Двери стояли незыблемо – я проверял, сразу как вернулся к себе от Геи. Сторукие тоже не тревожились. А что узник ворочается и дымит – так подымит и перестанет.
– Красиво все-таки, – сказал Громовержец, когда в котле кратера вскипело огненное варево, перелилось через края – и вот уже ало-золотая змея поползла прокладывать себе дорогу по черному камню.
– У меня внизу этого добра хватает. Насмотрелся.
Тон Зевса раздражал. Громовержец говорил слишком знакомо, будто что-то вспомнил и решил вернуться к себе прежнему, до Титаномахии. И неприятно было стоять на горном уступе с ним рядом, чувствовать солнечный ветер в лицо, хотя вот гарью повеяло – легче стало…
– Совсем забыл, – отозвался брат, наблюдая, как раскаленная гадина извивается меж камней. Таится, скрывается за горными кряжами, будто к птичьему гнезду подбирается.
От пронзительно синеющего вдали моря доносился глухой ропот. Морю не нравилось, что земля бурчит и изрыгает пепел. Пепел испортит бирюзовые гиматии волн, испачкает белоснежные пенные кудряшки.
Зевс не торопился заговаривать, оглядывая остров глазами господина – будто знал, что я хочу побыстрее закончить этот разговор. Потому что во дворце уже готовят покои для моей царицы (Эвклей проникся важностью задания), и мир бурлит в ожидании: наш-то, кажется, жениться вздумал? Ой, что будет…
– Ты был у Геи, – наконец неспешно выговорил брат. – Как она тебя встретила?
Вот как, даже без притворства? Мог бы хоть для виду порасспрашивать: «Что она сказала?» или «О чем ты догадался?»
– Хорошо.
– Хорошо?
– Очень хорошо. Приглашала погостить. Накормила виноградом. С женитьбой помочь обещала.
Зевс поморщился и поднял ладонь, будто заслоняясь от порыва ветра, бросившего пепел в лицо.
– Значит, он ей все еще дорог, – обронил тихо.
– Они, – поправил я. – Они ей все еще дороги.
Громовержец повернулся. Уперся в меня пристальным взглядом – метнул знаменитую серую молнию.
Молния потонула в тартарской черноте – не надо на меня так смотреть, брат, мой взгляд светлее со временем не становится.
– Насколько она безумна?
Тифону в Тартаре, видно, крошек под бок напихали: вон с каким остервенением заворочался, из кратера в небо полетели ошметки лавы, Гелиосова колесница скрылась за дымом, и земля закачалась под ногами палубой корабля в шторм. Но двое Владык остались стоять незыблемо – на то они и Владыки.
– Спросила меня о Рее. Давно ли видел.
– Ясно.
Безумна настолько, что перепутала отца и сына, не разобрала, кому Звездоглазая мать, а кому – жена… о чем теперь думаешь, Зевс? Что надо бы и Мать-Гею – как когда-то Урана?
Только вот мы же сами расплавили серп, которым когда-то был оскоплен муж Плодоносной, так что теперь делать? С молниями выйдешь на безумную бабку, внучек?
– Еще говорила что-нибудь полезное?
– Сказала, что не будет мстить за Тифона.
Зевс хмыкнул и отвернулся, разрывая цепь наших взглядов. Взглянул туда, где из катера вслед за первой поползли новые огненные змеи – вот одна как раз добралась до горного дуба и заглотнула легко, как птенца, только пылающие ветки испуганно махнули крыльями.
– Солгать не могла?
– Безумие всегда истинно. Она не пойдет против нас. Пока что.
Кажется, теперь я знаю, от кого отец унаследовал это свое «рано или поздно». И понимаю, что именно таилось в прощальном смешке Геи-Земли.
– Пока что, значит, не пойдет – а потом?
– А потом – не знаю.
Зевс огорченно вздохнул. По-старому, по-мальчишески взлохматил себе шевелюру. Зачем-то подергал бороду, будто хотел оторвать – и здравствуй, утраченная юность.
