Но Алан медлил, стоял, замерев, прижавшись к холодному камню, и грелся. Там, за поворотом, баронесса кормила грудью маленького нелюдя, баюкала его, прижимала к себе, шептала что-то ласковое и улыбалась, наверняка улыбалась. Бывают такие улыбки, которые и без глаз можно увидеть. От них веет теплом, нежным, бережным. Алан слышал, как подобными словами описывали прикосновения, но к нему так никогда не прикасались.
А тепло баронессы было обволакивающим, бесконечно любящим. Его хотелось пить жадными глотками, но поступать так было бы святотатством. И Алан тянул его понемногу, по ниточке, наслаждаясь каждым мгновением.
Влажная земля проседала под ногами, оползала вниз, к зловонному ручью на дне канавы. Еще немного - и стекать бы Алану туда вместе с грязью.
Пришлось, судорожно хватаясь руками за стену, делать последние шаги и выходить в закуток.
Баронесса дернулась и подняла глаза на выросшего перед ней человека... Нет, не человека...
Тонкое нежное кружево ее тепла задрожало, в нем начали прорастать липкие слизистые жгуты страха. Мгновения тянулись, и еще недавно чистые светлые нити уже оплетались сверху серой паутиной отчаянья и безысходности. То тепло, что было таким неповторимо сладким, приобрело дурной привкус. У людей после вынесения обвинительного приговора за серьезные преступления, этой дрянью пропитано все существо. Но для баронессы она была словно оболочка, грязь, скрывшая под собой драгоценный камень.
- Я не отдам малыша, - твердо произнесла женщина. Голос у нее оказался бархатистый, чуть низкий и очень приятный, несмотря на легкую дрожь и скользящую в нем неприязнь.
Малыша... хм! Интересно, маленьких нелюдей еще кто-то так называет?
- Не бойся, - сказал Алан, искренне надеясь, что сумел сделать свой голос успокаивающим. Ему нечасто приходилось общаться с людьми за стенами судебной залы храма Балиора. - Я не причиню тебе зла.
Баронесса не поверила (в общем-то правильно), но глупостей не делала. Позволила Алану подойти ближе и присесть перед ней на корточки.
- Я не отдам малыша, - упрямо повторила она и крепче прижала младенца к себе.
Сжавшаяся сама, вжавшаяся спиной в стену, она, худенькая невысокая женщина, казалась совсем беззащитной. Маленький, хрупкий комочек тепла.
И все же она скорей бы умерла, чем позволила забрать ребенка. А Алан поймал себя на том, что не хочет ее смерти. Редко, очень редко ему не были безразличны судьбы людей, вершителем которых он по праву считался.
Надо было говорить что-то, убеждать, доказывать. Но Алан убеждать не умел. Да еще это мелкое существо рядом, в такой близости... От него неприятно тянет холодом, холодом бездонной пропасти, слишком привычным и слишком пугающим.
- Тебе нужно отдать нелюдя, он принадлежит храмовой службе, - не придумав ничего лучшего, заявил Алан.
Женщина молчала. Баюкала живой комочек на руках, стыдливо прикрывала шалью обнаженную грудь, от которой тот не мог оторваться, будто собеседник мог что-то разглядеть, кроме неясных силуэтов, сотканных из оттенков тепла.
Скользнула быстрая искорка, обжигающая и приятная одновременно - усмешка. Алан пожалел, что она осталась невысказанной. Пара слов баронессы ему бы сейчас не помешала. Любых. Монологи, на которые он оказался обречен, не для тех, кто привык молчать.
- Риста... - Он не без труда вспомнил ее имя. - Послушай, так будет лучше. Ему не причинят зла. Тебе тоже. Если по-хорошему отдашь. Зачем весь этот побег? Раз так хотела нелюдя нянчить, принесла бы его в храм, а сама попросилась кормилицей. - Алан помедлил и добавил: - Еще не поздно. Идем со мной сейчас. Тебя простят, при нем будешь хоть круглые сутки.
Алан не стал добавлять: «Пока младенцу нужно молоко». Насчет последнего своего обещания он вообще не был уверен. Март ни слова не говорил о полном прощении, но кормилиц для нелюдей днем с огнем не сыскать: даже за те солидные деньги, что храмы платят женщинам за подобные услуги, мало кто решается рисковать собственной жизнью. Разве что пропойцы да вовсе отчаявшиеся, которым терять нечего.
