Правда, между самими братьями это дело было заранее решённое. Александр знал, что ему лучше быть в Новгороде: и от Орды подальше, да и вовремя было бы кому грозной рукой осадить в Прибалтике и немцев и шведов.

Андрей же над гробом родителя клялся: и на великом княжении будучи, во всём слушаться старшего брата, и целовал в том крест.

Однако же Александру и с берегов Волхова видно было, что небрежёт делами Андрей. Бесхитростное, но и беспечно-буйное сердце!..

«Мимоходный», — с досадою повторял про себя Невский, въезжая на зияющий пробоинами, зыбящийся мост. Пришлось вести коня под уздцы.

Тотчас вспомнилось, что этим именно мостом со дня на день должны будут въехать во Владимир и княжна Дубравка, и митрополит Кирилл...

...Мостовой поперечный затвор был опущен. Никого не было. Александр Ярославич огляделся.

А меж тем в это время внизу, под плотиною, происходило вот что. Завидев хотя и одинокого, без свиты, однако, несомненно, знатного всадника, а затем вскоре и признав Невского — ибо столько раз глазел на него, уцепясь где-либо за конёк теремной крыши или с дерева, — Гринька ринулся сломя голову вниз, к хозяину, сидевшему над своими удочками, — ринулся так, что едва не сшиб Чернобая в воду.

   — Дяденька... Акиндин... отворяй!.. — задыхаясь, выкрикнул он.

   — Ох ты, лешак проклятый! — рыкнул купец. — Ты мне рыбу всю распугал!..

Он грузно привстал, ухватясь за плечо мальчугана, да ему же, бедняге, и сунул кулаком в лицо.

Гринька дёрнул головою, всхлипнул и облился кровью. Кричать он не закричал: ему же хуже будет, у него ещё хватило соображенья отступить подальше, чтобы не обкапать кровью песок близ хозяина. Он отступил к воде и склонился над речкой. Вода побурела.

Чернобай неторопливо охлопал штаны, поправил поясок длинной чесучовой рубахи и сцапал руку мальчугана, разжимая её: выручки в ней не оказалось. Хозяин рассвирепел.

Но едва он раскрыл рот для ругани, как с моста послышался треск ломаемой жерди и над самой головою купца со свистом прорезала воздух огромная жердь мостового затвора, сорванная в гневе князем Александром, и плеснула в Клязьму, раздав во все стороны брызги.

Купца охлестнуло водою.

Чернобай с грозно-невнятным рёвом: «A-а! A-а!» кинулся вверх, на плотину.

Невский был уже на коне.

Не видя всадника в лицо, остервеневший Чернобай дорвался до стремени Александра и рванул к себе стремяной ремень.

Рванул — и тотчас же оцепенел, увидев лицо князя. Долгие навыки прожитой в пресмыкании жизни мигом подсказали его рукам другое движенье: он уже не стремя схватил, а якобы обнял ногу Александра.

   — Князь!.. Олександр Ярославич!.. Прости... обознался!.. — забормотал он, елозя и прижимаясь потной, красной рожей к запылённому сафьяну княжеского сапога.

Александр молчал.

Ощутив щекою лёгкое движение ноги Александра — как бы движенье освободиться, — Чернобай выпустил из своих объятий сапог князя и отёр лицо.

   — Подойди! — приказал Невский.

Этот голос, который многие знали, голос, ничуть не поднятый, но, однако, как бы тысячепудною глыбой раздавливающий всякую мыслишку не повиноваться, заставил купца подскочить к самой гриве и стать пред очами князя.

Обрубистые пальцы Чернобая засуетились, оправляя тканый поясок и чесучовую длинную рубаху.

   — Что же ты, голубок, мосты городские столь бесчинно содержишь? — спросил Александр Ярославич, чуть додав в голос холодку.

   — Я... я... — начал было, заикаясь, Акиндин и вдруг ощутил с трудом переносимый позыв на низ.

Александр указал ему глазами на изъяны моста:

   — Проломы в мосту... Тебя что, губить народ здесь поставили?! А?

Голос князя всё нарастал.

Чернобай, всё ещё не в силах совладать со своим языком, бормотал всё одно и то же:

   — Сваи, князь... сваи не везут... сваи...

   — Сваи?! — вдруг налёг на него всем голосом Александр. — Паршивец! Дармоед! Да ежели завтра же всё не будет, как должно... я тебя самого, утроба, по самые уши в землю вобью... как сваю...

Невский слегка покачнул над передней лукою седла крепко стиснутым кулаком, и Чернобаю, снова до самой кишки похолодевшему от страха, подумалось, что, пожалуй, этого князя кулак и впрямь способен вогнать его в землю, как сваю.

