Надо будет предупредить Лобре, попросить его сделать другой крест. Расходы не имеют значения! Бедный Максим! Видно, до самого конца ему суждено быть жертвой кощунственного легкомыслия!

Эрмантье вернулся к верхней строчке. Лучше уж проверить все заново, прежде чем обращаться к Лобре. Он еще раз проверил имя:

Интересно, дала ли Кристиана двойное имя Максима? Максим-Анри? Нет, пальцы его обнаружили только одно имя, имя, которое трудно было разобрать, но только не Максим… и не Анри…

Что такое?

Встав коленом на плиту и подмяв венки, он водил обеими руками снова и снова, потом наконец поднялся, не веря самому себе, вытер обшлагом рукава заливавший лицо пот. На этот раз он, видно, и в самом деле терял рассудок. Эрмантье подождал, пока сердце его успокоится. К воротам кладбища медленно подъезжала машина. Это возвращался Клеман. И тогда быстро, точными и ловкими, как у взломщика, движениями, он снова ощупал камень, почувствовав, как все его тело захлестывает ужас. Теперь уже он мог прочитать надпись целиком:

Усопшим, которого напутствовал у раскрытой могилы кюре, усопшим, над которым служки размахивали кропилом, был он сам. Отныне для всякого, кто остановится у этой могилы, Ришар Эрмантье больше не существовал. С 18 июля он покоился под массивной гранитной плитой.

Ботинки Клемана заскрипели по гравию. Эрмантье инстинктивно вышел на аллею. Возле этого креста он ощущал себя в чем-то провинившимся. Он уже не думал о Максиме. Он вообще ни о чем не думал. Его охватил страх. Панический страх. Он превратился в несчастного, запуганного человека, который от всего отступился.

Шаги замерли рядом с ним.

— Вот цветы, — сказал Клеман.

Глава 10

Взяв цветы, Эрмантье положил их на плиту и соединил руки, как для молитвы. Внешне он был невозмутим, да и вообще, пожалуй, не страдал. Он только старался держаться на ногах, и в то же время ему нестерпимо хотелось лежать где-нибудь в прохладе комнаты, ни о чем не думая, словно мертвецу. Да он и есть мертвец. Об этом свидетельствовала надпись на могиле. Все было готово, чтобы принять его прах. Может, он был всего лишь тенью, упрямо цеплявшейся за жизнь? А между тем он чувствовал, как мышцы его напрягаются от усилия, а тело клонится к земле, словно дерево под ударом топора.

— Мсье лучше вернуться, — сказал Клеман. — Солнце сегодня припекает.

Он только кивнул головой, не в силах вымолвить ни слова. Ему не следует слишком расточительно расходовать свой голос, свое дыхание. Пот струился по его щекам; одежда плотно облегала тело, словно мягкий, горячий панцирь. Нет, он не был мертвецом! Ну тогда, значит, приговоренным!

— Мсье следует надеть шляпу.

Клеман подобрал лежавшую на плите соломенную шляпу и сунул ее в руку Эрмантье. Солома была жесткой, хрустящей. Эрмантье пощупал ее, чтобы удостовериться. Эта жалкая садовая шляпа обрела вдруг огромное значение. От нее веяло чем-то дружеским, вполне реальным, подлинным. Эрмантье медленно нахлобучил ее на голову, ему вспомнился похоронный звон. Никто не станет звонить в колокол, если нет похорон. Как никто не станет высекать дату смерти на пустой могиле… На пустую могилу цветов не кладут… Могила была не пустой. Там лежал Максим.

Эрмантье, к стыду своему, почувствовал облегчение. Он пошевелил языком, губами.

— Пошли, — молвил он.

Значит, там лежал Максим? Максима похоронили под его именем? Не может быть! Доктор Меруди ни за что бы не согласился… Черт возьми! Да приходил вовсе не Меруди. Кристиана солгала.

— Погодите! — сказал Эрмантье. — Не так быстро!

