Пока охотник примечал место, совсем стемнело. Мысль о теленке пришлось оставить, «Всё равно мой будет», — решил Черкизов и отправился за подмогой.

В середине ночи оба мужчины с женами и со старшим сыном Черкизова потихоньку пробирались в лодке вверх по пустынной реке. Через час привязали лодку в склонившихся к воде кустах, с топорами, ножами и мешками двинулись за добычей. Сквозь быстро несущиеся тучи проглядывала луна, можно было обойтись без костра. К тому же Черкизов еще не терял надежды на лосенка. «Килограммов на двести потянет, а что ни килограмм, то — рубль», — подумал он и поправил за плечами ружье.

Было сыро, холодно, но их трясло не столько от ночной прохлады, сколько от значительности запретной добычи. Спешили до рассвета вернуться, а надо было не только освежевать и разделать животное, перетащить мясо, но и замести следы. Было бы лучше всего закопать остатки, но лопату в спешке забыли.

Мужчины умело расправлялись с тушей. Женщины и подросток укладывали куски в мешки и на палке относили к лодке. Разделка подходила к концу, когда Черкизов услышал шорох и хруст как раз в том месте, куда накануне скрылся от него лосенок. Охотник схватил ружье и тронул Тарасова за рукав. Тот положил нож и тоже стал всматриваться в заросли. Снова раздался треск и даже будто негромкое сопение. И едва в слабом свете луны мелькнула неясная тень, раздался выстрел и вслед за ним отчаянный женский крик...

— Ну вот и всё, товарищ следователь, — сказал Тарасов. — Пишите, я подпишу, что нужно.

Некоторое время только перо Васютина шуршало по бумаге. Быть может, это негромкое шуршание напомнило Тарасову о шорохах ночного леса, и он не смог сидеть молча, заговорил. Заговорил еще тише, чем раньше:

— Как уж она билась, плакала. Брата кляла. Душегубом называла. Он кинулся к ней, хотел, видно, помочь или обнадежить, только слов-то у него утешительных никогда не было, и тут не нашлось. И тогда, вроде, крикнул: «Не ори, Ольга! Детей погубишь!» А ей разве до него, ясно уж не слышит ничего от боли. Он тут ружье кинулся искать, а мне — успокой ее, не к чему шуметь.

А ее боль разрывает: «Уйди, изверг, — кричит. — Будь ты трижды проклят!» — это уж меня не признает. И пить просит.

Потом забылась, перестала стонать. Тут и Черкизовы подошли. Взяли ту палку, что лосятину носили, еще одну к ней приспособили, мешки нашлись незанятые. Так и дотащили Ольгу да на этих носилках в лодку поставили.

Опять она очнулась, стонать начала и на брата всё: «Уйди, уйди! Уберите вы его от меня!» А брат мне наказывает: «Ты, Ванюша, пока она в памяти, уговори ее, если спрашивать будут, пусть скажет, что возле леса напали на нее... Кто — не ведаю, незнакомые и всё».

Сел брат на весла, а я так всю дорогу и уговаривал ее, как мог. Уговариваю, уговариваю, а самому хочется ружье схватить да по морде этому окаянному. Только одно и удерживало, что ведь и я-то вроде с ним, заодно...

Когда пристали к берегу, я говорю брату: заводи, мол, машину. А он: «Свези, Ванюша, на мотоцикле, масло у меня спущено, провозимся долго...»

Не знаю, уж как я и затолкал ее в коляску. В дороге — еще хуже, стонет. Тряпки, вижу, набухают кровью. Она стонет, а я только зубы покрепче стискиваю да на газ жму. Довезти бы, думаю, только бы довезти... Скорей, скорей...

Про масло я потом у Кольки, у сына его, спрашивал. Масло он и не спускал вовсе. А что вам тогда говорил про бензин — тоже враки...

ИСТОРИЯ С ЗАПЯТОЙ

Летом 1959 года Веткин случайно встретил на Невском своего старого товарища Котова, с которым он еще до войны учился в строительном техникуме. Обнялись, расцеловались.

— Ты торопишься? — спросил Котов.

У Веткина семья жила на даче, и вечер был свободен. Но на всякий случай он поинтересовался:

— А что?

— Пойдем, пропустим по рюмочке.

Зашли в ресторан. После выпитого коньяка беседа стала оживленней. Сначала наперебой рассказывали друг другу о своих сокурсниках, потом каждый стал рассказывать о себе, — как-никак, а почти двадцать лет не виделись.

