Царь на рассвете обошёл цейхгаузы, осмотрел каменные строения, где хранятся кафтаны для солдат, сукна, порох, ядра, лафеты, фузеи, штыки. Не одному явному казнокраду окровянил он подлую морду. Потом с крепостного вала окинул взглядом затопленные поля, леса, дороги. А мыслью возвращался в Дзенцеловичи, в ставку в Бешенковичах, в далёкое Гродно, на самый Неман... Наконец не удержался, чтобы не запрыгнуть на лёд ради спасения ничтожного колеса — это же непорядок! Теперь шагал от стены к стене. Огромные коричневые ботфорты стучали в лад с солдатскими сапогами. Жёлтый палец расшевеливал табак в короткой массивной трубке, вырезанной гамбургскими мастерами в виде головы эллинского сатира, чувствовал сквозь толстую кожу тепло маленького костра. Впитанный дым царь выпускал охапками. Делал перерыв, не затягивался. Все эти дни почти не спал. Редко и раздевался, мало ел. Поддерживал себя только вином да трубкой.

Вдруг припомнилось, что среди донесений послов из европейских столиц вчера встретилась газетёнка, где латинскими литерами выбито, будто московский царь ежедневно пьян. Оставил на широких полях размашистый ответ: «Врёшь, собака! Не ежедневно!». Затем, остыв, подумал, что неплохо бы увидеть того писаку среди русских непорядков...

Трубка пыхала дымом, словно заморская пушечка, виденная в европейском замке.

Мысли же снова возвращались в Дзенцеловичи...

Король Карл уже где-то за рекой Березиной. А где?.. В Саксонию, в Альтранштадт, пришло к нему пополнение из природных шведов. Присоединилось умелое европейское воинство — получилась обученная силища с таким, возможно, количеством пушек и с такой кавалерией, что страшно себе и представить. В королевской казне много награбленных денег. Двинувшись из Альтранштадта в конце прошлого, 1707 года, Карл не пошёл на польские крепости, где поляки отбивались бы вместе с русскими. Нет, обошёл даже Варшаву. Царские военачальники отступали, узнав, что королём обойдено то место, которое они готовились защищать. Русские вышли из земель собственно Польши, так и не увидев всей шведской армии, не зная её числа, количества пушек, численности кавалерийских полков, а пользуясь только данными, добытыми в европейских монарших дворах. Донесения послов, различных агентов, всё, вырванное огнём и батогами из уст перебежчиков, — ничто не внушает доверия. Король и дальше ведёт полки лесами. При европейских дворах, правда, не смеются в глаза московским послам, как творилось после нарвской конфузии, однако там снова притихли в ожидании, пишут послы... О мире Карл не желает слушать...

Выехав из Москвы в армию ещё в начале года, царь задерживался только в Смоленске, в Минске, в крупных крепостях, где отдавал один и тот же приказ: готовиться к бою! На всём пространстве от Пскова до Брянска. Каждую дорогу — перегородить лесными завалами. Для проезда достаточно узеньких полосок, укреплённых люнетами и палисадами...

А ещё задерживался в Дзенцеловичах, где неказистые строения, в самом лучшем из которых остановился Александр Данилыч Меншиков, формирующий там из прибывающих рекрутов новые полки. Возле Данилыча — он в парике, в белых лосинах, красной венгерке — много красивых шляхтянок в роскошнейших платьях с бесконечными шлейфами. Данилыч похудел. Длинный нос, загнутый от худобы, сделал его похожим на орла с донских степных курганов. А носит Данилыч титул Ижорского князя и звание санкт-петербургского генерал-губернатора. Титул нужен. Возникла было надежда, что польские магнаты изберут на престол Данилыча. Вот и пущен слух о его шляхетском происхождении... Но магнаты считают избранного сеймом курфюрста Августа своим законным королём.

В Дзенцеловичах, оставшись наедине с царём, Данилыч известил, что у него содержится посланец, которому вроде бы Августом поручено передать, будто Карл пойдёт на Москву.

   — На Москву? — привстал царь. — Идём!

В сыром подземелье ярко пылал огонь. Угарная вонь от раскалённого железа раздирала ноздри. Всё, что должно было произойти, казалось крайне необходимым. Человека мог подослать сам Карл.

