Так что же нам остается? Отказаться от попыток научного понимания и положиться на интуицию пророков, кустарные домыслы реформаторов, эмоции диссидентов? Но выход из этой ситуации все же есть. Имеется путь изучения общества, совпадающий с научным в установках и основных приемах, но отличающийся от науки по целям И результатам. Это – путь развития в себе научного стили мышления и осмысления наблюдаемых фактов жизни так, как будто бы они являются объектами внимания науки.

Результатом этого будут не точные величины и формулы, а приблизительные оценки и ориентации в понимании окружающей жизни, свободные от иллюзий и не поддающиеся влиянию пропаганды, демагогии, обмана и самообмана. Далее я хочу изложить некоторые элементы такого стиля мышления сразу же в его применении к коммунистическому обществу.

Коммунизм как таковой

Начав размышлять о коммунистическом обществе, человек, естественно, делает это уже в определенной языковой системе. Последняя же аккумулирует в себе систему понятий и так или иначе влияет на возможности познания, определяя ориентацию внимания и предопределяя применяемые средства познания. Первое требование стиля мышления, о котором я здесь говорю, состоит в следующем: надо рассматривать интересующий вас объект (в данном случае – коммунистическое общество) как таковой или сам по себе, с точки зрения его самодовлеющих (собственных) ценностей, а не с точки зрения его возможных сравнений с другими объектами (с другими обществами, странами), избегая предвзятых суждений, навязываемых привычной системой языка (системой понятий) и ассоциаций с другими объектами.

Рассказывая о коммунистическом образе жизни, я часто попадал в такое положение. Я говорил, например, о социальных контрастах при коммунизме. Ну и что, – возражали мне мои оппоненты, – на Западе тоже есть бедные и богатые, угнетающие и угнетаемые, привилегированные и лишенные привилегий. При этом мои оппоненты начисто забывали о том, что социальные контрасты Запада стали давно банальным предметом критики, а коммунизм мыслился как общество без эксплуататоров и эксплуатируемых, как царство всеобщей справедливости. Но главное здесь даже не в этом, а вот в чем: если коммунистическое общество имеет какое-то достоинство или какой-то недостаток, и аналогичное качество есть в обществах иного типа, из этого сходства никак не следует, что этого качества в коммунистическом обществе уже нет или что роль его становится тут иной. Мы должны рассматривать свойства коммунистического общества независимо от того, есть они в обществах другого типа или нет. Я не отвергаю пользу сравнений вообще. Но в данном случае сравнения не должны играть решающую роль. Они здесь приобретают смысл лишь на основе познания данного общества самого по себе, как такового, безотносительно к обществам другого типа. Из того факта, что в других обществах имеют место репрессии, эксплуатация, низкий жизненный уровень и прочие неприятные явления, никак не следует, что их нет в коммунистическом обществе. Они тут есть, и это эмпирически данный факт. И мы обязаны их рассматривать как объективные свойства этого общества, должны выяснить, почему они порождаются именно в данной системе жизни, причем – безотносительно к их судьбе в других обществах. Наша задача – не выбор, какое общество лучше, а объективная картина данного общества без сравнительных субъективных его оценок.

Среди множества факторов, препятствующих такому подходу к коммунистическому обществу, хочу особо обратить внимание на следующие два. Первый из них – марксистская фразеология. Хотя марксизм исторически рождался с претензией на науку и сейчас претендует на то, чтобы считаться наукой (причем – высшей и единственной в своем роде), он превратился в классический образец идеологии, а его термины и высказывания превратились в чисто идеологические феномены, лишенные всякого научного смысла и играющие дезориентирующую роль в понимании реального коммунизма. Рожденные еще в прошлом веке на материале буржуазного общества и в духе определенных желаний членов того общества, языковые выражения марксизма обращаются теперь на реальное коммунистическое общество и выполняют уже идеологическую роль средств отвлечения внимания от фактического строя жизни, средств сокрытия сущности этого строя жизни. Например, марксистское учение о классах ориентирует внимание на несущественные для коммунизма различия в социальном положении людей (рабочие, крестьяне, интеллигенция) и их отношения, отвлекая внимание от разделения населения коммунистических стран на свойственные этому обществу привилегированные и непривилегированные слои, на бедных и богатых, на эксплуатируемых и эксплуататоров в характерном для этого общества виде. Реальная социальная структура населения при этом просто не принимается во внимание. Причем и критики коммунизма попадаются на удочку марксистской фразеологии, занимаясь совершенно бесперспективной полемикой с марксистами в навязанном им языковом аспекте. Или, например, возьмем вопрос о собственности. Действительно, при коммунизме нет частной собственности на средства производства. Но сказать это – значит ровным счетом ничего не сказать о том, что же есть в этом обществе на самом деле.