Лицо у купца ещё больше побагровело. Губы стали синими. Он храпнул. Оторвал пуговицы воротника, и в тот же миг густыми тёмными каплями кровь закапала у него из ноздрей на грудь рубахи...

Не глядя больше в его сторону, Ярославич позвал к себе мальчика. Гринька уже успел унять кровь из расшибленного носа, заткнув обе ноздри кусками тут же сорванного лопуха. Он выскочил из-под берега. Вид его был жалок и забавен.

Невский улыбнулся.

   — Ты чей? — спросил мальчика Александр.

   — Настасьин, — глухо, ибо мешали лопухи, отвечал мальчуган.

Невский изумился:

   — Да как же так, Настасьин? Этакого и не бывает!.. Отца у тебя как звали?

   — Отца не было.

   — Ну, знаешь!.. — И Невский поостерёгся расспрашивать далее об этом обстоятельстве. — А звать тебя Григорий?

   — Гринька.

   — А сколько тебе лет?

Мальчуган не понял.

Тогда Невский переспросил иначе:

   — По которой весне?

   — По десятой.

   — А я думал, тебе лет семь, от силы — восемь. Что ж ты так лениво рос? Да и худой какой!..

Гринька молчал.

   — Ну, вот что, Григорий, — проговорил князь, — а воевать ты любишь?

   — Люблю.

   — А умеешь?

   — Умею.

Лицо мальчугана повеселело.

   — Это хорошо, продолжал Невский, рассматривая его. — Только знаешь: кто, воевать умеет, тот так, ладит, чтобы не у него из носу кровь капала, а, у другого!..

Мальчик покраснел.

   — Дак ведь он — хозяин... — смущённо и угрюмо ответил он.

Невский, улыбаясь, передразнил его:

   — Вот то-то и беда, что хозяин!.. Доброму ты здесь не научишься. Ко мне пойдёшь, Настасьин?.. — добродушно-грозным голосом спросил он.

   — К тебе пойду!..

   — Да ты что же — знаешь меня?

   — Знаю.

   — Ну, а кто я?

Лицо мальчугана расплылось в блаженной улыбке.

   — Ты — Невшкой.

Ярославич расхохотался.

   — Ах ты, опёнок! — воскликнул он, довольный ответом мальчугана. И вдруг решительно приказал: — А ну садись!

Вздрогнув от внезапности, Гринька спросил растерянно:

   — Куда — садись?

   — Куда? Да на коня, за седло! А ну, дай помогу...

И Александр Ярославич протянул было вниз левую руку. Однако опоздал. Быстрее, чем белка на ствол ели, Настасьин, слегка только ухватясь за голенище княжого сапога, мигом очутился на лошади, за спиной князя.

   — Удержишься? — спросил вполоборота Невский.

Но у того уж и голосишко перехватило, и отвечал он только утвердительным нечленораздельным мыком.

Александр тронул коня.

Когда уже прогремел под копытами мост и всадник был далеко, Чернобай, стоявший с расстёгнутым воротом и запрокинутой головой, дабы унять кровь, распрямился, обтёр усы ладонью и, сбрасывая с неё брызги крови, с неистовой злобой глянул вслед Александру.

   — Ужо сочтёмся за кровушку! — прогундел Чернобай. — Доведёт бог и твоей крови, княжеской, повыцедить!..

Великий князь Владимирский, Андрей Ярославич, стоял на солнышке, посреди огромного псарного двора,. весьма добротно обстроенного и бревенчатыми, и кирпичными, и глинобитными, известью беленными сараями.

Это был ещё молодой человек, не достигший и тридцати. Снеговой белизны сорочка, с распахнутым на смуглой крепкой груди воротом и с засученными выше локтей рукавами, заправленная под синие узорные шаровары, с лёгкими, лимонного цвета сапожками, — весь наряд этот ещё больше молодил князя. От его тщательно выбритого, за исключением небольших чёрных вислых усиков, смуглого и резко очерченного лица веяло удалью и стремительностью. Князь был коротко острижен.

Андрей Ярославич неистовствовал. Перед ним навытяжку стоял старик ловчий, без шапки, прижав её к бедру. Старый хитряга старался изобразить на своём лице и страх, и полное пониманье сыпавшихся на него укоризн, и готовность исправиться. Однако и преувеличенно выпрямленная осанка его согбенного годами тела, и вся постановка его плешивой тыквообразной головы в лёгкой оторочке белых, ещё не побитых временем волос, и особое выражение выцветших, с кровавыми жилками, стариковских глаз, и, наконец, та торжественность, с которой покоилась на персях его белая, большая, рассоховатая борода, — всё это указывало, что смиренье вынужденное.