— А кто его может запачкать? Я полагаюсь на нашего Мамедхана, отозвался человек в калошах. — Если во всем районе у нас имеется один мужественный человек, которому можно доверять, так это он, мой племянник.

Мамедхан просиял:

— Это верно. Золотые слова. Мне можно доверять. Пожалуйста, бери, что надо. Ну что ж, сегодня нет денег, будут завтра. Прокурор не такой человек, чтобы взять и не заплатить…

19

Вахидову молодой прокурор понравился. Он любил с ним разговаривать и, когда выдавался свободный часок, уходил с Мехманом побродить за город.

О чем они только не говорили, о чем не спорили! Вахидов любил потолковать о международной политике, о литературе. Мехман расспрашивал секретаря райкома о жизни района, о его людях. Он буквально засыпал Вахидова вопросами. Непримиримость Мехмана к недостаткам, юношеская горячность и принципиальность пришлись Вахидову по душе.

Сближение прокурора с секретарем райкома, их совместные прогулки очень беспокоили Кямилова. «Молокосос, только вчера явился к нам в район и уже завел дружбу с секретарем райкома, у которого голова совсем белая. Что может быть между ними общего?» — размышлял Кямилов. Чем чаще он видел их вместе, тем больше думал об этом, и тем более странной казалась Кямилову эта близость. Он поручил своему секретарю Саррафзаде и следователю Муртузову приглядывать за друзьями. О чем они так долго разговаривают? Разве в районе не найдется более достойного собеседника для Вахидова?

Саррафзаде взялся за исполнение поручения Кямилова с большим усердием. Через свою старшую сестру Зарринтач он собирал всякие сплетни и пересуды и передавал это все Кямилову. Муртузов тоже не ленился и в свою очередь сообщал Кямилову обо всех мельчайших делах прокуратуры.

— Я этим интересуюсь не из простого любопытства. Я ведь не женщина. Но я бдительный человек, — сказал как-то Кямилов, стараясь объяснить свое беспокойство. Он вылез из кресла и начал прохаживаться по кабинету. — О чем это можно столько говорить? Для чего это надо часами ходить пешком? Это несолидно, если хотите знать. Было бы неплохо разузнать, что там у них…

— Пускай ваше сердце будет совершенно спокойно, отозвался Муртузов. Можете положиться на меня. Я не пожалею ничего для председателя. Мы тоже не маленькие, можем понять, что к чему. И потом, как бы не длинна была подпруга, все равно, чтобы затянуть, ее нужно продернуть через петлю.

— Нельзя полагаться, как говорят, на милость аллаха и ждать, пока подпруга сама пройдет через петлю, — недовольно покачал головой Кямилов. Мало ли что! А если подпруга все же не пролезет через петлю?

Муртузов неустанно наушничал Кямилову, стараясь сохранить его доверие, в то же время стремился сойтись поближе с Мехманом. — «Мехману буду передавать про Кямилова, Кямилову — про Мехмана, и оба будут у меня в руках», — так решил про себя Муртузов. Но все же был очень осторожен, опасаясь проницательности Мехмана.

Муртузов крепко держался за Кямилова. Хоть председатель райисполкома ругал его и обвинял во всех смертных грехах, хоть он и отобрал у него лошадь, Муртузов знал, что он всегда может рассчитывать на Кямилова, тот не даст в обиду «своего человека». Как паук искусно ткет паутину, так и Муртузов опутывал Кямилова своей лестью.

