Однако Денис не терял надежды. Пусть уж про Марка ничего нельзя узнать, зато младший брат где-то недалеко.

11

Царь вроде бы и не торопился к своему сухопутному войску, и работа, продолжавшаяся день и ночь на воронежских верфях под его надзором, давала результаты.

Десять боевых кораблей с высокими просмолёнными боками в сопровождении многих судёнышек и челнов спускались вскоре по чёрной весенней воде от Азова к Троицкому городку. Закрытый белым морским туманом, из которого проглядывали лишь стены красных солдатских казарм, обведённых незаметными издали валами, городок трижды приветствовал корабли гулкой пушечной стрельбой, при каждом залпе всё плотнее окутываясь густым чёрным дымом. Корабли под раздутыми парусами продвигались послушно. Обученные за зиму экипажи, одетые в приятную царскому глазу морскую одежду, умело исполняли приказы усатых и краснолицых чужеземцев в тёплых шерстяных шапках. Пушкари стреляли прицельно. Молодые дворянские сынки, как только наступали сумерки, припадали к приборам, соображая что-то по звёздам. На границах с Портой появился флот.

Посол турецкого визиря Кападжи-паша, сам в белой чалме и в такого же цвета длинной одежде, завидел корабли уже на жёлтых морских волнах. Великий визирь Чорлолу-Али-паша слал запросы, не забыт ли русскими соседями мир, на страже которого теперь стоит сам Аллах?

От турецкой посудины под широкими и низкими полосатыми ветрилами, бросившей якоря напротив жёлтого песчаного берега, посла доставили на царский флагманский корабль в длинной лодке, гонимой тощими, словно голодранцы, многочисленными гребцами. Царь слушал турка стоя на палубе. В его глазах отражался пушечный блеск в деревянных жёлтых оснастках и сверкали белые ветрила. Он думал, что не так уж страшны тайные намерения короля Карла. О константинопольских же страхах пишет посол Пётр Андреевич Толстой. Там уже готовят корабли и пушки. Получается, предпринято именно то, что и следовало предпринять. Царь внимательно следил за всеми интригами в Константинополе, засыпая — через Макарова — своего посла бесчисленными вопросами. Толстой обо всём расписывает, и Макаров, сидя при царе и в Воронеже, и на кораблях, тщательно выуживает из бумаг каждый пустяк.

Посол прикладывал длинные белые пальцы с рыжеватыми закурчавленными волосами к сердцу и ко лбу, вернее — к огромной чалме. Потом бился черепом о твёрдую деревянную палубу, до блеска вылизанную матросами. Стук твёрдого лба был неприятен царю, но было приятно знать, что русский посол не будет вести себя подобным образом перед владыками чужих земель. Во время аудиенции, пока худой, как и гребцы, толмач подыскивал слова, продолговатые посольские глаза опасливо и внимательно косились на царские корабли, на вспученные ветрила, вздрагивали от пушечного блеска. По приказу визиря посол клялся Кораном и пророком Магометом, что султан и не помышляет разрывать мир с царём, а просил как можно скорее отпустить его назад в Константинополь с доброй вестью, — тогда султан сможет прислать новое подтверждение мира.

— А крымский хан Девлет-Гирей? — зловеще спрашивал царь.

Он покорный слуга султана! — торопливо отвечал посол.

На посудину под полосатыми ветрилами посла повезли без ответа. Царские матросы, облепляя своими телами высокие мачты, с открытыми улыбками посматривали на заморских гостей.

Два новопостроенных корабля после того целый день ходили по Азовскому морю под лёгким ветром, будто породистые кони по степным просторам, исполняя разнообразные манёвры. Царь на флагманском мостике, положив руку на прогретые солнцем перекладины и держа в другой длинную подзорную трубу, забывал, что у него под Полтавой стоят иные, непрошеные гости. Но это продолжалось лишь мгновение, и снова царский взгляд скользил по волнам, непроизвольно следя, не торопится ли к флагманскому кораблю прыткий длинный ялик, на котором гоняются посланцы с важными донесениями. Они приезжают чаще всего из гетманщины, но во всех бумагах пока что стоит одно и то же: Полтава держится!

