«Я их всех хорошо знаю. Они не могут править, потому что не хотят… Они потеряли вкус к власти…»

«Что поделаешь? — рассуждает Шульгин, убежденнейший из монархистов. — В значительной степени выродилась и аристократия… Не только Романовы…»

Барон имел в виду не казненного тогда бывшего императора, а здравствующих членов великокняжеского дома.

Полковник Преображенского полка Александр Павлович Кутепов всего несколько дней как прибыл в отпуск с фронта — прокис их высокоблагородие в плесени блиндажей, траншей, и земля, что тебе болота… А тут столицу начала горячить революционная лихорадка. И ни толковых генералов наверху, ни дисциплинированных частей — одна рвань запасных батальонов и прочей тыловой гнуси. И опомниться не успел Александр Павлович, а уже убит солдатами Павловского полка их командир и его друг. Нет больше у павловцев командира: расшвыряли мозги из трехлинейки… а пусть не кочевряжится, пес золотопогонный!

Загорланила, зачернела неохватная толпа — не пройти и не протолкнуться. Давят людишки власть тирана: рабочие, студенты, чиновники, нижние чины из сознательных… Все тужатся свалить и затоптать двуглавого византийского орла — опаскудел, зараза, каждому. Да ведь легше дышать будем! Ведь сытая жизнь распахнет объятия!

А уж таким трупным духом шибанет завтра из этих объятий! Так безобразно ощерятся миллионы дырявых черепов! Эх, заманили, увели Россию в свое «счастье»! И не выбраться, не разглядеть дорогу — все застит кровь и пот…

27 февраля утром генерал Хабалов распорядился принять Кутепову сводный отряд (бывалые офицеры на счету, а такого закала — и вовсе) и занять место от Литейного моста до Николаевского вокзала. В общем, личного состава должно хватить: 6 рот, 15 пулеметов и полтора эскадрона.

Братцы, за царя и Отечество! С нами Бог!

Да едва вышли, как на Кирочной отряд блокировала толпа. Без руководства штабом округа, оставленные на произвол судьбы… Словом, после коротких стычек отряд с наступлением ночи рассеялся. На мостовых остались господа офицеры — кого затоптали, кого угостили свинцовым горохом — а пусть не препятствуют народному счастью! Да только раздвинь дни — такая жизнь привалит!

От листовок бело на мостовых.

…В провале мокрой, хлюпающей ночи обходными улочками и проулками торопит, гонит шаг их высокоблагородие полковник Кутепов — ни отряда, ни связи со штабом. Куда приткнуться?!..

Одна рука — за обшлагом шинели: вцепилась в наган. Другая — придавливает шашку, чтоб не мешала скорому шагу.

Это с ума можно спятить: свои хуже немцев! Рвут на части, стреляют… Шинель заплевали, мать их!.. И это в Петрограде! Да каком Петрограде! Санкт-Петербург это!.. Ну, господа думские ораторы! А толпа, толпа!.. Рехнулись здесь все, что ли…

Не по себе Александру Павловичу. Подкосили Россию, рушится! А подпереть не может. Пусть даже такая малость, как он, а не может. Должен, Сашка Кутепов, а не может!

Нет империи! Рябит в башке от красных бантов и флагов. Где они только понаходили столько красной материи…

Господи, ну два-три полка преданных нижних чинов, да с боевыми офицерами! Всего два-три! И не завтра, а сейчас, вот в эти часы. Потому что с рассветом будет поздно!.. Ну, шваль красная!..

Вон сколько фонарей по улице. Да на каждом по горлопану и агитатору — да любо-дорого! Враз опамятовали бы. По струнке бы жизнь пошла. Сбесились: своих режут, бьют, затаптывают!.. А там немец давит по всему тысячеверстному фронту!..

Ну, шваль красная!.. Аж елозит в потной хватке рукоять нагана. Ну, бляди!

Это плевать в меня, Александра Кутепова? Это поганить меня площадной бранью? Это нас, офицеров, на штыки поднимать?!..

