Сзади глухо звякнула тетива. Татарин схватился за живот и жалобно завыл, перегнувшись пополам. Второй вскочил и бросился к нему, и почти одновременно Тимофей побежал к костру. Видимо, лицо его было настолько свирепым, что второй татарин замахал на него руками, бормоча с вытаращенными глазами:

   — Шайтан! Шайтан!..

Тимофей зарубил его с одного удара. Первый татарин, скрючившись и держась обеими руками за стрелу, застрявшую в кишках, ещё стоял на ногах и беспрерывно выл. Тимофей, опустив окровавленный меч, с недоумением глядел на него и не знал, что сделать, чтобы прекратить этот невыносимый предсмертный вой.

   — Ты что, сотник, сгубить нас решил?! — зашипел на Тимофея подскочивший Фатьяныч. Он выхватил нож и, забежав сзади, перерезал раненому горло. Тот забулькал кровью, упал в траву и затих.

Из шатра послышались тревожные крики. Выскочивший оттуда татарин был тут же зарублен одним из разбойников. Другие валили деревянные подпорки шатра, прыгали на него и тыкали саблями и ножами в копошащиеся под тканью тела. Фатьяныч побежал туда.

Тимофей, придя в себя от пережитого только что убийства, унял дрожь в руках и пошёл к реке, откуда, как показалось ему, доносился плач ребёнка. Не дойдя до воды, он наткнулся на яму, накрытую тремя берёзовыми стволами. Там вроде кто-то был, но рассмотреть во тьме ничего было нельзя. Он сбегал к костру, выхватил из него пылающую головню и вернулся назад к яме. Снизу на него глядели десятки испуганных глаз. Вновь заплакало дитя, державшая его женщина в испуге заткнула ребёнку рот.

   — Эй, православные, сколь тут вас? — спросил Тимофей. В ответ послышались, радостные и ещё робкие возгласы. Пленные оживились, узнав в человеке наверху русского, а не татарина.

Яма была неглубока, но самостоятельно выбраться, отодвинув поваленные деревья, люди не могли. Они были измучены и избиты. Под ногами хлюпала вода по щиколотку, и ни отдохнуть хоть немного, ни заснуть было невозможно.

   — Потерпите малость, — ободрил их Тимофей.

Он отбросил головню и обеими руками сдвинул в сторону одну берёзу. Сразу же к нему потянулись руки.

   — Кто посильнее, давай сюда, — велел Тимофей.

Он вытащил наверх довольно плотного мужика.

Вместе они отодвинули ещё две берёзы и принялись вытаскивать из ямы пленников. Все они были ещё достаточно молоды, чтобы выдержать дальний переход и не умереть по дороге в Орду. Именно таких татары брали в плен, людей постарше они убивали на месте за ненадобностью.

   — Спасибушки, родной, — плакала женщина с ребёнком на руках. Другие кланялись своему избавителю в пояс.

   — Пока темно, к лесу идите, схоронитесь тамо, — сказал Тимофей. — Не ровен час басурманы воротятся. А лихие люди, что татар перебили, не защита вам. Слишком далеко не заходите в лес, однако, заплутаете. Лесом и добирайтесь до дому сами.

   — Да мы знам, мы знам, — закивали селяне. Некоторые уже ковыляли на затёкших ногах через луг в сторону леса.

   — Руса в какой стороне? — спросил Тимофей.

   — В той вон, — указал ему мужик, которого он вытащил первым. — Ты только не ходил бы туда, родимый, москвичи в Русе, новгородцев не щадят.

Тимофей кивнул.

Вскоре никого не осталось возле ямы. Тимофей попытался поточнее определить место, откуда он с разбойниками вышел сюда из леса, и быстро зашагал в ту сторону в обход шатра. Через минуту спохватился, что оставил у костра меч, но, подумав, не захотел возвращаться за ним. Пройдя шагов тридцать, он остановился и прислушался. В ночной тишине слышно было, как переговариваются разбойники и со звяканьем набивают мешки татарским добром. Других звуков он не услышал.

