Это было похоже на приступ падучей. В тот же день в походный стан Александра, разбитый вёрстах в двух от ставки хана (отдалённость была знаком немилости!), гургонщики-монголы, пригонявшие баранов для продажи русским, принесли известия об этом припадке хана. Они долго и в подробностях описывали поварам Александра этот припадок Берке, словно бы сами были тому свидетелями.

Невский спросил об этом своего врача — Григория Настасьина.

   — Может быть, сдохнет... поторопились мы с тобою приехать, Настасьин, а? — угрюмой шуткой спросил Александр своего лейб-медика.

Юноша подумал, насупя свои белёсые брови, румяные щёки его ещё больше раскраснелись, как всегда, если князь обращался к нему. Молодой врач, покачав головой, ответил:

   — Нет, государь, оживёт он, это его тёмная бьёт... эпилепсия, — пояснил он.

   — Да что ж это такое? — и Невский рассмеялся и развёл руками. — Хулагу, слыхать, тёмная бьёт, теперь этого тоже, Берку!.. Поистине татарская какая-то болезнь! Ах, Настасьин, — продолжал он, положив руку ему на плечо, — а жалко, что ты у меня не звездочётец!.. Медик должен быть звездочёт, астролог!..

Настасьин, увидев, что князь шутит, отважился на возражение:

   — И у Берки хана — медик отдельно, а предсказатель отдельно.

   — Жаль, — сказал, улыбнувшись, Александр, — а то провещал бы ты мне, долго ли они будут мне, князю твоему, душеньку здесь выматывать!..

Совещание нойонов и советников длилось уже много времени. Берке закончил своё предваряющее слово.

   — И вот сей всемирный воитель, — сказал он, — сам подставил голову в силок! Что заставляет его поступить так?.. Прошу вас: думайте об этом!..

Старая ханша — Тахтагань-хатунь, с большим и плоским лицом, с которого сыпались белила, уже с утра пьяная от водки из риса, ячменя и мёду, именуемой бал, дала совет краткий и простой:

   — Сделай ему тулуп из бараньих хвостов. Пусть он до самой смерти своей седлает тебе коня и отворяет дверь!

Она замолчала и протянула руку за чашею излюбленного своего напитка, подаваемого ей под видом кумыса в слегка подбелённом виде.

Ханшу поддержали двое старейших князей — Даир и Егу. Один из них, низко поклонясь, наименовал Тахтагань-хатунь лучеиспускающей свет и сотканной из перламутра, а другой назвал её средоточием счастья и родником благодеяний.

   — Тахтагань-хатунь говорит правильно, — закончил Дайр. — Возложи ему на шею цепь повиновенья!..

А Егу, покачав головою, сказал:

   — Когда премудрый дед твой, оставивший после себя непроизносимое имя, воздвиг в степях Демон-Болдока свой девятихвостый бунчук, то у него не было в обычае созывать улусный курултай ради того, чтобы наказать какого-нибудь мятежного ильбеги!..

И, наконец, третий из говоривших — Чухурху, родной брат Субэдэя, из рода Хуань-хатань, — проворчал угрюмо:

   — Когда мы подняли тебя на войлоке власти, мы не ожидали, что ты, Берке, столь дёшево станешь ценить нашу кровь! Сотни отличных воинов, а быть может, и тысячи убиты русскими мятежниками во владениях этого Александра-князя... Дед твой приказал бы взять бурдюк русской крови за каждую каплю нашей крови!.. Ты же, видно, оставил путь деда твоего!.. А между тем не пора ли монголам снова сесть на коней и посмотреть, где конец мира? Нам нужен человек, в горсти которого было бы не тесно всем племенам земли!..

Большинство совета требовало жестокой расправы над Александром.

   — Надо обить ему крылья! — прохрипел князь Бурсултай.

   — Это не дело — дать ему возвратиться и злую вину его оставить, не покарав!..

   — Ты посмотри, до чего дошёл в вероломстве своём князь Данило!..

Берке нахмурился. Будучи в походе, он долго не получал вестей от Бурундая, и его беспокоила судьба посланной им на Даниила новой армии.

   — А Данило и Александр — это два кулюка, два столпа народа русского! Нехорошо сделал брат твой, что позволил обмануть себя, и они оба вместе покрылись крышею родства и приязни, — закончил своё слово Биут-нойон.

