Все хорошее рано или поздно кончается. Закончился и «медовый» месяц Тавриных. Снова наступили тяжелые будни.

— Мне было сказано, — давал Таврин показания советской контрразведке, — что мои документы абсолютно надежны и что по ним я могу проникнуть в Москву, не вызвав подозрений. Обосновавшись в Москве, я должен был, расширяя круг своих знакомых, устанавливать личные отношения с техническими работниками Кремля. При этом Краус рекомендовал мне знакомиться с женщинами — стенографистками, машинистками, телефонистками. Через таких знакомых я должен был выяснить маршрут движения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественные заседания…

Таврину надлежало быть майором, заместителем начальника контрразведки «СМЕРШ» 39-й армии. Специалисты СД изготовили удостоверение за номером 298, ничем не отличавшееся от советского аналога.

Кроме того, ему предстояло быть Героем Советского Союза, кавалером пяти боевых орденов и двух медалей.

Обычно немецкая разведка снабжала своих агентов фальшивыми знаками отличия. На этот раз все было настоящее — Золотая звезда Героя, которая принадлежала погибшему в боях генералу Шепетову, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды, две медали «За отвагу». Диверсанта снабдили даже специально отпечатанными номерами газет «Правда» и «Известия», где в списках награжденных Указом Президиума Верховного Совета СССР красовался сначала капитан, а затем майор Таврин, а также помещались его фотографии. Никому в голову не могло прийти, что газеты фальшивые.

Надежные документы подготовили и для его супруги. Лидия Бобрик превратилась в Лидию Шилову, младшего лейтенанта административной службы, секретаря особого отдела дивизии.

Обоим выдали командировочные предписания о том, что они следуют по вызову в Москву, в Главное управление контрразведки «СМЕРШ» Наркомата обороны СССР.

По этим документам Тавриным надлежало лишь проникнуть в Москву. Жить в городе следовало уже по другим, для чего имелись чистые бланки командиров Красной Армии.

По прибытии в столицу Таврин должен был выдать себя за инвалида войны, найти частную квартиру и прописаться. Чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно ранения, начальник разведкоманды «Цеппелин» Отто Краус предложил сделать диверсанту хирургическую операцию на ноге. Однако Таврин отверг это предложение. Сошлись на менее болезненном варианте. В рижском военном госпитале Таврину под наркозом сделали на теле три глубоких надреза — один на животе и два на руках. Чем не зарубцевавшиеся раны?

Инструктировал Таврина лично Отто Скорцени.

— В беседе Скорцени объяснил мне, — давал Таврин показания на Лубянке, — какими личными качествами должен обладать террорист. Он заявил, что если я хочу остаться живым, то должен действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут меня погубить. Весь этот разговор сводился к тому, чтобы доказать мне, что осуществление террористических актов вполне реально, для этого требуется только личная храбрость, и при этом человек, участвующий в операции, может остаться живым…

На допросах в Москве Таврин вспомнил о трех встречах со Скорцени. Возможно, их было и больше.

Советская контрразведка проявила особый интерес к третьей встрече, которая состоялась в январе 1944 года в Берлине. Характер беседы с матерым диверсантом Скорцени воспроизводили не менее десятка раз — не скрывает ли чего-нибудь Таврин?

С разных сторон подбирались к главному вопросу — что имел в виду Скорцени, когда спрашивал у Таврина, возможно ли осуществить в Москве такую же операцию, как недавнее похищение Муссолини? Какими именно точками в Москве и Подмосковье он интересовался?

Таврин рассказал все, что знал. По его словам, он убеждал Скорцени в том, что Подмосковье — это не Италия, что осуществить подобную операцию в России будет крайне трудно. Кого именно Скорцени намеревался умыкнуть на этот раз, Таврину не известно. Не исключено, что самого Сталина или на худой конец какую-то крупную птицу из высшего эшелона.