Он спотыкался о камни и вынужден был уцепиться за руку Клемана. Сильно болел затылок. Эрмантье внимал непроницаемой кладбищенской тишине, нарушаемой лишь шелестом верхушек кипарисов, похожим на журчание ручейка. У него было такое ощущение, будто он грезит наяву, пытаясь собрать воедино разрозненные части какой-то несвязной головоломки. Итак, позвали, стало быть, другого врача, видно, нового. Ладно. Ему сказали, что умирающего зовут Ришар Эрмантье. Откуда ему было знать? Он подписал разрешение на захоронение. Хорошо. Ну а потом? Очень просто — предъявили необходимые документы, удостоверение личности, свидетельство о браке; его бумаги лежали внизу, в гостиной, вместе с документами Кристианы. Служащий зарегистрировал смерть. Вот и все! Конец. Великого Эрмантье не стало, он исчез. Кюре прочитал у гроба отходную, окропил его святой водой. Reguiescat in pace.[13]

Эрмантье представлял себе всю деревню, выражавшую соболезнования вдове, а в Лионе — закрытые на целый день заводы. Слышал телефонные разговоры в конторах, квартирах, в телефонных будках: «Эрмантье умер… Мне только что сказали… Теперь многое изменится!» Ибо никто, разумеется, не упоминал о картеле, но все об этом думали. Юбер и Кристиана будут куплены, сметены, им уготовано место статистов. Патенты, лампа — все пойдет с молотка на аукционе.

— Вот и машина, мсье.

Эрмантье плевать на машину. До него постепенно начинал доходить смысл этой махинации. Юбер испугался. Еще несколько недель, и развернулась бы самая настоящая битва. Назад хода нет, и никакой возможности договориться с взбесившимися противниками. Поэтому он предпочел сразу сдаться, подчиниться картелю и получить определенные гарантии на сохранение своих интересов. Теперь все было ясно! Кристиана тоже отказалась от борьбы и вступила в переговоры. Тем хуже для слепого! Он ведь так и так обречен!.. Эрмантье откинулся на подушки сиденья. В машине его растрясло, к горлу подступила тошнота. Почему же медлит смерть? Ей следовало поразить его там, на кладбище, избавив от необходимости копаться во всей этой грязи. А бумаги, которые он подписывал вот уже несколько месяцев, полагая, что улаживает текущие дела… Может, это и были какие-то уступки, соглашения? Может, он сам заявил уже о своей капитуляции, полностью разорился? Да и существует ли еще его фирма? Может быть, она стала всего лишь филиалом? А у него самого не осталось ни единого су после такого количества доверчиво подписанных чеков?

Все эти вопросы один за другим вспыхивали у него в голове, излучая зловещий свет. Он опустил стекло, но воздух был липким, вязким из-за обилия запахов, из-за обилия жизни. На этот раз он проиграл. Превратился в ничто, в нуль и даже не числился больше в живых. Он не мог ничего предпринять. Написать? Но его письма перехватят. Да и кому писать? Что объяснять? Ведь во всех газетах было объявлено о его смерти! Все газеты поместили его фотографию, снабдив ее коротенькой биографической справкой! Кто вспомнит о нем завтра? В барах или за кулисами маленьких театриков поговорят еще, возможно, о Максиме. Но кто догадается о том, что произошло? Все прекрасно знали, что Максим — парень легкомысленный, жизнь ведет беспорядочную и может пропадать где-нибудь по нескольку месяцев. Так что Максима тоже скоро забудут. И нечего пытаться что-либо предпринять.

— Не угодно ли мсье выйти?

Машина остановилась. Клеман взял его за руку, чтобы помочь, а Эрмантье чуть было не вскрикнул, ибо Клеман-то знал правду. Почему же он молчал? А Марселина? Ясно, они были сообщниками. Их купили. Они говорить не станут.

Эрмантье почувствовал под ногами цемент.

— Все в порядке… Я дойду сам.

Он пошел по аллее, да аллея ли это? А что, если он вновь заблудился в хитросплетениях лабиринта? Мир вокруг него походил на прогнившую, безобразную декорацию. И невидимые существа со всех сторон показывали на него пальцами. Сзади послышалось мяуканье. Ему захотелось ускорить шаг. Он дошел до того предела, когда и самые выносливые просят пощады. И Кристиана позволила это! Она согласилась принять участие в этой жуткой игре!.. Пальцы его наткнулись на окна веранды. В своем смятении он прошел мимо двери, и ему пришлось нащупывать дорогу руками и ногами. Кто-то проходил через комнату.