В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же самое.

А потом сверкнули ножи в руках у других, и Вап-нап-ао сидел неподвижно, с окаменевшим лицом и смотрел, как земля впитывает кровь свободных. Он знал, что теперь они скорее умрут, чем покинут свои леса и озера.

Так Станислав, тогда еще девятилетний ути без имени, впервые в жизни видел, как заключают Союз Крови с землей отцов. И теперь, рассказывая Лёньке о Текумсе, он очень отчетливо видел, как заключали союз те тысяча пятьсот воинов прадеда.

Он провел ладонью по лбу, отгоняя прошлое.

Лёнька шевельнулся за столом, снова потянулся к кисету.

— И чем же закончилась война?

— Они умерли, — сказал Станислав. — Они были разбиты вместе с англичанами генералом Эндрю Джексоном. И, как всегда, при подписании мирного договора англичане предали индейцев.

— А Текумсе?

— Падающая Звезда погиб в последнем бою под Данвиллом. Его убил белый по имени Калгун. Джон Калгун. — Станислав скрипнул зубами. Дыхание его стало тяжелым, будто он только что поднялся на высокую гору. — А потом… — продолжал он, глядя неподвижными глазами на огонек лампы, — потом этот Калгун содрал со спины убитого кожу… приказал выделать ее… и своими руками… разрезал ее на полосы, из которых были изготовлены ремни для правки бритв… — Он сглотнул ком, подступивший к горлу. Правая щека его начала подергиваться. Он с трудом сдерживал себя. — Эти ремни… Калгун дарил своим друзьям на память о Данвилле… Будь проклято имя этого человека!

Станислав закрыл лицо ладонями и умолк.

— Так… — сказал Лёнька после минуты тяжелой тишины. — Я подобных сволочей тоже видел своими глазами. И до сих пор не пойму, почему земля рождает и носит таких… Ну, а после что было?

Станислав медленно отвел руки от лица.

— Наше племя потеряло земли на берегах Отца Вод. Белые вытеснили шауни и кри на запад от Великой Реки, но потом начали занимать и эти земли. Свободные не могли бороться с ними. После смерти Текумсе распался Союз Племен. Не осталось ни силы, ни надежды. Вожди Красная Куртка, Ункас и Сеятель Кукурузы перешли на сторону белых. Они умерли предателями, и тела их были зарыты в чужую землю, как падаль. А шауни и кри, и восточные сиу уходили все дальше на север. Сначала в провинцию Альберта, потом на Саскачеван, а потом на Лиард, в горы Макензи, в страну Толанди. Там большие леса. Там моя родина.

Лёнька поднялся из-за стола и подтянул ремень мундира.

— Что будешь делать? Сейчас нет пути никуда, ни в Толанди, ни в Россию, ни в твой Кельце. Нам остались только леса.

Станислав тоже встал.

— Пан Лёнька, дайте мне оружие, чтобы отомстить за мученья моей матери и за себя. Есть одно человеческое зло, и оно везде остается злом…

ТА-ВА

Появление Станиславы в индейском становище вызвало растерянность и даже страх. Охотники, привыкшие к тому, что по следам белого человека всегда приходит беда, всполошились. Они считали, что молодую красивую женщину, заблудившуюся в лесу, обязательно будут искать. А если розысками займется королевская конная, то она обязательно обнаружит убежище шауни, и снова начнется то, что уже тянется много лет: племя, теряя людей в коротких стычках, будет уходить все дальше на север, к Полярному кругу, в земли Холодного Безмолвия, и в шатрах вновь поселятся печаль, голод и безнадежность.

В тот же вечер вождь племени созвал совет, который должен был решить судьбу женщины, спавшей тяжелым сном в типи Ва-пе-ци-сы. Совет заседал до глубокого часа ночи. Никто, кроме стариков, колдуна и Высокого Орла, не знал, о чем говорили и спорили в типи вождя, но утром становище осталось таким же спокойным, как до этого. Белыми дымками курились вершины шатров, на костровой площади играли дети, похожие в своих меховых курточках на медвежат, и женщины занимались рукоделием у своих очагов.

Шауни молча приняли Станиславу в свою жизнь.