   — Начинай! — крикнул царь бледному от подвальной жизни палачу, опускаясь на тёплый, скользкий и влажный (от крови?) обрубок дерева.

   — Господин полковник! — предостерёг Меншиков, ещё сильнее загибая длинный нос и оберегая блеск лосин. — Знаешь, воля твоя, но... Пусть бы передохнул. Вторая пытка... А мы с паннами-шляхтянками пожартуем...

   — Давай! — не слушал Данилыча царь. Не улавливал, как затрещали в суставах кости, не ощутил запаха горелого мяса, не видел, как от напряжения бледный палач взопрел и порозовел, а смотрел только на окровавленное лицо, скорченное нечеловеческой болью, слышал вопросы из полутьмы, где блестела короткая сальная свеча:

   — Кто послал?.. Кто послал?..

Мученик внятно простонал имя курфюрста Августа и притих. Данилыч, наклонившись над ним, безнадёжно махнул рукою:

   — Хампа-рампа, как говорят поляки! Богу душу отдал...

Царь ударил палача трубкою в лоб, толкнул ботфортом дверь, не слушая Данилыча. У того на белых лосинах горело красное пятно.

   — Неужели на Москву, Данилыч? Через Смоленск?

   — Кажется, правда, господин полковник. Я уже сам допрашивал... Шляхтянки нас ждут.

В тот же день царь отправился дальше. Армию встретил в Гродно. На Немане. Напрасно надеялся задержать там противника. У всех в памяти осталась давняя осада. Царская армия и тогда с большим трудом выскользнула из гродненской крепости, скрытно перейдя реку, где начинался ледоход. Лёгкую артиллерию прихватили с собою, тяжёлую утопили и уничтожили за собой мосты. Шведский наплавной мост унесло наводнение. Шведы тогда не догнали русских...

В Гродно не удержались долго и в этот раз: шведские драгуны заняли город через несколько часов после того, как из городских ворот поспешно выкатилась царская карета....

А Двина играет. Движение воды побуждает к деятельности... Там, на Неве, на воде, возле отвоёванного моря, строится город, крайне необходимый России. За два дня солдаты-плотники сложили из брёвен небольшой домик. Пол — из широких плах, стены обшиты морской парусиной. В прорубленные оконные отверстия вставлены свинцовые рамы с небольшими стёклами. Живописцы размалевали оконницы и двери красивыми цветами по чёрному полю. Стены расписаны под красные кирпичи. А когда из царского обоза привезли столы, стулья, шкафы, кровать да ещё картины голландской работы — первую ночь царь провёл словно в сказке! Вокруг — плеск воды... Там уже проведено не одно лето. Туда согнаны многие тысячи холопов со всех русских земель. И хотя они ежедневно умирают сотнями, но на низменном Заячьем острове уже насыпана большая и мощная крепость. Пока что земляная. В болотистых лесах рубятся просеки и прокладываются улицы. И туда уже не первое лето приходят чужестранные корабли...

С бумагами под мышкой вошёл кабинет-секретарь Макаров. Остановился в солнечных лучах — тёплой волною врывались они в раскрытое окно. Солнце ещё сильнее вызолотило жёлтую голову вологодского парня. Правда, он в европейском, хорошо скроенном кафтане, со многими сверкающими пуговицами, и в европейском курчавом парике.

   — Много нынче воды! — сказал царь. Ему хотелось услышать что-нибудь о северных мощных реках, возле которых секретарь вырос, откуда взят на службу, как парень шустрый, пусть и сын простых родителей. Умные люди из подлого народа, имея власть, не будут спокойно наблюдать, к примеру, как вода уносит исправное колесо.

Секретарь угадывал мысли царя.

   — Воде стоять долго, господин полковник! Приметы за то.

Дальше тихо, но настойчиво, насколько разрешено и даже приказано:

   — Казацкий полковник Скоропадский ждёт ответа.

Царские усы приподняли короткий нос. Припомнилась недавняя аудиенция Скоропадского в ставке в Бешенковичах. Царское лицо покраснело пуще заморского сукна, которым устлан в горнице пол.

   — Це дело!