Поручик вынул револьвер. Неужто хочет застрелиться? От такого юнца все может статься. Надпиливает крестообразно новенькую блестящую пулю. Для верности, чтобы сразу наповал. Надпиливайте поглубже, иначе мельхиоровая оболочка не разорвется. Но зачем же так много, целых семь? Довольно и одной, двух в крайности. В висок стреляться не стоит: разрывная пуля обезобразит вам лицо. Самоубийцы из-за несчастной любви не могут пренебрегать своей посмертной наружностью. Ведь она непременно придет взглянуть… Что же вы медлите? Или ваш револьвер не в порядке, что вы разбираете его и отвинчиваете щеки?
Нет, он раздумал стреляться. Нашел какой-то другой выход. Насвистывает что-то веселенькое… Мотивчик из «Прекрасной Елены» [7] : «Раз три богини спорить стали… Эвое…» Потом прошелся по номеру и продекламировал шутливо-трагическим полушепотом под Чацкого:
— Карету мне, карету!
Карету! Зачем ему карета? Уж не для дуэли ли со счастливым соперником?
С каретой устроиться будет легче. Он уже присмотрел, где ее можно достать. В каретном заведении на Бассейной…
Совсем как извозчичий двор. Экипажи под навесом с сеном, навоз, преющий в конской моче, голуби и воробьи у просыпанного овса. И кучер моет из ведра карету. Ну, если у них все такие колымаги, то дело не пройдет. Где тут у вас, голубчик, контора или хозяин?… Верно, этот самый и есть. В поддевке, с бородой, сам служил выездным кучером у важных особ, пока не раздобрел так, что подушку под армяк подкладывать уже не требуется. Такая туша, а говорит сладким гостинодворцовским тенорком — как он только рыкал басом из нутра «пади»?
— Не извольте беспокоиться, сударыня. Карету на похороны подадим по первому разряду. Кучера оденем в черную ливрею. Фонари затянем крепом. Лошади с траурными султанами и под сеткой. И все за ту же цену, без всякой надбавочки… Вам что, молодые люди? Карету на свадьбу. Вы, значит, шафера. Невесту в церковь повезете… Можно, можно… Куда подать-то? На Большую Пушкарскую. А венчанье в какой церкви?… Вам что угодно, господин?
— Мне нужно заказать карету на завтра.
— Для какой надобности? Какую карету?
— Для моего брата, офицера. Он приехал из Москвы и должен нанести визиты важным особам.
— Для визитов, — значит, двухместную.
— Только дайте карету получше и лошадей тоже.
— Сами знаем. Для господ военных плохой кареты не подадим… Извольте сами пройти взглянуть. Карета новенькая, только что отлакированная. Хоть камергера ко двору везти… Ах ты, подлец, что делашь? (Вот он бас-то, рыкавший с господских козел!) Рази так в оглобли вводят!… Изгадить лошадь хочешь?… Я те покажу… (И снова гостинодворцовский тенор.) Куда подать прикажете?
— Завтра второго апреля к двенадцати часам дня к кофейной Филиппова на углу Невского и Троицкой. Для поручика Игнатьева.
— Будет исполнено в точности. Только денежки вперед уплатить извольте… За город не потребуется? На два часа. Значит, десять рубликов. Благодарствуйте…
«Знаем мы этих господ офицеров! Хуже всякого штатского: наездит и смоется, не заплатив кучеру. Да еще шашкой пригрозит. Поди ищи с него! Так-то верней».
Карету получше… для поручика Игнатьева… И-гнать-ева… И гнать его… И гнать его…
Если бы так же удачно устроилось все завтра. До последнего момента нельзя быть уверенным в успехе… Терпение… Терпение.
Теперь в Териоки за вещами и на ночевку…
Териоки. Вот он сходит, затерянный, на дамбу платформы, и его обдает хвойный вой лесного прибоя. А там за зубцами сосен — тетеревиные тока и заря под облаками никак не хочет угаснуть. И не зря: ведь она знает, в ней обещанье белых ночей. Гори, гори ясно, чтобы не погасло! По золотисто-сиреневому взморью заиграют по-девичьи в горелки, хлопая белыми юбками парусов, гоночные яхты, а девушки в белом будут крениться с теннисной ракеткой в руке, как яхты в крутом галсе. Брызги пены в лицо, и терпкая окись на губах от поцелуя. Териоки…
Впрочем, все это теперь не для него.
— Два места багажа. Да, это мои чемоданы. Есть здесь какая-нибудь гостиница поблизости? Постоялый двор? Все равно, вези на постоялый… Есть у вас номер? Мне только переночевать. Нет, ничего не надо. Разбудите завтра в шесть утра на поезд…
«Главное, хорошенько выспаться… Надо заставить себя заснуть…»
Какой омерзительный сон! Он в парадной адъютантской форме с двумя голыми проститутками в номере дворянских бань. Одна на корточках на полу намыливает большим куском казанского мыла толстую бельевую веревку, а другая курит на лавке, закинув ногу на ногу, и говорит резким мужским голосом, сипя горлом: «Ты пожирней, пожирней намыль веревку-то!» Гнусные слова! Гнусный сон! Это оттого, что в номере натоплено, как в бане, — от большой кафельной печи пышет жаром, и он весь вспотел под периной. Открыть фортку… Какой свежий морозный воздух! И небо ясное, звездное. Что это за огромная звезда висит там над лесом? Три часа, еще рано. Это свет фонаря с угла, а не рассвет. Можно еще вздремнуть часика два-три…
Ты пожирней… пожирней… сипя… гнусный сон…