Второй из упомянутых факторов – рассмотрение явлений коммунистического общества в той же системе понятий, в какой рассматриваются сходные явления в обществах западного типа. Такие, например, понятия, как «партия», «профсоюзы», «выборы», «право» и т.п., применяются к пониманию коммунистического общества в том смысле, что и к обществам западного типа. И для этих выражений здесь находятся подходящие явления. А тот факт, что эти явления имеют здесь качественно иную природу, ускользает от внимания. Если сравнивать общества коммунистического типа с обществами иного типа (например, с западными государствами), не представляет труда заметить в них много сходного. И в коммунистических обществах можно увидеть многие явления, какие имеют место на Западе. Но суть этих явлений здесь часто принципиально отличается от их сути в некоммунистических обществах. И они должны быть прежде всего поняты как явления коммунистического общества независимо от их сходства с какими-то явлениями в других обществах. И лишь на этой основе возможно имеющее смысл сравнение, а не наоборот. Например, в дореволюционной России никогда не было серьезного профсоюзного движения, аналогичного западному. Сейчас во всех учреждениях Советского Союза есть профсоюзные организации. Они – собственный продукт коммунистической системы, а не продолжение некоей прошлой традиции. И социальная роль их здесь мало что общего имеет с ролью профсоюзов на Западе. А рассматриваются советские «профсоюзы» по аналогии с западными. И общение профсоюзных руководителей Советского Союза с профсоюзными лидерами Запада происходит так, будто они суть однополярные явления. Если рассматривать советские профсоюзы по аналогии с западными, то понять их роль в советском обществе абсолютно невозможно. Они могут быть поняты лишь как элемент в структуре коммунистического общества совершенно независимо от того, были у них в прошлом предшественники или нет, были у них образцы на Западе или нет. И слово «профсоюзы» тут могло быть заменено другим, что способствовало бы большей ясности.

Требование рассматривать предмет «в себе», «для себя», «сам по себе», т.е. не считаясь до поры до времени с его сравнительными характеристиками, было известно в старой философии, в частности – и в немецкой классической философии, послужившей одним из источников марксизма. Но это методологическое требование, как и многие другие, как правило, игнорируется в рассуждениях на темы о коммунизме даже специалистами, не говоря уж о простых смертных, вообще не имеющих представления о достижениях философии прошлого.

Понять коммунизм как таковой – значит выяснить, что из себя представляет этот социальный зверь с точки зрения внутренних процессов и во внешнем поведении, что от него можно и следует ожидать и что ожидать не следует ни при каких обстоятельствах. Можно привести, например, сколько угодно внешних аналогий в качестве подкрепления тезиса о возможности коммунизма с гражданскими свободами в каких-то странах. Но с точки зрения внутреннего анализа (без таких аналогий) этот тезис есть такая же чепуха, как утверждение о возможности капитализма без денег, капитала и прибыли. Можно привести аналогии для обоснования надежды на то, что Советский Союз прекратит свое проникновение во все места планеты и оставит свои претензии на мировую гегемонию. Но с точки зрения его внутреннего анализа совершенно очевидно, что он вообще не может существовать без расширения, проникновения в другие страны и стремлении к мировой гегемонии.