Примерно в то же время к моей группе, действующей в Японии, подключились Гюнтер Штейн и его подруга мадемуазель Гантенбайн. Таким образом, я мог использовать в качестве курьеров несколько людей, а именно: Клаузена, его жену, Гюнтера Штейна и его подругу. С начала 1937-го до лета 1938 года я раз за разом посылал их в Шанхай перевозить документы. До лета 1938 года я отправлял курьеров два или три раза. В конце 1938 года я лично совершал поездки в Манилу и Гонконг в качестве курьера германского посольства и одновременно отвез материалы для передачи в Москву. Встречный курьер, кажется, прибыл в Гонконг самолетом из Чунцина. Место встречи было назначено по радио, опознавательными признаками являлись, как я уже писал, сигара и трубка.

Я не помню точно, в 1939-м или в 1940 году я перестал отправлять курьеров в Шанхай. В 1939 г. я, возможно, один раз посылал в Шанхай жену Клаузена или его самого. Во всяком случае, курьерская связь с Шанхаем стала постепенно осложняться, так как был введен строгий контроль при обратном въезде в Японию. Поэтому я стал изучать возможности организации связи в Токио. Возникли различные сложности для Москвы, но в конце концов были выработаны способы связи в Токио.

Техническая сторона связи была поручена Клаузену. Я точно не знаю, сколько раз он встречался с курьерами в 1940 году, но уверен, что не меньше трех. Возможно, были и другие встречи. Однажды Клаузен был болен, и я лично встречался с курьером в маленьком ресторане около станции Симбаси. Способ связи, который использовался в этот раз, уже описан мною выше. Опознавательным признаком был заказ специфического японского блюда. В 1941 г. встречи стали более частыми. После того как началась война Германии с СССР, мы передавали материалы курьерам особенно часто – через каждые шесть – восемь недель. Однажды лично я присутствовал на встрече в доме Клаузена, чтобы увидеться с курьером.

Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера. Один был высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой, появившийся позднее, выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру. Однако на фотографии, которую показывал мне полицейский офицер во время расследования, я не смог опознать высокого сильного человека. Человек, с которым я встречался, не носил очков. Мужчина на второй показанной мне фотографии несколько похож на человека, с которым я встречался в доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот самый курьер. Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех точек зрения типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну. Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались с ним, только немного поговорив о войне Германии с СССР.

Последняя перед моим арестом встреча с курьером состоялась, кажется, в начале октября. На встречу ходил Клаузен, поэтому я не помню даты. В этот раз среди материалов, переданных курьеру, не было фотокопий. Это была в основном информация, добытая Мияги, причем в том виде, в каком она от него была получена. Насколько я знаю, следующая встреча должна была состояться в ноябре.

С технической точки зрения материалы, которые мы отправляли в Москву через курьеров, представляли из себя многочисленные ролики фотопленки, заснятой фотоаппаратами типа «Лейка» и других аналогичных марок. Мы туго скручивали пленку, делая ролики насколько возможно маленькими. Когда мы долго (по три-четыре месяца) не отправляли посылок, скапливалось до 25 – 30 роликов. После начала войны в Европе количество посылаемых нами материалов постепенно сократилось. Это объясняется тем, что мы все шире стали использовать способ передачи результатов нашей работы по радио. Особенно после начала войны Германии с СССР мы заметно уменьшили количество многословных докладов и громоздких документов и стали преимущественно сообщать важные сведения по радио.

Курьеры из Москвы доставляли главным образом деньги. Распоряжения в письменном виде мы получали очень редко, причем обычно они излагались очень простыми фразами. Редко приходили из Москвы и отзывы на информацию, которую мы посылали, а также указания о том, что те или иные данные представляют незначительный интерес или, напротив, чрезвычайно важны. Только иногда от нас требовали представить более подробную информацию по тем или иным вопросам.

Таким образом, внешняя связь через особо доверенных курьеров была единственным средством общения, имевшимся в нашем распоряжении. Лишившись его, мы оказались бы полностью изолированными.

Теоретически принципы связи между членами группы вкратце сводились к следующему: я был единственным, кто имел непосредственную связь с основными членами разведывательной группы. Количество встреч было минимально необходимым, причем они проводились с чрезвычайной осторожностью.

Места встреч должны были, по возможности, каждый раз меняться, а сами встречи выглядеть случайными. Основные члены группы между собой не встречались или встречались только в очень редких случаях. Этот принцип был предложен мной, но соблюдать его с самого начала было не всегда легко. Например, я часто встречался с Клаузеном, и скрывать это в течение длительного времени было невозможно. Необходимо было создать впечатление, что эти встречи являются естественными встречами двух людей, и не возбудить подозрений в их скрытых целях. Поводом к тому, чтобы отвести подозрения от наших частых встреч, было то, что мы оба принадлежали к немецкому клубу, то, что Клаузен прежде занимался торговлей мотоциклами и автомобилями, а также то, что когда в 1938 году я получил тяжелую травму в мотоциклетной аварии, он проявил настоящую заботу обо мне. Клаузен часто бывал у меня, даже когда дома была моя прислуга. Кроме того, при этом ему случалось встречаться и с другими приходившими ко мне немцами. Мы звонили друг другу и по телефону, не беспокоясь о том, что, возможно, телефоны прослушивались.

Мои отношения с Вукеличем держались в тайне. Иногда я говорил германскому послу, что мне, как немецкому журналисту, целесообразно до известных пределов поддерживать отношения с отделением французского информационного агентства «ГАВАС», чтобы совершенно не прерывать связей с корреспондентами стран-противников и стран антигерманской ориентации. Однако число наших встреч и способы их проведения мы сохраняли в секрете.

Сначала я часто приходил к Вукеличу домой и обсуждал с ним вопросы, относящиеся к нашей работе. Клаузен тоже в связи с работой нередко бывал у него. Этот дом знал и Мияги, который ходил туда несколько раз, чтобы встретиться со мной, передать материалы Вукеличу для фотографирования или согласовать с ним следующую встречу. Но после того как Вукелич вторично женился, я прекратил ходить к нему домой. Он приходил ко мне сам, предварительно договорившись о встрече по телефону-автомату. Вукелич поддерживал непосредственную связь с Клаузеном, несколько раз бывал у него дома, чтобы вернуть радиоаппаратуру, которую Клаузен хранил в его доме. Первая жена Вукелича нередко бывала у Клаузена дома с аналогичными целями. Я тоже заходил к нему в первое время, но в последние два-три года это бывало очень редко. Однако постепенно взаимоотношения между двумя-тремя иностранцами в группе стали неизбежными. Строгое соблюдение принципа, о котором я писал раньше, стало не только трудным делом, но и просто пустой тратой времени.

Гюнтер Штейн и его подруга во время пребывания в Токио имели связь только с Клаузеном и со мной. Клаузен использовал дом Штейна для своей работы. У Штейна не было непосредственных контактов с Вукеличем. В мое отсутствие, или когда я был болен, он устанавливал связь с Мияги или Одзаки, но встречались они не в его доме, а в ресторанах.

В добавление к сказанному отмечу, что я обеспечивал связь раздельно с Одзаки и Мияги. С 1939 по 1940 год мои встречи с ними проходили главным образом в ресторанах. Изредка Мияги посещал дом Вукелича и там встречался со мной. Мы старались использовать рестораны, в которых никогда раньше не бывали или бывали очень редко, однако, спустя некоторое время, стало совсем нелегко найти новый ресторан для новой встречи. Я редко посещал европейские рестораны, и если бывал там, то только с Одзаки. Я избегал отеля «Империал», опасаясь полицейской слежки.