– Хорошо. Я сделаю так, чтобы за ней присматривали. Может, с годами она смирится…
«…а может, я придумаю, как раз и навсегда избавить нас от забот», – это он проглотил. Расправил и без того расправленные плечи, еще раз свысока оглядел остров – горы, лагуны, томные изгибы холмов…
– А знаешь, зачем я тебя сюда вытащил? – вдруг спросил Громовержец. – Я вот думаю этот остров Коре подарить. К вашей свадьбе. Ну как, по-твоему, ничего?
И негромко рассмеялся, глядя на мое лицо.
– Да что ты в самом деле… или думал, что я отступлюсь от своего? Я же сказал – бери! Бери и владей! И не церемонься там: поплачет и свыкнется. Хотя… кого я учу.
Ну конечно, Черного-то Лавагета скорее нужно учить церемониться. А то вот за века как-то не пришлось постигнуть важную науку.
– А что с Деметрой?
– С Деметрой? Как хочешь. Она же не всегда бывает в той долине. Ну так что – ты уже решил, как… или подсказать?
Он опять смотрел на меня – с высоты, потому что я стоял ниже, да еще и сутулость эта вечная… Я заглядывал в добродушное лицо Владыки.
Готового одарить брата прекрасной женой – дочери для такого дела не жаль. Еще и подсказать неуклюжему женишку, как надо действовать (можно быком обратиться, можно жеребцом, кукушкой не надо – это уже с Герой было…). Чуть ли не подтолкнуть к великому подарку – ну, а что подарок станет карой для промахнувшейся сестры, так ведь всякое бывает. И в конце-то концов, каратель среди Кронидов один…
Может быть, я швырнул бы тебе в лицо этот твой подарок, мой щедрый брат, – если бы он только не был так нужен мне самому.
Грохот извержения и далекий гул моря скрывали иные звуки, но прислушайся – и это заливается ржанием четверка черных коней в золотой колеснице. К чему мне придумывать что-то, брат, когда можно взять чужое. Например, вспомнить свадьбу Посейдона.
Я ведь тоже колесничий. И я ведь вор – это все еще с Титаномахии знают.
– Да, брат мой. Я решил.
[1] Диплакс – теплый двойной платок.
Сказание 7. О кражах, сражениях и зёрнах граната
Персефона, зерном загубленная!
Губ упорствующий багрец,
И ресницы твои ― зазубринами,
И звезды золотой зубец…
М. Цветаева
Воин не может быть вором. Кто сказал это? Памяти в венах все меньше, какая осталась – торопится стечь по капле в спокойные черные воды, и не помнится – от кого и когда услышал эту глупость.
Глупости застревают в тебе зазубренными наконечниками стрел, а потом их яд течет в твоей крови, если только вытравить не успеешь.
Деметра перед троном Зевса кричала, что я вор. Мне рассказывали. Заглушили ли ее крики тихий голос первого учителя: «Ты – воин»? Аэды, боги и смертные – хором уверены, что да. Есть очень много историй о том, как Аид воровал, и мало – о том, как сражался.
Они не учились драться у Железнокрылого. Не шагали в подземный мир просить помощи у Нюкты. К ним не заявлялось пьяным гостем через порог понимание, что оружием в битве может быть все, что возьмешь… в случае надобности. Твое дело, чтобы это обернулось в руке – мечом.
Я был не разборчив в оружии и успел посражаться всем: клинком, собой, молвой, обманом, страхом, шлемом-невидимкой… Двузубцем и миром и еще раз – собой.
И воровство было в этих поединках острее меча. Может, поэтому я и Гермес понимаем друг друга. Понимали.
Аид-вор, Аид-воин…
Искусство воровать привычным средством висело где-то на поясе, я сроднился с ним и перестал его ощущать и привык к нему до того, что пытаюсь красть даже и сейчас – по капле, исподтишка.
Интересно, обворовать себя – это как, можно?!
Мнемозина – суровая надсмотрщица – грозит издалека: знаю я тебя… Ничего, отвернется рано или поздно, уткнется в свои вечные таблички.
И тогда я украду немного того утра. Несколько капель росы, которую она разбрызгивала в танце. Пару лепестков – мне не нужно много – дельфиниума, хранящего отпечатки ее поцелуев. Соловьиную трель из тех, что путались в ее волосах перед тем, как…