— Он собирает формочки для печенья! — Бруно заржал, как жеребец. — Формочки для печенья, честно! Каких у него только нет: пенсильванские, голландские, баварские, английские, французские, венгерских целая куча — все стены увешаны. Формочки для крекеров под стеклом у него на столе — ну, знаешь, те зверюшки, что детям всегда покупают? Он написал президенту фирмы, и ему выслали весь комплект. Цивилизация! — Бруно засмеялся, замотал головой.

Гай не сводил с него глаз. Сам Бруно был куда забавнее, чем его болтовня.

— Он ими пользуется?

— А?

— Он печет печенье?

Бруно издал ликующий вопль. Извернувшись, он стряхнул с себя пиджак и забросил его на чемоданы. Какое-то время он от восторга не мог произнести ни слова, потом вдруг заметил с необычайным хладнокровием:

— Мать его обычно посылает печь печенье.

Его гладкое лицо блестело от пота, будто смазанное маслом. Он склонился над столом, заботливо улыбаясь.

— Тебе понравился обед?

— Да, очень, — сказал Гай совершенно искренне.

— Слышал когда-нибудь о трансформаторах компании Бруно с Лонг-Айленда? Все эти фитюльки с переменным-постоянным током?

— Кажется, нет.

— Ну, конечно, откуда тебе? Но монеты набегает много. Тебе нравится делать деньги?

— Да не так чтобы очень.

— Ничего, если я спрошу, сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

— Да ну? Я думал, больше. А мне ты сколько дашь?

Гай из вежливости стал разглядывать его.

— Двадцать четыре-двадцать пять, — ответил он наконец, желая польстить Бруно, ибо он выглядел моложе.

— Точно, двадцать пять. Ты, значит, думаешь, что я выгляжу на двадцать пять вот с этим — вот с этой штукой прямо по центру? — Бруно прикусил нижнюю губу, огляделся подозрительно и вдруг с горьким, неодолимым стыдом прикрыл лоб ладонью. Потом вскочил и бросился к зеркалу. — Надо было наклеить что-нибудь сверху.

Гай пытался утешать его, но Бруно все вертелся перед зеркалом, так и сяк разглядывая себя и терзаясь.

— Это не прыщ, — прогудел он в нос, — а целый фурункул. Это скопилась вся моя ненависть. Это — язва Иова!

— Ну, вот еще! — засмеялся Гай.

— Он вскочил в понедельник вечером после той стычки. И все надувается. Шрам останется, точно.

— Да не останется, что ты.

— Точно останется. С чудненькой штучкой явлюсь я в Санта-Фе!

Он снова уселся, сжав кулаки, вытянув толстую ногу, всем своим видом изображая мировую скорбь.

Гай поднялся с места и взял книжку с сиденья около окна. Это был детективный роман. Все романы в куче были детективные. Гай попытался читать, но строки расплывались перед глазами, и он захлопнул книгу. Напился, подумалось ему. Но сегодня-то какая разница.

— Я хочу, — изрек Бруно, — чтобы в Санта-Фе у меня было все. Вино, женщины и песни. Вот!

— Чего-чего ты хочешь?

— Чего угодно, — рот Бруно искривился в безобразной, наглой гримасе. — Всего. У меня такая теория: человек должен до своей смерти сделать все, что только можно сделать, а вероятно, и умереть, пытаясь сделать то, чего сделать нельзя.

К сердцу Гая прихлынула какая-то волна, потом осторожно отступила. Он спросил вкрадчиво:

— Например?

— Например, в ракете слетать на Луну. Поставить рекорд в автомобильных гонках — с завязанными глазами. Я как-то попробовал. Рекорд не поставил, но разогнался до ста шестидесяти.

— С завязанными глазами?

— И я совершил кражу, — взгляд Бруно сделался жестким. — Настоящую. Со взломом.

На губах Гая появилась скептическая улыбка, однако он поверил Бруно. Бруно мог быть преступником. И безумцем тоже. Но тут отчаяние, подумал Гай, а не сумасшествие. Скука богача, доходящая до отчаяния, о чем он не раз говорил с Энн. Скука, рвущаяся разрушить, а не сотворить. Богатство ведет к насилию с такой же легкостью, как и нищета.

— Я забрался туда не затем, чтобы взять что-то, — продолжал Бруно. — Я не хотел брать то, что я взял. Я специально взял то, чего не хотел.

— Что же ты взял?

Бруно пожал плечами.

— Зажигалку новой модели. Статуэтку с каминной полки. Цветное стекло. Еще что-то, — он снова пожал плечами. — Ты один знаешь об этом. Я не болтаю. Хотя тебе, наверное, так не кажется. — Он улыбнулся.