Он свистнул негромко, надеясь услышать ответный Прохин свист. Но никто ему не отвечал. Тимофей прошёл ещё немного к лесу и снова посвистел. Вновь никакого не было отклика. Или был?.. Почудилось, что кто-то вроде свистнул в ответ, но только совсем с другой стороны, нежели он ожидал услышать. Затем уже не свист, а нарастающий гул услышал он, который невозможно было спутать ни с каким другим. Из-за береговой излучины с улюлюканьем выехал большой отряд татарских конников, рассыпаясь по лугу. Во тьме трудно было определить точное число всадников, да этого и не требовалось, ибо вступать с ними в бой, даже собрав воедино всех разбойников, было совершенно бессмысленно. Видимо, какой-нибудь татарский дозорный, не замеченный людьми Фатьяныча, успел незаметно уйти от них и поскакать за помощью.

Тимофей побежал к лесу, до которого было ещё далеко. Он надеялся, что в темноте его не заметят. Медлить, затаившись в траве, было самоубийственно, татары приближались таким плотным полукольцом, что кони просто растоптали бы его. Он подумал, успели ль освобождённые им пленники достичь безопасного леса, куда татары наверняка не рискнут заезжать. Об оставшихся возле шатра разбойниках он вспомнил без особого сожаления. Те, видимо, были обречены. Татарский отряд разделился, и большая его часть поскакала как раз туда, где ещё минуту назад царил ночной грабёж. До ушей Тимофея донёсся чей-то предсмертный вопль. «С ними ли до сих пор Фатьяныч?» — подумалось ему.

До леса оставалось не более полусотни шагов, когда его наконец заметили. Сразу несколько всадников помчались ему наперерез, отрезая путь к спасению. Со свистом пронеслась стрела над головой, чуть не взъерошив своим оперением волосы на макушке.

   — Сюда, Трифоныч! — услышал он крик Прохи впереди себя.

Татарский всадник, опередивший всех остальных, бросил аркан. Петля стянула ноги чуть ниже бёдер. Тимофей упал, и его поволокло по траве за татарским конём. Руки, однако, были свободны, и Тимофей успел выхватить из-за пояса нож и перерезать верёвку. Конь, внезапно освобождённый от нежданного бремени, споткнулся, и татарин, не удержавшись, вылетел из седла. Тимофей не стал добивать его, а вновь рванулся к лесу. Ноги едва держали его, и ему казалось, что он не бежит, а едва плетётся.

   — Скорей, Трифоныч! — кричал Проха. — Скорей!

Тимофей хотел что-то ему ответить, но не успел. Он почувствовал сильный толчок в спину, и, хотя ноги ещё продолжали нести его, в голове помутилось, и, теряя сознание, он уже не помнил, как упал и как подхвативший его Проха поволок бесчувственное тело сквозь колючий кустарник.

Татарские конники остановились у перелеска, возбуждённо и громко переговариваясь меж собой. Они не захотели въезжать в тёмный лес, опасаясь западни, и, выпустив по ближним кустам с десяток стрел, повернули коней вспять и помчались к тому месту, где ещё горел костёр и где остальные воины бегали с криками вокруг шатра. Несколько оставшихся в живых разбойников лежали на земле связанные, завидуя убитым товарищам и с ужасом ожидая для себя мучительной казни.

Начинало светать. Проха, опасаясь, что татары вернутся и возобновят преследование, вновь потащил Тимофея вглубь леса. Отойдя на достаточно безопасное, как ему казалось, расстояние, он перевёл дух и решился наконец осмотреть Тимофея, не приходившего в себя. У того вся рубаха на спине и кафтан пропитались кровью. Под лопаткой торчал короткий обломок стрелы. Проху замутило. Преодолевая слабость и дрожь в руках, он заставил себя выдернуть остриё. Тело Тимофея дёрнулось в мучительной судороге, из раны обильно потекла кровавая струя. Проха с отвращением отшвырнул сломанную стрелу, своим ножом вспорол кафтан на спине, разрезал рубаху и порвал её на лоскуты. Затем, с трудом поворачивая неподвижное тело, крепко перевязал рану.

Ему послышался треск сучьев неподалёку, и он весь напрягся, ожидая увидеть раскосые лица татар. Но звук не повторился. Тогда Проха с испугом подумал, что это, верно, лесной зверь, почуявший запах крови. Ему захотелось убежать отсюда подальше, забиться в нору под сосновыми корнями и не думать об опасности. Он с отчаянием поглядел на Тимофея. Тот даже в предрассветном полумраке был необыкновенно бледен и, казалось, не дышал.

— Трифоныч? — позвал Проха и толкнул его в плечо.

Тимофей еле слышно застонал.