Прекрасная итальянка оплакивала гибель своей мечты! Когда-то, во дворце на острове Ситэ, поцеловав обреченного ею на смерть Пардальяна, Фауста проливала слезы, принося в жертву своей гордости любовь. Теперь же она рыдала, чувствуя, что не в силах больше противостоять любви.

Рука Фаусты сжала руку шевалье. Женщина прошептала нежно и настойчиво:

— Послушай, сердце мое разрывается. Я никогда не думала, что буду говорить такие слова мужчине, но ты не похож ни на кого из них… впрочем, не буду искать для себя оправданий, это недостойно, скажу все прямо… я люблю тебя! Любовь живет в моем сердце против моей воли… Почему именно тебя я полюбила… не знаю и не хочу знать… но я люблю тебя. Когда-то я уже признавалась тебе в этом, там, в моем дворце… Тогда я считала, что убью мою любовь, убив тебя… Мне думалось, ты мертв, и я рыдала, но торжествовала: я смогла одержать победу над терзавшим меня чувством… Но ты жив! И я хочу крикнуть «Ненавижу!», а губы мои шепчут «Люблю!» Ты понимаешь меня?

— Увы, сударыня! — произнес шевалье.

— Когда я была совсем юной, — продолжала Фауста, — мне часто говорили, что я прекрасна. Но в мыслях у меня было другое. Я была уверена, что никогда не полюблю так, как другие женщины, ибо меня ожидает более высокое предназначение. Я твердила себе: «Ты поднимешься выше звезд, величие твое будет недоступно глазам смертного, ты будешь повелевать миром…» Но я увидела тебя и вернулась из заоблачных высот на землю…

Фауста замолчала. Пардальян опустил голову, поколебался несколько секунд и сказал:

— Сударыня, простите мою искренность. Я всего-навсего бродяга, скитающийся по дорогам Франции. Я беру от жизни все, что она мне дает, особенно не задумываясь. Чем проще жизнь, тем прекраснее; по-моему, каждый может делать, что хочет, лишь бы не мешать соседу. И я не люблю ничего усложнять… Зачем искать счастья в заоблачных высотах — этого добра и на земле хватает…

Но Фауста, казалось, не слышала его.

— Шевалье, — продолжала Фауста, — никому я не открывала своих мыслей. Ты сказал, что я найду счастье, если откажусь от своей мечты властвовать над миром. Пардальян, я отказываюсь! Я стану просто женщиной. Я не буду больше направлять герцога де Гиза…

Шевалье вздохнул с облегчением.

— Я столько сил положила на выполнение великих замыслов, но я отказываюсь от них и готова завтра же уехать из Франции. В Италии я обрету счастье, радость и любовь, но…

Пардальян внимательно взглянул на нее.

— Но я уеду с тобой! Вот что я предлагаю… я богата, в Италии у меня обширные владения. Уедем, завтра же уедем! Ни один мужчина никогда не слышал от меня таких слов. Никогда я не буду принадлежать другому.

Охваченная возбуждением, Фауста резким жестом откинула капюшон.

— Смотри же, смотри на меня! — повелительно произнесла она. — Посмотри. Та, что верила в свое великое предназначение, мечтает сейчас лишь о великой любви!

Эта женщина была воистину прекрасна!.. Если раньше ее роковая красота внушала восхищение, смешанное со страхом, то теперь любовь преобразила ее. Глаза ее сияли надеждой, она вся трепетала в ожидании счастья. Шевалье вздохнул и подумал:

«Господи! Сколько горя и бед принесет еще миру это необыкновенное существо!.. Ах, Лоиза, бедная моя маленькая Лоиза! Ты не умела произносить долгих речей, но как много значил для меня один лишь твой взгляд! Прошло столько лет, но до сих пор душу мне согревает воспоминание о твоих прекрасных голубых глазах. А огонь этих черных очей только пугает меня…»

Вслух же он произнес:

— Сударыня, я всего лишь бедный бродяга… Что мне отвечать на ваши обольстительные слова? Мой ответ будет краток, я не мастер говорить красиво. Впрочем, все, что я могу сказать, вы и так знаете: я любил девушку, прекрасное и доброе дитя, ее звали Лоиза. Она умерла…

Пардальян побледнел. Голос его задрожал, и невыразимо нежно он проговорил:

— Она умерла… а я все еще люблю ее и буду любить всегда.

