Глава 40

Париж, 19 декабря 1812

С тех пор, как я была в Мальмезоне, дождь льет не переставая. Но, несмотря на дождь, люди собираются на улицах, читают бюллетень номер 29, газеты и пытаются представить себе, как их сыновья умирают от холода в России. На всех перекрестках вы можете услышать одни и те же разговоры. Все чего-то ожидают. Я не знаю ни одной семьи, где бы не было бы кого-нибудь в России.

Во всех церквах идут службы.

Вчера вечером мне не спалось. Я бродила из одной комнаты в другую. Старый дом Моро был холодным и неуютным и очень велик для меня одной. Наконец я набросила соболью накидку, подарок Наполеона, на капот и села к бюро в маленькой гостиной, чтобы написать Оскару.

Мари в уголке комнаты вяжет серое кашне. Когда она услышала о леденящих морозах в русских степях, она начала это кашне для Пьера. От него — никаких известий.

Слышится только легкое позвякивание спиц. Губы Мари шевелятся, не произнося ни слова.

Иногда слышен шелест страниц. Граф Розен читает датские газеты. Уже давно мы не можем получить шведские журналы и газеты. Сейчас он изучает новости датского двора. Слуги уже давно легли.

Я подумала об Оскаре. Я хотела написать ему, чтобы он осторожно катался на коньках и не сломал ногу. Об этом ли нужно писать?.. Ведь через несколько лет он должен был бы быть призванным в армию… Как переносят это другие матери? Мари вяжет, а в это время снег, падающий в России, может быть, навек укрывает своей пеленой ее сына и сыновей многих, многих других матерей…

Стук колес. Коляска остановилась перед домом. Потом послышался сильный стук в дверь.

— Слуги уже легли, — сказала я. Мари уронила свое вязанье.

— Шведский кучер, который живет в комнате портье, откроет, — сказала она.

Мы прислушались, задерживая дыхание. Наконец голоса послышались в галерее.

— Я не принимаю, я уже легла, — сказала я быстро.

Граф Розен вышел из гостиной. Почти тотчас я услышала его раскатистый французский выговор. Открылась дверь. Он провел кого-то в большую гостиную. Он сошел с ума? Я же ему сказала, что не приму никого.

— Мари, скажите им, что я уже легла.

Мари вышла в гостиную. Я услышала, как она начала фразу и тут же смолкла. Теперь в соседней комнате воцарилось молчание. Непонятно! Кого впустили так поздно и без моего согласия? Я услышала шелест бумаги и звук поленьев, бросаемых в камин. Кучер разводил огонь в большом камине. Это был единственный звук, доносившийся до меня. В соседней комнате царило мертвое молчание. Наконец дверь открылась, и вошел граф Розен. Он держался смущенно.

— Его величество император!

Я вздрогнула. Мне казалось, что я ослышалась.

— Кто?

— Его величество, в сопровождении нескольких лиц, желает говорить с Вашим королевским высочеством.

— Но разве император не в России? — прошептала я, дрожа.

— Его величество вернулся.

Молодой швед был взволнован и очень бледен. Я оправилась от испуга довольно быстро. Это глупо, я не позволю запугивать себя, я не позволю ставить себя в такое ужасное положение! Я не хочу его видеть, по крайней мере, сейчас, и конечно наедине.

— Скажите Его величеству, что я легла!

— Я говорил. Его величество желает тотчас говорить с вами.

Я замерла. Что говорят императору, бросившему свою армию, гибнущую в снежных полях России? Нет, не бросившему, так как армии уже не существует. Потерявшему свою армию. И он начал с того, что явился ко мне… Я медленно поднялась, откинула волосы со лба, заметила, что соболья накидка надета на старый капот и я, вероятно, выгляжу смешно. Однако я двинулась к двери. Теперь он знает, что это Жан-Батист посоветовал царю, как защититься от французов. Теперь он знает, что советам Жана-Батиста последовали русские.

— Мне страшно, — сказала я графу Розену.

Молодой швед покачал головой.

— Думаю, что Вашему высочеству не следует никого бояться.

Большая гостиная была ярко освещена. Мари ставила еще свечи в высокие канделябры. На диване, под портретом Наполеона, сидел граф Коленкур — обершталмейстер императора, бывший третий адъютант Первого консула. На Коленкуре была куртка из овчины и шерстяная шапочка с опущенными наушниками. Глаза его были закрыты. Он, казалось, спал.