Можно представить, как повела себя советская контрразведка, узнав о намерении Скорцени. Наверняка были предприняты самые решительные меры по предотвращению дерзкого замысла матерого диверсанта.

Но это, так сказать, попутный след, который обнаружился во время допросов Таврина. Основной же вел к уничтожению Сталина на месте.

Кроме взрыва в Большом театре, предполагались еще два варианта террористического акта, ставившего целью устранение советского руководителя, без которого, как считали в Берлине, страну охватит хаос и остановится наступление Красной Армии.

В случае появления возможности совершить покушение во время проезда бронированного автомобиля Сталина с пуленепробиваемыми стеклами Таврину следовало обстрелять его бронебойными снарядами. Для этой цели высококвалифицированные инженеры из спецлаборатории разработали уникальное, единственное в своем роде оружие — «панцеркнакке».

Это был необычный аппарат, работавший по принципу короткоствольной безоткатной пушки. Он состоял из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета легко крепился на правой руке. Преимущество ствола в том, что его свободно можно было спрятать в рукаве пальто. Никому в голову не могло прийти, что в стволе находился реактивный бронебойно-зажигательный снаряд калибра 30 мм, способный пробить 45-миллиметровую броню на расстоянии 300 метров. Снаряд приводился в действие нажатием специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батарейкой, спрятанной в кармане одежды. «Панцеркнакке» (буквально «прогрызающий броню») имел комплект из девяти такихснарядов.

Если этот вариант по каким-то причинам не проходил или предоставлялся случай оказаться на близком расстоянии от Сталина, террориста снабдили пистолетами с отравленными и разрывными пулями.

Кажется, все было предусмотрено до мелочей. Но и чекисты не дремали!

Задержание семейной пары Таврина-Шиловой после приземления в Смоленской области пятого сентября 1944 года подавалось в печати как случайность или в лучшем случае как результат служебной добросовестности старшего лейтенанта милиции Ветрова (имя и отчество этого человека, к сожалению, в документах не сохранилось).

Ветров всю ночь простоял на дороге у поселка Карманово, не сомкнув глаз. Его подняли по тревоге и сообщили, что над линией фронта обстрелян немецкий самолет, который, по всей видимости, углубился на советскую территорию. Не исключено, что где-нибудь поблизости выброшен десант. Ветрову надлежало внимательно наблюдать за всеми проезжающими и с помощью группы, спрятавшейся поблизости от дороги, принять меры для задержания подозрительных.

Ночью шел дождь, и старенькая офицерская шинелька Ветрова сильно намокла. Но он не покидал своего поста, какой бы привлекательной не представлялась мысль пойти в поселок согреться. Ветров был еще тот служака.

Его долготерпение было вознаграждено. Рано утром на раскисшей дороге показался мотоцикл с коляской. Наметанным глазом Ветров определил — едут двое.

Когда мотоцикл приблизился. Ветров увидел, что за рулем сидит молодой мужчина в кожаном пальто с майорскими погонами, а в коляске — миловидная женщина в шинели с погонами младшего лейтенанта.

Ветров дал знак остановиться. Пятнистый мотоцикл притормозил у одинокой фигуры милиционера.

— Проверка документов, товарищ майор, — козырнул Ветров. — Прошу предъявить служебные удостоверения…

Водитель мотоцикла беспрекословно выполнил требование. Ветров внимательно изучил удостоверение. «Таврин Петр Иванович, заместитель начальника отдела контрразведки „СМЕРШ“ 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта», — прочитал милиционер. Все в порядке с документами и у спутницы мотоциклиста.

Ветров хотел уже их отпустить, но на всякий случай спросил:

— Откуда едете, товарищ майор?

Таврин назвал населенный пункт в районе Ржева, где по первоначальному плану должен был приземлиться самолет. Но на подлете к заданной точке они попали в зону обстрела системы ПВО и вынуждены были развернуться в сторону Смоленска. Название местности — где-то в районе деревень Завражье и Яковлеве, где сел самолет, Таврин, естественно, не знал. Ночь, темнота…