— Князь Голицын! — достаточно было глянуть в окошко адъютанту.
Князя Димитрия Михайловича Голицына царь поставил киевским воеводою, а теперь, снисходя к просьбам гетмана, ему дано много царского войска, и он должен следить, чтобы среди малорусского народа не получилось шатости.
Меншиков знал, что княжеский род Голицыных известен на Руси, у царя — в почёте. Особенно после того стал он кичиться, когда брату князя, Михайлу Михайловичу, удалось под селом Добрым побить шведа... У братьев дружба между собой. Чувствуя в киевском воеводе интерес к казацкой булаве, Меншиков заговорил с ним сдержанно, однако они вдвоём славно выпили, наслушались в корчме жалостливых казацких песен. Хозяйка там уже ни с кого не требовала денег — ей заплатили князья.
Корчмарку Александр Данилович взял с собой в дом макошинского казацкого атамана, отпустил только утром. Молодым офицерам потом сказал, что она понимает толк в шахматах. Офицеры хохотали.
Наутро князья вдвоём направились к Мазепе. О супротивнике упоминаний не было. Шведов удерживали царские войска, гетманские казаки, леса, болота. Кто знает, как далеко намерены шведы проникнуть в гетманщину? Пробовали взять Стародуб, ан нет... Князья знали, что в армию собирается приехать царь.
Сразу за Десной, на краю хутора из трёх хат, карету неожиданно остановили. Меншиков дремал на мягких подушках. Парик, свалившись с головы, лежал рядом, словно жирный казацкий баран. В щели проникал ветер, охлаждая белый голый лоб.
— Что там? — сердито выставил князь на ветер длинный нос.
Адъютант же подтолкнул к карете человека в казацкой одежде. Тот шепнул несколько слов — и князь забыл про сон:
— На кол хочешь?
Человек, дрожа, твердил одно:
— Слово и дело! Детьми клянусь!
Драгуны отвели человека в ближайшую к дороге хату. Меншиков закрылся с ним вдвоём. Разговор был тихим, но человек вышел с красным и распухшим лицом. Хозяйка подворья, дрожавшая с детьми возле криницы с высоким журавлём, подала ему кусок мокрого небелёного полотна.
Меншиков был уверен, что после его удара самый упрямый преступник скажет правду, а человек повторил ему всё слово в слово.
Голицын вылез из кареты. Александр Данилович отогнал всех, прошептал Голицыну:
— Мазепа вроде у шведов...
— Да? — нервно хохотнул Голицын, меняясь в лице. — Едем в Батурин.
Принёсшему новость связали руки и ноги, бросили в карету под княжеские ботфорты.
Драгуны и казаки хмурились.
Приближалась гроза. На западе клубились красные облака, тяжёлые, будто кованные из железа. Ветер подхватывал колючий песок и бросал его в глаза...
Батурин, расположенный на левом берегу Сейма, на высокой горе, в золоте деревьев, выглядел сказочно красивым. Даже стволы пушек на его зелёных ещё валах казались сверкающими игрушками. Сердюцкий полковник в красных широких шароварах и в красном жупане презрительно сплёвывал вниз, глядя в пространство.
Голицын назвал фамилию полковника — Чечель.
— Хотелось бы мне с ним поговорить! — тоже сплюнул себе под ноги Меншиков.
В предместье, в лачугах, стоял с полком Анненков — и его не пускали в фортечные ворота, хотя с неба начал сыпаться осенний дождь. Анненков почернел лицом от плохих предчувствий. Где теперь Мазепа? Вроде бы торопился к царю...
Взяв Анненкова, князья бросились вслед за гетманом, да на битом шляху какой-то человек сообщил им, что тот с казаками уже за Десной.
Анненков, услышав это, сгорбился.
А князья, возвращаясь назад, внимательно присматривались к встречным черкасам...
В Макошине Меншиков понял, что о предательстве говорят уже открыто — на улицах, на ярмарках. Он приказал подвести свои полки ближе к Десне, а офицерам — следить за казаками да за всеми черкасскими обывателями и нескольких человек отослать в Чернигов для разведки, что же делает там Полуботок. С Голицыным так и не договорились — писать царю, нет ли. Голицын торопился к своим полкам.
Когда солнце поднялось высоко, Меншиков заслышал в подворье шум. Он затолкал за вышитый пояс пистоль, чувствуя приятное возбуждение.