Гай затянулся сигаретой.

— И как же ты это сделал?

— Наблюдал за одним домом в Астории, выбрал момент и залез в окно. С пожарной лестницы. Проще некуда. Вычеркнул один пунктик из списка и подумал — слава Богу.

— Почему «слава Богу»?

Бруно застенчиво улыбнулся.

— Сам не знаю, почему я так сказал, — он налил себе, потом Гаю.

Гай посмотрел на негнущиеся дрожащие руки, которые украли; на обгрызанные до мяса ногти. По-детски неуклюжие пальцы, играя со спичечным коробком, уронили его на бифштекс, усыпанный пеплом. Как все-таки банально преступление, подумал Гай. И зачастую бессмысленно. Есть такой тип людей, нацеленных на преступление. И кто, глядя на руки Бруно, на его купе, на некрасивое скучающее лицо, подумал бы, что он украл? Гай уселся на место.

— Расскажи-ка о себе, — любезно предложил Бруно.

— Нечего рассказывать, — Гай вытащил трубку из кармана пиджака, выбил ее о каблук, взглянул на золу, оставшуюся на ковре, да так и забыл о ней. От спиртного все сильней звенело в голове. Если с контрактом в Палм-Бич все образуется, подумалось ему, две недели перед началом работы пролетят быстро. Развод много времени не отнимет. Очертания низких белых строений посреди зеленой лужайки с давно законченного рисунка всплыли перед ним без всякого усилия, знакомые до мельчайших подробностей. Он почувствовал себя слегка польщенным, необычайно уверенным в себе и счастливым.

— Какие дома ты строишь? — спросил Бруно.

— О, — то, что называется модерн. Я пока сделал лишь пару магазинов да маленький офис, — Гай улыбнулся; сдержанность, легкая досада, овладевавшие им всякий раз, как речь заходила о работе, совершенно исчезли.

— Ты женат?

— Нет. То есть, да. Но мы живем раздельно.

— Ого. Почему?

— Несходство характеров, — ответил Гай.

— И сколько же времени вы живете раздельно?

— Три года.

— Ты развестись не хочешь?

Гай нахмурился, медля с ответом.

— Она тоже в Техасе?

— Да.

— И ты увидишь ее?

— Да, я увижу ее. И на этот раз мы договоримся о разводе.

Он стиснул зубы. Зачем было болтать?

Бруно ухмыльнулся:

— На каких таких девушках вы там женитесь?

— На хорошеньких, — ответил Гай. — Большей частью.

— Но на дурочках в основном, а?

— Может, и так, — Гай улыбнулся совпадению. Мириам была именно такая девушка с Юга, каких Бруно имел в виду.

— А твоя жена, какая она?

— Довольно хорошенькая, — начал Гай, осторожно подбирая слова. — Рыжая. Немного полная.

— И как ее зовут?

— Мириам. Мириам Джойс.

— Гм. Умная, глупая?

— Не интеллектуалка. Я бы на интеллектуалке не женился.

— И ты был до чертиков влюблен, а?

Почему он это сказал? Разве заметно? Бруно не сводил с него глаз, не упуская ничего, не моргая даже, словно напряжение достигло уже точки, что находится по ту сторону сна. Гаю показалось, будто серые эти глаза следят за ним неотрывно вот уже долгие часы.

— С чего ты это взял?

— Ты чудный парень. Ты все принимаешь близко к сердцу. И к бабам относишься на полном серьезе, правда ведь, а?

— Как это — на полном серьезе? — вскипел Гай. Но почувствовал внезапный прилив нежности к Бруно, потому что Бруно сказал о нем то, что думал. Большинство людей, и Гай хорошо это знал, не говорят о нем того, что думают.

Бруно сплел пальцы гребешком и вздохнул.

— Как это — на полном серьезе? — повторил Гай.

— Да вот так, с разными высокими надеждами. А потом мордой об стол, да?

— Ну, не совсем. — И все же накатила такая неистовая жалость к себе, что он поднялся, зажав в руке бокал. Но в купе было не развернуться. И поезд так качало, что даже стоять было трудно.

А Бруно все смотрел на него, заложив ногу на ногу, так что старомодный башмак покачивался где-то на уровне колена, и беспрерывно постукивал пальцем по сигарете, которую держал над тарелкой. Недоеденный бифштекс, розовый с черным, мало-помалу покрывался слоем пепла. У Гая возникло подозрение, что Бруно охладел к нему, как только услышал о жене. Осталось одно лишь любопытство.