Тем временем матросы, продолжая учение, в больших и малых челнах, бросились к берегу, обсыпали его, «штурмуя» высокий холм недалеко от того места, где на якоре пришпилена посольская посудина, и так мощно закричали «Ура!», что у посла, наверно, остановилось сердце. Царь наблюдал за манёвром в подзорную трубу, сожалея, что сам уже не может быть среди матросов. Но он знал, что два новых корабля — восемь старых не в счёт — ничего не значат. Итак, надо было думать об ином.

На следующий день турецкому послу вручили бумагу, где было сказано, что русские не намерены разрывать мира, если турки не будут помогать шведам. В противном случае эти корабли могут добраться и до Константинополя... Перед тем послу вручили такие царские подарки, что их можно было расценить как подкуп. Турок подарки принял.

Три недели спустя после отъезда турецкого посла царь имел копию султанского указа, разосланного в Крым, на Кубань и в Белгородскую Орду. Султан приказывал подчинённым держать с царём мир и не подавать никакой помощи ни королю Карлу, ни королю Станиславу, ни гетману Мазепе. Ещё велел следить, чтобы никто из татар не шёл на службу к упомянутым властителям.

После этого можно было отправляться в армию.

Ночной порою царь сел в коляску. Высунув голову под звёздное небо, так что шею его обвевал откуда-то налетевший прохладный ветерок, он рассматривал корабли. Из другой коляски, сняв шляпу, выглядывал сосредоточенный кабинет-секретарь Макаров.

Коляска двинулась, и только тогда царь вытащил из кармана трубку, наполнил её табаком из подаренного женой Катериной вышитого кисета и удовлетворённо закрыл глаза: возле кораблей он несколько месяцев не брался за трубку...

Четвёртого июня царский обоз остановился недалеко от Полтавы, в расположении главной армии.

12

Петрусь неожиданно оказался за валами, неожиданно там и задержался. Среди неутомимых полтавских воинов его теперь беспокоило только то, что уже нет никакой возможности подать о себе весточку брату Денису.

Бригадира Головина с отрядом полтавцы встретили как Бога. Бравого офицера несли до ворот от площади перед церковью Святого Спаса. В Полтаве ценят самую малую горсть пороха, а он привёл солдат — почти тысячу! — да ещё доставил много пороха. День спустя Головин собирался отправить Петруся с Охримом да с Микитой назад в царское войско, чтобы отнести рапорт, но из того ничего не получилось. Сам бригадир после удачного прохода пренебрёг опасностью. Дав солдатам отдых, он после этого, во время ночной вылазки, необдуманно бросился с ними на окопы, облегающие крепостные ворота, имея намерение неожиданным манёвром разведать, где именно производится подкоп. Шведы, уже и ночью оставаясь в окопах, ударили в ответ большими силами. Многие русские храбрецы погибли, а Головина с оставшимися в живых шведы взяли в плен.

Тогда комендант крепости полковник Келин, которого Петрусь сразу же, как только вошёл, увидел за полтавскими воротами, приказал никого больше не выпускать за укрепления: погибло много людей, а отбивать приступы с каждым днём всё труднее. Донесения в царскую армию, как и прежде, можно перебрасывать в пустотелых ядрах, совершенно не рискуя людьми.

Ещё в первое утро, до восхода солнца, когда оно только упёрлось лучами о краешек влажной земли, чтобы сразу подпрыгнуть вверх раскалённой головней, Петрусь уже торчал на валах. Увиденное его поразило, хотя он представлял всё именно так, как оно перед ним и предстало. Сразу за неглубоким оврагом — изуродованные сады, захламлённые поваленными стволами деревьев да камнями из-под недавних больших и малых строений. Кое-где разрушенные хатки, сарайчики, остатки плетней с уцелевшими кольями. За крутыми оврагами, на горе, видны высокие башни, облепленные красными солнечными лучами, отчего кажется, будто они совсем рядом. То Крестовоздвиженский монастырь, видный издали и отовсюду. Правее, за валом, — обрыв. Там, внизу, болото. Ещё дальше, между широкими болотами, между кудрявыми вербами с птичьим пением, — блеск тихой, остепенившейся сейчас Ворсклы. Ближе, рядом с воротами, — жёлтые кучи земли. Удивительно: ночью между шведскими окопами прошёл большой отряд — и никто своевременно не поднял тревоги...