— Ты всё на железной дороге работаешь? — спросил Веткин.

— Нет, в местную промышленность перебрался. В пригородный промкомбинат.

— Чего это ты профессию переменил? Ты же всегда был патриотом железных дорог. Наверное, неприятности?

— Нет, уволился по-хорошему. Даже не отпускали. А ушел потому, что надоело всё это: работаешь, работаешь, а жизни не видишь.

— Теперь в промкомбинате, небось, жизнь увидел? — улыбнулся Веткин.

— Да как тебе сказать... — замялся Котов. — Во всяком случае не жалею, что ушел с транспорта. А ты где трудишься?

— Всё там же, в тресте нежилого фонда.

— Сколько платят?

— Девятьсот восемьдесят.

— Приработок?

— Никакого.

— Не густо.

— Жена тоже работает. В общем, хватает. Ну а ты сколько получаешь?

— Ставка небольшая — семьсот двадцать, но и еще подработать можно.

— Прогрессивка?

— Ну, вроде... В общем, жаловаться грех. Живу хорошо.

— А кем ты там, в своем комбинате?

— Заведую складом готовых изделий.

— Ты? Складом? — удивился Веткин. — У тебя же диплом техника-строителя.

— Диплом — дипломом, а жизнь — жизнью. Конечно, романтики в моей работе немного — приход, расход, остаток. Но есть и кой-какие плюсы.

— В материальном отношении? Ты всегда был большой материалист.

— А ты не смейся! Деньги, они ведь имеют кое-какое значение. Или ты не согласен?

— Согласен.

— Знаешь, скажу тебе откровенно — живу неплохо: прибарахлился малость, мебелишку кое-какую купил, домик в Рощине соображаю. Не жалуюсь.

Подошел со счетом официант. Веткин достал бумажник.

— Убери, — сказал Котов, кладя на стол две сотенные.

На улице он взял такси, довез Веткина до дому и дружески распрощался с ним.

— Если что нужно будет, заходи, не стесняйся, — сказал он на прощанье. — Мы ведь с тобой старые друзья.

Быть может, Веткин и забыл бы об этой встрече, но через несколько месяцев его должность в тресте была сокращена. Ему предложили другое место, но новая работа находилась далеко от дома. Поэтому Веткин не решался принять это предложение.

И как-то вечером он вдруг вспомнил о Котове. А не навестить ли его?

Встретили Веткина радушно. Правда, хозяйка вскоре извинилась и ушла.

— Ты на жену не обижайся, — сказал Котов, — ей сегодня к парикмахеру. Тут есть какой-то особенный — месяц ждала очереди. Но ничего, сами справимся. Ты пить что будешь? Коньяк, водочку или сухое?

— Мне всё равно.

— Тогда давай начнем с коньяка. А к коньяку лимончик нужен, — говорил Котов, ставя на стол бутылки и хрустальную вазочку с лимонами. — Ты, может, с работы, есть хочешь? Обеда, правда, нет, а закуску можем сообразить, — и он открыл холодильник.

— Да не беспокойся, я обедал, — иду из дому. Ведь я сейчас без работы, попал под сокращение штатов. Вот и пришел к тебе посоветоваться. Не знаешь, куда можно устроиться?

— Это дело серьезное, — ответил после небольшой паузы Котов. — Ты ведь техник-строитель?

— Так же, как и ты.

— По этой специальности у нас в комбинате работу не найдешь. Да что ты заторопился, о делах успеем поговорить. Давай лучше выпьем. Ну — за счастье в жизни!

За счастье! Веткин вдруг мучительно захотел, чтобы у него была бы такая же хрустальная горка, такой же ковер, такая же красивая современная мебель, причудливый торшер. «Вот это жизнь, — подумал он с завистью. — И ведь Котов не профессор, не лауреат. Наверное, правду жена говорит, что я не умею жить».

— Видишь, — начал Котов, закуривая папиросу, — у нас должность освобождается, но вряд ли она подойдет для тебя... Понимаешь, наше дело коммерческое. Тут нельзя быть всегда прямолинейным, таким, как ты, например...

— Не понимаю.

— Как тебе объяснить?.. В технике там всё просто. Балка рассчитана на определенное напряжение, подходит — ну и ставь ее. А тут с людьми имеешь дело. Люди же — это тонкая материя. С одним это можно, с другим нельзя.