитую кровь!

Неприятный разговор пугал Друзиллу. Калигула был страшен, когда рассуждал о смерти. Она зажмурилась, стараясь вызвать в памяти другого Гая — семнадцатилетнего, приносящего ей душистые ветки жасмина; испуганного, но дерзкого мальчишку, соединившего своё одиночество с одиночеством Друзиллы.

Девушка вздохнула спокойнее, когда прервался мучительный для неё разговор. Преторианцы привели Харикла. Бросили его, связанного и измученного, перед императором.

Гай презрительно осмотрел грека. Тёмная, короткая борода Харикла отросла и поседела за месяцы, проведённые в заключении. В карих глазах появилось выражение затравленности.

— Хорошо тебе жилось в тюрьме? — спросил Калигула, вытаскивая из ножен кинжал и брезгливо приподнимая лезвием коричневые лохмотья, в которые превратилась длинная широкая туника лекаря.

— Прости меня, цезарь! — жалобно всхлипнул Харикл. Он слабо дёрнулся, намереваясь высвободить руки и умоляющим жестом протянуть их к императору. Не получилось. Верёвка крепко связывала запястья.

Калигула молчал. Его лицо было невозмутимым, словно высеченным из камня. Не выражало ничего: ни гнева, ни злорадства, ни ненависти. Эти чувства бушевали внутри, но Гай умышленно подавил их, не позволил вырваться наружу. Он решил отомстить хладнокровно.

— Я лечил тебя, когда ты был маленьким… — хныкал Харикл, стараясь разжалобить Гая. — Цезарь Тиберий возложил на меня заботу о твоём здоровье…

— Помню, — кивнул Калигула. — Ты всегда составлял снадобья согласно указаниям Тиберия. Одних больных исцелял, других — залечивал до смерти! Не ты ли приготовил отраву, которую Гней Пизон подсыпал моему отцу?!

Услышав об отце, Друзилла вздрогнула. Теперь она уже не жалела Харикла. Негодный лекарь заслуживал, чтобы его бросили крокодилам!

— Нет, Гай Цезарь! — отчаянно крикнул Харикл. — Я не виноват в смерти Германика!

Крупные слезы катились по смуглому, покрытому сеточкой тонких морщин лицу грека. Калигула поднёс кинжал к щеке Харикла и, сосредоточенно улыбаясь, подобрал лезвием одну слезинку. Лекарь хрипло застонал, увидев блеск отточенного железа почти около глаз.

— Не лги. Это безполезно, — холодно проговорил Гай. — Ты желал и моей смерти.

Харикл затряс головой, испуганно косясь на лезвие, застывшее у его лица.

— Да! — Калигула наслаждался испугом грека. — Помнишь припадок, случившийся со мной на острове Капри? Ты отказался помочь мне!