- И что с ним потом будет? - тихо спросила Риста.
- Как что? - опешил Алан. - Сначала в другой город отправят (здесь-то я есть), там при храме воспитают, обучат. И жить будет там, правосудию помогать.
- Совсем как ты, да? - Искорка-усмешка вновь высветила сложный узор облепленного слизью кружева.
- Да. - Алан на мгновенье почувствовал себя на месте обвиняемого в судебном процессе.
- И тебе это нравится? - На сей раз к усмешке Ристы примешалось что-то еще. Алан не успел понять это и различить. Но над вопросом задумался.
Так редко нелюдя спрашивали о нем самом и так часто о других! Нелюдь - не человек, он - часть правосудия Балиора. И если правосудие вершится без сбоев, кому есть дело до состояния инструмента?
А люди... Им свойственно рассуждать о смысле жизни и предназначении, о счастье, долге, удовольствии. Алан часто слышал, как это делают храмовники, стражи и даже простые попрошайки на улице. Последние даже чаще других.
- Балиор создал нелюдей для служения людям. Нам... мне не приходится выбирать. - Ответ был таким, какой дал бы Март на этот вопрос. Март - умный человек, он всегда отвечает правильно.
- Ты думаешь, Балиор всегда справедлив в своих решениях? - не унималась Риста. Младенец уже наелся и спал в ее объятиях.
Этот вопрос был совсем простой. Его задают храмовникам многие прихожане, чаще всего женщины.
- Мы не вправе судить решения Балиора, - твердо сказал Алан.
- Послушай... - Риста подалась вперед, от нее пахнуло неровным жаром - азарт. - Послушай, как тебя зовут?
Алан вновь опешил. Имя нелюдя мало кто знает, кроме храмовников и стражей. Кому оно интересно? Все равно, что спрашивать, какого дерева кресло Марта в зале судебных заседаний.
Он медленно ответил, невольно прислушиваясь к звучанию имени из собственных уст.
- Алан, Балиор создал людей, мужчин, по своему образу и подобию, так? - Голос Ристы чуть подрагивал, и тепло шло неровными толчками. Она была возбуждена. А в Алане проснулось любопытство.
- Так.
- Скажи, мужчины ошибаются?
Алан покачал головой: интерес мгновенно пропал, стоило и раньше догадаться.
- Не надо дальше, - сказал он. - Я знаю. Ты говоришь как последователи... последовательницы культа Феминии. Раз созданные по образу и подобию бога существа ошибаются, может ошибиться и он. Бог ошибся, определяя места для мужчин и для женщин, ты это хотела сказать?
- А еще он ошибся, когда определил нелюдям место весов в судебном процессе, забыв о том, что им, как и людям, нужны тепло и любовь.
Алан недобро рассмеялся.
- Верно, Риста. Нам нужно тепло. Человеческое тепло. Только совсем не так, как оно нужно людям. Мы, как паразиты кровь, пьем его, питаемся им. - Нелюдь перевел дух - нечасто приходилось говорить так длинно. Но и не так уж сложно оказалось высказать вслух мысли, давно облеченные в слова. - Ты впрямь думаешь, что он заменит тебе умершего сына? Он присосался к тебе, как клещ...
Алана обдало удушливым жаром злости, даже ярости. Он невольно отшатнулся.
Неужели все чувства этой женщины настолько сильные? Обильная кормушка для нелюдя...
Младенец завозился, вякнул что-то, захныкал. Риста принялась баюкать его, шептать что-то ласковое.
Жар угас, сменился ровным сладким теплом. И Алан подался ближе. Еще ближе.
Он не заметил, как и когда исчезли грязь и слизь, покрывавшие сплетение радужных нитей, куда делись, вплетшиеся в кружево склизкие жгуты. Тепло стало таким, каким было до появления Алана. Или не совсем?..
Что-то дрожало, билось внутри согревающе-нежной паутины, словно птенец в руках. Алану приходилось встречать такое чувство. Почему-то оно было редким, хотя казалось таким простым, порой, очевидным. Сочувствие... Алан изредка ощущал по отношению к себе его подобие - жалость. Ведь жалеть можно всех, даже если проходишь мимо, даже если видишь перед собой нелюдя. А сочувствуют только равным, или тем, кого считают равными, кого ценят и уважают, кого не унизят жалостью.