Снова заговорил Берке:

   — Чего вы хотите от меня? Чтобы я ожесточил окончательно этот затаённо думающий и многочисленный народ?.. Александр — не ильбеги! Он — царь народа, платящего дань... И что я могу с ним сделать?.. Войско своё, об этом вы знаете, он держит вне досягаемости нашей руки, в Новгороде... Если я убью его, то я положу этим пропасть вечной вражды между собою и народом русским. А тогда удастся ли нам дойти через эту страну до океана франков, как завещал дед мой, Великий Воитель? Я знаю, что он, Искандер, обманывает меня. Будем и мы его обманывать. Вы должны помнить: у нас, кроме собственной тени, нет друзей, опричь хвоста лошадиного, нет плети. Конечно, было бы лучше, если бы он отдал руку свою, вооружённую мечом, в распоряжение того, кто охраняет лицо всей земли, но, однако, пойдёт в пользу нам и то серебро, которого столько саумов исправно и безотказно доставляет нам Искандер!.. Думайте дальше. Теперь — совет. Завтра — повиновенье! — закончил Берке.

   — Не верь Искандеру, хан, — заговорил снова князь Егу. — То, что он садится перед тобою на колени уважения, не означает ещё, что очистил сердце своё от помыслов против тебя. Ты говоришь: он привозит много серебра. Но это потому, что серебро не прозрачно и покрышкою из серебра хорошо скрывать свои подкопы.

   — Он хочет, он ждёт, когда станет подписывать наравне с тобою договорную грамоту. Не нравится ему служилая грамота!..

   — Надо обить ему крылья!

   — И вслед за тем нанести смертельный удар этому народу! — послышались голоса.

Берке взглянул вверх, на отверстие кибитки, откуда проникал свет, и закрыл свои вывернутые трахомой веки... Эти люди говорили по сердцу его!..

Тем неприятнее ему стало, когда послышался наконец голос и в защиту Невского — голос одного из старейших нойонов Орды, девяностолетнего Огелая.

   — Государь! — прохрипел нойон. — Ты знаешь, что в день, когда родился дед твой, Священный Воитель, я ел мясо с пира его... — Берке чуть наклонил голову. Все прочие склонились едва ли не до ковров, на коих сидели.

Огелай-нойон продолжал: — Искандер Грозные Очи — человек, имеющий сильную страну, питающий войско и хорошо содержащий улус свой. Не мешай ему сокрушать враждебных государей!.. Дед твой никогда не убивал сильных государей, и, если только они признавали над собою силу его, он оказывал им почести... Он считал их драгоценными алмазами венца своего!..

Слова Огелая-нойона, священного для татар уже одним тем, что это был сподвижник Чингисхана, возымели большое действие. Казалось, многие из говоривших князей и нойонов устыдились всего того, что говорили они против русского князя.

Тогда снова заговорил Чухурху.

   — Какие жалкие слова я слышу! — воскликнул он. — Словно бы старая баба говорила!.. Ты недостоин доить кобылицу, Огелай, — тебе корову доить!..

Послышался тихий смешок среди князей и нойонов. Царица обнажила свои крупные зубы, изображая улыбку. Берке закрыл глаза. А Чухурху продолжал гневно и беспощадно:

   — Не верь Огелаю, Берке... такие советники расслабляют царство!.. Я воевал под началом брата твоего... Я умею с одного взгляда определять существо человека... Я дважды видел Александра-князя!.. Хорошо иметь сына такого!.. Но если он — не сын тебе, то такого лучше уничтожить, если не хочешь, чтобы он уничтожил тебя!.. Он повелителем смотрит!.. Не может быть двух ног в одном сапоге, не может быть двух государей на земле!..

Одобрительные возгласы послышались в шатре.

И, ободрённый этим, Чухурху закончил:

   — Тебя смущает, что Искандер-князь копит войска свои в Новгороде — в местности, якобы недоступной тебе. Да, это так, что касается весны, лета и осени. Но как только вода тамошних рек, и озёр, и болот станет подобна камню и затвердеет на глубину дротика, наши кони легко пройдут туда, и ты возьмёшь Новгород!.. А рыцари-немцы помогут тебе с запада!..

   — Да! Мы поможем тебе, великий государь! — послышался голос с чужестранным выговором.