«Удержим черкасов от предательства — может, стану гетманом?»
Стриженные под горшок люди, узрев князя, с криком пали на колени, одновременно подталкивая вперёд седого человека. На миске, обрамленной вышитым полотенцем, затанцевала белая паляница да рыжий комочек соли в деревянной сольничке.
— Заступись, княже, перед царём! — выставил старик хлеб-соль. — Мы непричетны! Не отойдём от русских братьев! Не отступимся от православной веры! Наши деды за неё терпели, а не отступились!
Меншиков понял, что черкасы вроде бы отрекаются от гетмана. Ещё не доверяя своим ушам, он подошёл к старику, намереваясь всё же демонстративно его обнять, выставил руки, да старик приложился сухими губами к княжеским пальцам. Князь выбросил из головы намерение обниматься, догадываясь, что черкасы ещё на том берегу Десны хотели остановить его ради просьбы о защите.
Во двор вступали новые толпы. Коней оставляли на широком лугу. Приближались, заранее снимая шапки, и князь, слыша просьбы, снова и снова появлялся на крыльце, перегибаясь через широкие тёмные перекладины, крича, что пишет письмо царю.
Однако пришлось-таки спуститься с высокого крыльца.
— Мы привели сынов! — толкали перед собою двух молодых казаков в синих жупанах седоусые старики. На лицах молодых — испуг.
— Откуда? — ухватил князь за рукав одного молодца.
Они оба упали на колени. Их заслонили родители.
— Не своей волей, княже! Спаси!
Толпа поддержала стариков:
— Принудили! Ты заступись! Службой вину спокутуют!
— Откуда вы? — начал что-то понимать Меншиков.
— Из гетманского войска они удрали! — крикнул старик.
— Встаньте! — приказал князь, просияв лицом. — Сбежали? Хорошо. Расскажите об измене. Чтобы мне подробно написать его царскому величеству!
Меншиков так широко зашагал к крыльцу, что молодые не поспевали за ним.
«Не все черкасы пойдут за Мазепой! — думалось князю. — А коли так... Новый гетман нужен. Пусть и не я, а поживиться можно».
Через полчаса, слушая сбивчивые ответы обманутых, Меншиков узнал, что в Чернигове Полуботок держит сторону царя и ждёт от него, Меншикова, указаний. Теперь можно писать царю, утешить его. И Меншиков, горя́ от нетерпения, посвистывая, смотрел на жёлтые деревья, на синюю воду Десны...
12
Тёмной ночью полк Гната Галагана подняли на ноги.
— Седлайте коней! — закричали есаулы. — Выступаем!
— Это дело! — Денис Журбенко толкнул Степана — тот во сне шлёпал мокрыми губами, — выбежал под жиденькую морось.
Огни с трудом раздвигали густую темень.
— Быстрей! Быстрей! — только и слышалось. — Трясця вашей матери!
Гомон рождался и на соседних хуторах. Пробовали голоса медные трубы.
— Поход? — спросил уже выбежавший во двор Степан.
— Поход! Дождались...
Денис, отпущенный из Старо дуба полковником Скоропадским, надеялся отыскать в войске брата Петруся, но встретился ему здесь один Степан. Денис упросил полковника Галагана взять хлопца в свой полк. Нет больше побратимов Зуся и Мантачечки — зато есть Степан...
Трубы затрубили где-то рядом.
— Стройся! — От напряжения есаулы припадали к конским гривам.
Выехали на рассвете. Темень расползалась на куски, как изношенная в походах казацкая бурка-гуня. Холод бодрил людей и зверей. Полк, ощетинившись острыми пиками, продвигался мощным ходом. Чувствовалось, что следом идёт всё войско.
— Гетман впереди! И старшины с ним! И музыканты!
Дорога привела к Десне. Седой перевозчик, согнутый годами, осенял войсковой люд чёрной рукою. На берегу, несмотря на раннее время, уже теснились женщины и дети. Из тумана показалось бледное солнце, пуская по воде лучи. На свет, как на поживу, выпрыгивала рыба, разрывая поставленные с вечера сети. Старому будто и не было дела до всего этого... Возле берега ещё много челнов и несколько паромов. Простые казаки, помоложе, переправлялись так, как прилично воину, — держась за лошадиную гриву. А старшины да и просто люди постарше всходили на влажные доски. Некоторые вели коней. Вода холодная, жаль рисковать дорогим конём.