Он замолчал и опустил голову.

Фауста медленно накинула на голову капюшон рясы. Не сказав ни слова, она направилась к выходу. На пороге она обернулась и заметила слезы на глазах шевалье де Пардальяна. И яростная, жгучая ревность к давно умершей женщине охватила прекрасную итальянку.

А Пардальян забыл в этот миг и о Фаусте, и о Гизе, и о Генрихе III… даже о Моревере. Шевалье плакал, и перед его внутренним взором стояла Лоиза…

Когда он пришел в себя, Фаусты уже не было в соборе. Шевалье решительно встряхнул головой и быстрыми шагами покинул опустевший храм.

Фауста же направилась в таинственный дом, который, как известно нашим читателям, находился как раз напротив гостиницы «Крик петуха» — той самой, где остановились на ночлег Пардальян и герцог Ангулемский. Никто из окружения Фаусты даже не подозревал, какая буря разыгралась в душе их повелительницы. Она сумела подавить обуревавшие ее чувства. Оставшись наедине у себя в комнате, она холодно произнесла:

— Решено!.. Я продолжаю борьбу! В конце концов победа обязательно останется за мной. Для начала надо расправиться с предателем монахом.

Она схватила перо и быстро написала несколько строк:

«Ваше Величество, преданный друг короля уведомляет Вас, что в Шартр прибыл некий Жак Клеман, монах ордена якобинцев, с намерением убить короля. Лишь чудо спасло короля во время сегодняшней покаянной процессии.»

Через несколько минут неизвестный дворянин оставил это письмо в особняке Шеверни, а сам удалился.

Глава V

ГОСТИНИЦА «КРИК ПЕТУХА»

Тем временем Генрих III кончил молиться, покинул собор и вернулся в особняк господина де Шеверни. Там он переоделся, сменив покаянное одеяние из мешковины на изящный наряд, и с удовольствием уселся за стол. Ужинать король собирался в кругу самых близких дворян. Среди них были Сен-Малин, Шалабр и Монсери.

Король был в прекрасном настроении и оживленно беседовал, не забывая воздавать должное великолепно зажаренной дичи и запивая мясо прекрасным бургундским, которое Генрих очень любил. Король в красках описал то, что произошло в ратуше, а потом принялся расспрашивать Шалабра о его пребывании в Бастилии. Неожиданно появился человек, присланный королевой-матерью, и сказал Генриху на ухо несколько слов.

— Передайте королеве, что после ужина я сразу же приду к ней, — громко ответил Генрих.

Обед продолжился: король смеялся, шутил, восхищался ловкостью Шалабра и его друзей, сумевших выбраться из Бастилии. Конечно, никто из троих приятелей ни словом не обмолвился о том обстоятельстве, что двери тюрьмы перед ними распахнул некий Пардальян.

Король уже вставал из-за стола, когда посланец Екатерины Медичи вновь появился в обеденном зале.

— Похоже, королеве не терпится услышать, какой удар нанес я герцогу Гизу! — усмехнулся Генрих. — Ну что ж, пойду к матушке…

И король направился в покои Екатерины.

— Слава Богу! Слава Богу! — воскликнула старая королева, увидев входящего в комнату сына.

— Что с вами, матушка? — удивился Генрих. — Вы так побледнели… Вы чего-то испугались?

— Испугалась?.. Я испугалась за вас, дорогой сын. Вам угрожала смертельная опасность…

Генрих побледнел, глаза его забегали, руки задрожали. Но старая королева бросилась к любимому дитяти и, нежно обняв его, проговорила:

— Успокойтесь, Генрих, сейчас вам ничто не угрожает… пока не угрожает…

— Что значит «пока»?.. Сударыня, да в чем же заключается эта смертельная опасность?

— Если вы будете следовать моим советам, вам бояться нечего. Заклинаю вас именем Божьим никуда не ходить без охраны и без оружия, особенно в собор. Знаете ли вы, сын мой, что вас едва не убили?

— Едва не убили? — растерянно прошептал король. — Кто? Герцог де Гиз?

— Ну не он лично, а один из его приспешников. Прочтите, Генрих.

Екатерина протянула сыну послание, которое ей только что передали. Король сел в кресло, чувствуя, что ноги уже не держат его.