Император стоял близко к огню, опершись о доску камина локтем. Его плечи поникли, он имел такой усталый вид, что, казалось, должен был опереться о камин, чтобы не упасть. На нем также была теплая шапка. Он нисколько не был похож на того Наполеона, которого я знала раньше. Оба они не слышали моих шагов.

— Сир, — тихо сказала я, приближаясь к нему. Коленкур вскочил, сдернул шапку и стал в позу «смирно». Император медленно поднял голову. Я забыла сделать реверанс. Пораженная я смотрела ему в лицо. Впервые я видела его небритым. Он оброс рыжеватыми волосами, серые щеки ввалились. Тонкие, крепко сжатые губы и похудевший подбородок… Глаза, обращенные на меня, казалось, меня не видели.

— Граф Розен, у Его величества не взяли шляпу, — заметила я сурово. — Снимите также и шубу, здесь тепло.

— Я озяб, я не буду раздеваться, — прошептал Наполеон, снимая меховую шапку. Розен вынес из гостиной полушубок Коленкура.

— Возвращайтесь сейчас же, граф, Мари, коньяк и стаканы!

Мари пришлось играть роль придворной дамы, так как я не хотела оставаться одна со своими «гостями». Даже с императором французов! Именно с ним! Кроме того, необходимо, чтобы граф Розен присутствовал при нашем разговоре.

— Садитесь, прошу вас, сир, — сказала я, садясь на диван.

Он не пошевелился. Коленкур тоже неподвижно стоял посреди комнаты. Граф Розен вернулся. Мари принесла коньяк и стаканы.

— Сир, стакан коньяку!

Он меня не слышал. Я перевела взгляд на Коленкура.

— Мы были в пути тринадцать дней и ночей без остановки, — прошептал Коленкур. — В Тюильри еще не знают, что мы вернулись. Его величество хотел в первую очередь поговорить с Вашим высочеством.

Трудно поверить в такую ситуацию! Император едет тринадцать суток, чтобы стоять, держась за полку моего камина, и никто не знает еще, что он в Париже! Я налила коньяк в стакан и поставила на полку рядом с его рукой.

— Сир, выпейте, это согреет вас!

Я сказала это очень громко. При звуке моего голоса он поднял голову и посмотрел на меня. Потом он опустошил свой стакан.

— Разве в Швеции носят меховые манто поверх капота? — спросил он, и я поняла, что он наконец увидел меня и разглядел мой странный туалет.

— Конечно нет. Но мне холодно. Мне грустно и холодно, и разве граф Розен не предупредил вас, что я уже легла?

— Кто?

— Мой адъютант, граф Розен. Подойдите, граф, я представлю вас Его величеству.

Граф Розен щелкнул каблуками. Император поднял свой стакан.

— Налейте мне еще коньяка. Коленкур также охотно выпьет. Мы проделали огромный путь, — он пил коньяк большими глотками. — Вы удивлены моим приходом, Ваше высочество?

— Конечно, сир.

— Конечно? Мы же старые друзья, Ваше высочество, как мне помнится. Почему же вас удивляет мой визит?

— Во-первых, очень поздно, сир, а во-вторых, потому, что вы приехали ко мне, не побрившись.

Наполеон провел рукой по заросшему подбородку. Тень улыбки, старой марсельской улыбки, промелькнула на его похудевшем лице.

— Простите, Ваше высочество. Я забывал бриться в последние дни. Я очень торопился в Париж, — улыбка погасла.

— Как реагируют на мой последний бюллетень?

— Может быть, вы наконец сядете, сир? — предложила я.

— Спасибо. Предпочитаю оставаться возле камина. Вы же делайте, как привыкли. Господа пусть сядут.

Я вновь опустилась на диван и предложила сесть всем присутствующим, включая Мари. Коленкур упал в кресло и закрыл глаза.

— Могу ли я спросить Ваше величество?.. — сказала я.

— Нет. Вам нечего спрашивать у меня, мадам. Вам совершенно нечего спрашивать у меня, мадам Жан-Батист Бернадотт, — зарычал Наполеон, круто поворачиваясь ко мне. Граф Розен вздрогнул.