Потом стемнело и стало холодно, и мы перебрались внутрь кафении. Там уже стало почти свободно, старики, приходящие выпить своей анисовки и кофе, разошлись по домам, и осталась только небольшая компания в углу. Судя по количеству пустых, полупустых и ещё полных пивных кружек, они устроились крепко.
Я не сразу сообразил, что компания эта разговаривает по-немецки. А сообразив, присмотрелся и прислушался.
Компания оказалась весьма знакомого типа: явно университетские, с характерным внешним видом и типичными разговорчиками. Не наш брат технарь, конечно, почище публика, гуманитарии. Историки, судя по тому, что бурно обсуждали.
Мне не хотелось с ними общаться. Мало ли, нашлись бы общие знакомые... узнали бы меня, начали губы поджимать...
- Что они здесь делают? - Спросил я у Момо.
- Копают что-то на горе, где замок. Евросоюз деньги выделил, по всему острову старые развалины обследуют, где найдут что интересное - копать принимаются.
Среди немцев всегда легко определить главного: когда он заговаривает, остальные замолкают. В этой компании главным был пожилой мужчина с розовой лысиной, обрамлённой очень коротко стриженными белыми волосами. Поджатые губы и выражение блёклых голубых глаз ясно показывали, что своих постдоков, а других в компании не было, он рассматривает как бесплатную рабочую силу - а, собственно, кто они ещё и есть? Грант от Евросоюза явно получали под его имя и прежние заслуги. Так что - им копать, ему публиковаться.
Как же мне всё это не нравилось в Германии... пока сам не стал получать гранты и жучить постдоков.
У меня, правда, ушло на это явно меньше времени, чем у этого сморчка. Что говорить, технологии - такая штука, в которой проще пробиться: кроме связей и подвешенного языка, годятся еще патенты и заказы промышленности.
Да и конкуренция меньше, в нашей теме вообще в Германии никого нет, кроме меня и трех моих ребят. Остальные все китайцы или индусы, у них с языком проблемы, из-за этого публикуются они редко и не там, где надо.
Да и с тематикой у них на самом деле проблемы тоже: их стали ловить то и дело на фальсификации результатов.
Судя по всё более шумной болтовне археологов, они праздновали добытие чего-то неожиданного из-под какой-то плиты. Жаль старых развалин: хоть и было там жутко до паники, что-то в них чувствовалось родное, близкое.
Всё-таки это когда-то был наш замок.
- Слушай, Юрги, что они там празднуют? - Спросил меня кто-то из наших парней.
- Нашли вчера какую-то плиту, и под ней ещё что-то, - ответил я, может быть, немного громче, чем следовало.
Потому что один из немцев, сидевший спиной ко мне ближе других, повернулся и внимательно посмотрел мне в лицо:
- Entschuldigen Sie bitte, villeicht verstehen Sie Deutsch?
Он поймал мой взгляд, и я не смог солгать:
- Aber ja, Kamerad. - Я надеялся, что некоторая грубость ответа отвратит их от дальнейшего со мной общения, но ошибся: ко мне повернулась практически вся группа, не исключая и профессора.
Пришлось подсаживаться и знакомиться.
Профессора звали Гюнтер фон Хохвурценштодерцинкен. Может быть, в два слова через дефис, не знаю. Не проживи я столько лет в Германии, ни за что бы не смог не то что запомнить - произнести. Самое смешное, что я был с ним шапочно знаком. Когда-то, лет восемь назад, мы встречались на всеевропейской конференции по имплементации Болонского процесса, которая проходила в Ганновере. После одного из пленарных заседаний я сбежал, не в силах вынести скуку, и завалился в ресторан "Байернише Ботшафт" ("Посольство Баварии"), где и насел на пиво со свиной рулькой - там эта рулька особенно хороша. Ну, и размером не маленькая. Я просидел над ней полчаса, не меньше, вдумчиво запивая белым пауланером, когда в ресторан забрел герр фон Хохвурценштодерцинкен и заозирался в поисках свободного места. Свободных мест к тому времени уже не было; мне стало жалко коллегу, и я помахал ему рукой, приглашая за свой столик - вещь весьма необычная для немцев, но я-то не немец.