В те часы все еще было зыбко. Надавить — и город отступит в свои дома. Двуглавый орел сбережет империю.

Роковую роль сыграло отсутствие твердого руководства. Играть изволил государь император в верховную власть, а оно и отрыгнулось. Имелись надежные части, было много колеблющихся (за волевым командиром пошли бы не дрогнув), имелись и верные присяге офицеры, но без решительного управления сверху все оказались захлестнутыми стихией бунта.

Только уперся этот зверь неповиновения на свои лапы, почуял слабину власти — и уже весь город поднялся на дыбы. Куда там!..

Шляпников явился одним из членов инициативной группы по созданию Петроградского Совета рабочих депутатов. 27 февраля этой группой создается исполнительный комитет Совета рабочих депутатов. Шляпников представляет РКП(б). Других видных большевиков в северной столице нет. Об этом уже давно позаботился царский сыск.

Не много пройдет дней и лет, и Шляпникову его же товарищи по партии предъявят счет: почему не потребовал объявления Совета высшей государственной властью?!

«Эх, знала бы, да не давала бы!..»

Удержаться в те годы, не быть арестованным Шляпникову помог режим исключительной осторожности.

«…В процессе работы у меня выработались некоторые «правила», — вспоминал он. — Я никогда не ходил одной и той же дорогой. Никогда не ночевал в одной квартире более одного раза подряд. Расположение ночевок позволяло мне заметать следы. Так, в конце шестнадцатого года я пользовался тремя квартирами за Невской заставой, двумя квартирами на Выборгской стороне, одной квартирой в Лесном, одной в Гражданке, одной в Галерной Гавани. В случае усиленного наблюдения я прятался в одной из своих квартир на пару дней и этим расстраивал налаженность слежки. Свои квартиры-ночевки я скрывал самым тщательным образом от всех товарищей…»

Барон Врангель тоже обращается к тем дням, вот строки из его воспоминаний:

«На станции Жмеринка мы встретили шедший с севера курьерский поезд. Среди пассажиров оказалось несколько очевидцев последних событий в столице. Между ними начальник 12-й кавалерийской дивизии свиты генерал барон Маннергейм. От него первого, как очевидца, узнал я подробности столичных народных волнений, измены правительству воинских частей, имевшие место в первые же дни случаи убийств офицеров. Сам барон Маннергейм должен был в течение трех дней скитаться по городу, меняя квартиры. Среди жертв обезумевшей толпы и солдат оказалось несколько знакомых: престарелый граф Штакельберг, бывший командир Кавалергардского полка граф Менгден, Лейб-Гусар граф Клейнмихель… Последние два были убиты в Луге своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалерии».

В 18 часов Совет Министров посылает государю императору телеграмму: Совет Министров не в состоянии справиться с положением и просит его распустить, с тем, однако, чтобы назначить новым председателем Совета Министров лицо, пользующееся общим доверием, для формирования ответственного министерства.

Тотчас следует ответ Голицыну:

«О главном начальнике для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же и относительно войск. Лично Вам предоставляю все необходимые права по гражданскому правлению. Относительно перемен в личном составе, при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми.

Николай»

В 21 час председатель Совета Министров князь Голицын, председатель Государственной думы Родзянко, брат государя императора великий князь Михаил Александрович, военный министр генерал Беляев и сенатор Крыжановский после обсуждения обстановки направляют очередную телеграмму государю императору, но уже через его начальника штаба генерала Алексеева. Телеграмма уходит за подписью Михаила. Брат государя императора сообщает о кризисе власти, срочной необходимости назвать нового главу правительства, который составил бы ответственное министерство. Михаил Александрович предлагает на этот пост князя Г. Е. Львова, а себя — в регенты.

Ответ Алексеева краток: государь император благодарит за участие, но приедет сам в среду, то есть послезавтра.

Послезавтра?!

Чтобы себе да сам готовил погибель?!