— Но это мой адъютант. Мне необходимо всюду быть с ним.

— Боюсь, что это не пришлось бы по вкусу твоей покойной матушке. И твоему брату Этьену…

Он нашел мою руку и приложил ее к своей щеке.

— Сегодня, по крайней мере, вы побриты, сир, — сказала я и отняла руку.

— Как жаль, что ты замужем за Бернадоттом! — сказал он.

Я быстренько двинулась к двери.

— Эжени!

Но я была уже в большом кабинете. Все сидели вокруг большого бюро и пили ликеры. Вероятно, Талейран острил, так как Менневаль, Коленкур и мой швед покатывались со смеху.

— Примите и нас в свое веселье, господа, — сказал император.

— Мы как раз говорили о том, что армия состоит из двухсот тысяч рекрутов, на что Сенат дал согласие, — сказал Менневаль, давясь от смеха.

— Мы говорили о том, что эти рекруты набора 1814 и 1815 годов будут настоящими детьми, — сказал Коленкур. — Князь Беневентский сказал, что на будущий год нужно будет объявить для армии один день — день первого причастия и конфирмации.

Император засмеялся. Он смеялся деланным смехом. А я подумала: «Боже мой, эти рекруты ровесники моему Оскару!»

— Это не смешно, а грустно, — сказала я, откланиваясь в последний раз. Император проводил меня до двери. Мы не обменялись больше ни одним словом.

На обратном пути я спросила Розена, действительно ли царь предлагал Жану-Батисту корону Франции?

— Это «секрет Полишинеля» в Швеции. Разве император знает об этом?

Я кивнула.

— О чем еще вы с ним говорили? — спросил Розензастенчиво.

Я раздумывала. Потом я отколола букетик фиалок от своего воротника и выбросила его на дорогу.

— О фиалках, граф, только о фиалках.

Вечером мне передали маленький пакет, присланный из Тюильри. Лакей сказал, что это предназначается наследной принцессе Швеции. Я открыла пакет и нашла в нем маленький красный кубик с пятью зарубками. Когда я увижу Жана-Батиста, я передам ему этот кубик.

Глава 44

Париж, лето 1813

Кучер вынес Пьера в сад. Я сижу у окна и наблюдаю, как Мари угощает своего сына лимонадом. Пчелы перелетают с цветка на цветок в моем розариуме. На улице слышатся размеренные шаги солдат. Полк за полком маршируют вдоль нашей улицы. Наполеон приказал достать из подвалов в Тюильри запасы золота, четыреста миллионов франков, которые он ассигновал на вооружение своего нового войска.

Четыреста миллионов франков! А было время, когда я хотела купить ему новый генеральский мундир. Давно, в Марселе, когда он был так плохо одет.

Вечером мне нанес визит Талейран. Под предлогом, чтобы я не была так одинока, однако я уверена, что он хотел узнать кое-какие новости.

— Я, конечно, была одинока этим летом. Но я так привыкла к этому во время пребывания моего мужа в армии.

Он подхватил:

— Да, в армии… Только в других обстоятельствах. Ваше высочество одиноки, не правда ли? Но не покинуты.

Я пожала плечами.

Мы сидим в саду, и Иветт налила в наши бокалы искрящееся шампанское. Талейран рассказывает, что Фуше получил новый пост в Иллирии. Иллирия — одна из провинций Италии, которую император поручил особому попечению Фуше.

— В настоящее время император не может позволить себе роскошь — терпеть интриги в Париже, — сказал Талейран. — А Фуше без этого не может.

— А вы? Император вас не боится, Ваша светлость?

— Фуше строит козни, чтобы выиграть что-то или чтобы иметь выигрыш в перспективе. Я, наоборот, дорогая принцесса, хочу лишь добра Франции.

Зажглась первая звезда. Небо было как голубой бархат. Было еще так жарко, что трудно было дышать.

— Австрия вкладывает все свои средства, чтобы вооружить армию, — задумчиво сказал Талейран.

— Австрийский император — отец императрицы Франции, — заметила я.

Талейран не обратил внимания на мои слова, разглядывая на свет свой бокал.

— Когда Франция падет, все наши противники постараются обогатиться за наш счет. Естественно, Австрия не хочет остаться с пустыми руками, и она примкнет к союзникам.