Мы в тот вечер медленно и хорошо надрались, под занятный разговор, от которого в профессиональном - преподавательском - смысле было куда больше толку, чем от всех докладов конференции, вместе взятых. Профессор показался мне человеком умным, жёстким и совершенно циничным. По крайней мере, поскольку нам нечего было делить из-за совершенно разных предметов научного интереса, и поскольку был очень маловероятно, что нам случится снова встретиться, он был весьма откровенен и высказывал мнения, за которые его уж верно подвергли бы остракизму в его университете, выплыви они там наружу. По пьяному делу, конечно, и от раздражения, которое почти у всех участников вызывали организаторы конференции и большая часть докладчиков, особенно французы.
Сейчас он меня не узнал.
Остальных я даже не старался сохранить в памяти. Все историки, к моему глубокому облегчению, были вообще из другой германской земли; даже выговор был у них не такой, к какому я привык. Пришлось упомянуть мой университет, но - они археологи, я технарь - интереса ко мне и моим проблемам у них не возникло. Надеюсь, и не возникнет, все-таки другая земля. Они мало интересуются нашими делами.
То, что я здешний, немцы по пьяному делу проигнорировали или вообще не заметили.
Праздновали они "великую находку" - алтарную плиту (как они это назвали) древнего храма, которую раскопали вчера, из-за чего чуть не пропустили Новый год.
Никакая это не алтарная плита, точно могу сказать: я с детства её знаю. Во-первых, она покрывала кусок пола, причем не в святилище, а прямо перед ним, у входа. А во-вторых, это только для немецких профессоров то, что на ней изображено - есть сакральное искусство доэллинистического периода, редкое для наших островов (ага, знали бы вы, сколько таких плит в наших пещерах). А для нас - изображения, остерегающие от того, чтобы трогать плиту и всё, находящееся под нею.
Немцы, разумеется, плиту выковырнули и под неё полезли.
Там нашлось что-то вроде неглубокой ниши, где в углублении стояла древняя каменная урна, украшенная барельефами.
Пустая.
Профессор, однако, пребывал в чрезвычайном возбуждении, утверждая, что рельефы и на плите, и на урне - великолепного качества и сохранности, и оба предмета будут украшением археологического музея в нашей столице, разумеется, после того, как он их опишет и опубликует.
Пока что добычу они хранили в апартаментах, снятых профессором.
Представляю себе, что подумала баба Кира, когда по её узкой лестнице шестеро немцев тащили мраморную плиту весом в два с лишним центнера на третий этаж, который она сдаёт туристам.
Дешёвая анисовка, которую историки мне щедро налили, была уже явно лишней. В голове моей шумело, глаза смыкались; я пожаловался на усталость, извинился перед немцами и нашими, с трудом нашёл глазами Алекси - и кивком показал ему на выход.
На улице было уже очень свежо. Мне чуть полегчало, хотя видел окружающее я по-прежнему как бы отдельными кадрами: вот улица, ведущая вверх, вот мраморные ступеньки проулка, которым вёл меня Алекси, сокращая дорогу, вот лестница к нашему чёрному ходу... провал в памяти... вот моя постель... всё.
9
Проснулся я от сильного удара по затылку.
С трудом открыл глаза и обнаружил, что лежу головой на полу, ногами на кровати. Одетый.
Нечеловеческим усилием воли стащил с кровати ноги, которые оказались обутыми в ботинки. Кряхтя, встал, причём меня тут же замутило.
Минут через двадцать более или менее пришёл в себя, утешаясь, что очищение кишечника с обоих концов - лучший, как говорят, способ борьбы с алкогольным отравлением.
На кухне нашлась бутыль минералки с газом, холодная. Полтора литра. Когда она кончилась, голова потихоньку начала работать.
И тогда я вспомнил сон, уже сегодняшний, в котором я снова кого-то убивал: сбил на землю и лупил чем-то, по ощущениям тяжелым, но мягким, по затылку, пока затылок не превратился в кровавый кожаный мешок, набитый осколками костей. При этом я чувствовал к убиваемому страшную, ненасытную, неостановимую ненависть, потому что он утащил у меня что-то важное и ценное.