Когда она поправилась и встала на ноги, ей построили отдельное уютное типи и дали все, что необходимо человеку на севере.

Она приняла это с благодарностью, но скрепя сердце. Ей было неудобно за свою беспомощность перед простыми и великодушными людьми. Если в поселке Святого Лаврентия она чувствовала себя нужной и занятия с детьми зверобоев считала необходимой частью своей жизни, то здесь, среди людей, язык которых она только что научилась понимать, она не знала, чем занять свое время.

Ее кормили, одевали, о ней заботились, а она ничего не могла дать взамен.

И еще одно мучило ее сильнее, чем сознание бесполезности.

Между первобытной и свободной жизнью шауни и современным миром стояла стена. Целая эра отделяла шауни от современной цивилизации. Станислава безуспешно пыталась найти хотя бы малую трещину в этой стене, раздвинуть ее и попытаться войти на равных в их мир, понять его и принять его. Но в стене не было трещин. Она стояла глухая, непроницаемая, высокая — огромный кусок истории, на разных концах которого находились белые и Свободные.

Шауни относились к ней участливо, даже дружески.

У нее было замшевое платье, красиво расшитое крашеными иглами дикобраза, теплое и мягкое, словно ласковое живое существо — подарок Ва-пе-ци-сы. Огонь всегда горел в ее очаге, согревая в холодные ночи и лаская глаз в погожие дни. С ней делили последний кусок мяса, последнюю горсть желудевой муки, последний брусочек соли. Но никто никогда не поделился с нею своими горестями и заботами. Никто ни разу не пришел к ее костру и, сев на шкуру карибу, не завел разговора о своих детях, как это делалось в других типи. Даже общительная и веселая Ва-пе-ци-са замыкалась, уходила в себя, когда Станислава начинала расспрашивать ее о муже, погибшем на охоте во время встречи с белыми.

Она чувствовала, что она — гостья племени, и не более. Гостья, которая, может быть, слишком загостилась, но хозяева из чувства такта не напоминают ей об этом.

Ночами она иногда плакала в своем типи.

Неотвратимо приближалась вторая весна. И наступил день, когда с запада, с гор, налетел чинук — первый порыв теплого влажного ветра весны. Стремительно начал оседать снег. Огромные белые шапки срывались с ветвей тамарака и черных елей, и ветви, шурша, распрямлялись, стряхивая с себя груз зимнего сна. В чаще зазвенела тихая песня капели, небо стало глубоким и синим, а лед на ручьях и озерах — серым. Зазеленели первые побеги грушицы, выбросили навстречу свету острые липкие листочки, под которыми быстро, очень быстро созрели терпкие красные ягоды.

Когда горы на северном берегу озера потемнели, а солнце все дольше стало задерживаться на своем небесном пути, на землю пришел Месяц Лопающихся Почек.

Все реже Станислава видела в становище мужчин. Они уходили в чащу, когда было еще темно, и приходили в лагерь вместе с вечерними тенями. Зато днем у каждого типи висела на дереве освежеванная тушка горной козы, или связка куропаток, или пушистое тельце кролика. Время жесткой экономии мяса кончилось.

В лагере работали все. Малыши собирали хворост, носили воду, присматривали за лошадями. Женщины готовили пищу и обрабатывали шкуры. Даже древние старики не оставались без дела. Из прямых прутьев орешника они выстругивали длинные стрелы, выглаживали их нагретыми в костре камнями и шлифовали песчаником до блеска.

В каждом типи жило какое-нибудь прирученное животное — белка, бобренок, ворона или сорока. О них никогда не забывали, и во время еды им всегда перепадали лакомые кусочки.

Добывая пищу себе, шауни всегда оставляли долю Маленьким Братьям. Не успев основаться на новом месте и разжечь костры, они уже заботились о том, чтобы птицы вокруг селения стали их  друзьями. На ветви кустов и деревьев привязывали кусочки сала для синиц, рыбьи головы для куличков и разбрасывали горсточки дикого риса для овсянок.

Станиславу поражала эта забота о животных.

— Ци-са, — спросила она однажды, — вы сами часто голодаете. Как вы успеваете помнить о них?