У меня пересохло во рту, и я должна была сделать глоток вина. Потом я сказала:

— Но император Австрии не может же воевать против своей дочери и внука.

— Да, он не может, но уже сейчас он готов к этой войне. Только, моя дорогая принцесса, этого нет в «Мониторе».

Я молчала.

— Армия союзников насчитывает 800000 человек, а у императора меньше половины, — продолжил Талейран.

Иввет вновь наполнила бокалы.

— Император требует, чтобы Дания объявила войну Швеции. А Дания ведь является тылом Швеции, она за спиной у вашего мужа, принцесса.

— Мой муж не упустит этого из вида, — нетерпеливо сказала я, а сама подумала: «Надо занять чем-нибудь Пьера. Нужно придумать ему какое-нибудь постоянное занятие, чтобы он чувствовал себя нужным».

— Простите, Ваша светлость, вы что-то сказали?

— Я хотел лишь сказать, что недалек день, когда я приеду к вам с просьбой, Ваше высочество, — сказал Талейран, вставая.

Опять он об этом! О чем он говорит?

— Передайте привет моей сестре, когда вы ее увидите, Ваша светлость. Жюли, к сожалению, не может сейчас посещать меня. Король Жозеф запретил ей бывать в моем доме.

Он высоко поднял тонкие брови.

— Я не вижу и двух ваших верных адъютантов, Ваше высочество.

— Полковник Виллат давно в армии. Он участвовал в русской кампании. А граф Розен…

— Этот высокий блондин, швед. Припоминаю.

— Он сообщил мне, что как шведский аристократ он считает своим долгом сражаться под знаменами своего наследного принца. Сначала я подумала, что он ревнует моего мужа к его личному адъютанту, графу Браге. Но он действительно хотел воевать, Шведы серьезный. «Садитесь в седло, и пусть Бог хранит вас», — сказала ему я. Так же, как когда-то сказала Виллату. Ваша светлость, я очень одинока!..

Я проводила взглядом его прихрамывающую фигуру. Как элегантно Талейран прихрамывает! В то же время я в уме решала поручить Пьеру ведение моих финансов и управление домом. Думаю, что это хорошая мысль.

Глава 45

Париж, ноябрь 1813

Ночь. Все страхи принимают гигантские размеры именно ночью, когда остаешься наедине с собой.

Каждый раз, засыпая, я вижу один и тот же сон: Жан-Батист верхом, совсем один, едет по полю битвы, по тому самому полю, которое я видела, подъезжая к Мариенбургу. Взрытая земля, трупы лошадей со вздутыми животами. И глубокие воронки от снарядов.

Лошадь у Жана-Батиста белая. Я знаю ее по своим снам. Он наклонился в седле, я не вижу его лица, но знаю, что он плачет. Лошадь оступается, и Жан-Батист наклоняется еще ниже вместо того, чтобы откинуться назад.

Уже больше недели в Париж просачиваются слухи о грандиозной битве под Лейпцигом. Никто ничего не знает толком. Мари приносит слухи от булочника. Она уверяет, что все только и говорят об этом сражении.

Я сплю и слышу стук копыт белой лошади. Я просыпаюсь и смотрю на часы. Половина пятого утра. Копыта цокают очень громко. Потом кто-то тихо стучится в дверь. Так тихо, что я уверена, никто кроме меня не слышит этого деликатного стука.

Я встаю, накидываю капот и спускаюсь по лестнице. В вестибюле я понимаю, что еще сплю, и хочу вернуться обратно, но стук повторяется. Тихий, чтобы не испугать спящих.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Виллат… — и сразу: — Розен…

Я отпираю тяжелые засовы. При свете одной свечи, скупо освещающей вестибюль, я вижу два силуэта:

— Боже, откуда вы?

— Из-под Лейпцига, — говорит Виллат.

— Мы привезли привет от Его высочества, — говорит Розен.

Я вернулась в галерею и тщательно застегнула свой капот. Розен на цыпочках подошел к канделябру и зажег еще одну свечу. Виллат исчез. Он, наверное, повел лошадей в конюшню. Розен был во французской форме и гренадерской каске.

— Странная форма для шведского драгуна, — заметила я.

— Это потому, что наши войска еще не вошли во Францию. Его высочество послал меня сюда в этой форме, чтобы я мог свободно достичь Парижа.