Он не упускал случая напомнить Кямилову про давность их дружбы, клялся, что не забудет всех его благодеяний. «Каждым куском хлеба я обязан вам», твердил он Кямилову, хотя за глаза нередко бормотал: «Чтобы вы сдохли оба! Артист отдыхает после спектакля, а я должен представлять всегда. Артист повторяет чужие слова. А я должен придумывать свои». Муртузов яростно листал дела, бумага шуршала под его нетерпеливыми пальцами, он вскакивал, ударял ладонью по столу и тоскливо смотрел из окна на улицу. «Я нахожусь между двух огней, — думал он. — Я погибну, если не буду дипломатом. Да, только тонкая дипломатия может спасти меня. — Он рассуждал: — На кого я могу опереться в моем положении? Надо лавировать. Оттолкнет от себя один, прижмусь к другому… Вторая сторона оттолкнет, буду искать защиты у первой… На божьем свете все имеет лицо и изнанку: или черная ночь, или яркое утро…»

Муртуз Муртузов давно уже придумал для себя эту «формулу жизни» и неукоснительно ее придерживался. Но никогда еще он не наталкивался на такие трудности, как сейчас. «Не могу же я собственную голову ни с того ни с сего бросить в воду, чтобы ее унесло потоком. Я хочу жить…» В голубоватом стекле окна Муртузов видел свое отражение — его морщинистые щеки сжимались, как меха гармошки. «Нет, голова мне нужна. Ибо мир держится не на бычьей башке, как некоторые думают, а на мудрой человеческой голове! Слава аллаху, у меня на плечах не тыква».

И Муртузов, напрягая свою сообразительность, старался служить обеим сторонам. К обстоятельствам он приспосабливался очень ловко, маску менял легко, мгновенно преображался.

— Я настолько старше вас, что имею право в глаза говорить то, что думаю. Мне хочется служить вам, как маленькие, простые люди служат мудрецам… — Муртузов делал вид, что не замечает недоумения, которое вызывала в Мехмане эта грубая лесть. — Мудрость ведь зависит не от возраста. Я всегда восхищался, слушая вас. А я на своем веку уже перевидел много прокуроров. Мне уже яснее ясного: рано или поздно мы будем как одна семья… Меня беспокоит одно: как бы вас не забрали в центр. Человек с такими способностями недолго задержится в районе. Я вас очень прошу, если будете переезжать, не забудьте вашего седого брата. Вчера я вашей матери сказал: «Хатун, вы должны осчастливить своим посещением мою скромную лачугу, увидеть, как живет ваш бедный сын…» — Вид у Муртузова был жалкий, угодливый. — А Хатун мне ответила: «Это зависит от Мехмана, как он скажет!». Смотрю я на нее и будто свою родную мать вижу. И к Зулейхе-ханум я обратился с этой просьбой, она тоже обещала, мол, как-нибудь выберемся…

Муртузов как будто не замечал, что Мехман исподлобья, гневно смотрит на него: «Прилип, как летом овод к коню». — Вы знаете, товарищ прокурор, завел снова Муртузов, вытягивая шею. — Корни — нашей родословной уходят в деревню… А деревня — вот эта черная земля — это изобилие, благодать. Правда, мой покойный отец был горожанином, он был кожевником, но все дяди крестьяне. И потому, издавна еще, мы одной ногой стоим в городе, а другой в деревне — Поэтому у жены моей и сейчас имеются куры, цыплята, корова, два козленка, Если бы не жена моя, мы бы давно подохли в этом городке, где у каждого свое хозяйство. Моя Явар тоже собирается зайти к вам, говорит, я должна пойти, повидать свою сестру, то есть вашу мать. Ей-богу, мы дома только о вашей семье и говорим.

— Дружба должна скрепляться только честной совместной работой, ответил Мехман, не переставая писать. — А мы совсем недавно начали работать вместе. Вы меня еще не знаете…

— Дружба скрепляется только совместной работой, — быстро записал в свой блокнот Муртузов. — Это очень верно, это очень правильно — Но не надо забывать, что сколько будет существовать земной шар, столько будет держаться и личная дружба, — добавил он — Для чего, спрашивается, жить на свете, если ты не можешь завоевать хотя бы кусочек человеческого сердца! В чем сущность, в чем смысл нашего мира, нашей жизни, если не в вере, преданности и любви. Когда Муртузов улыбался, резкие морщины на его лице смягчались, но зато показывались острые желтые зубы. — Особенно в наше время, в такое золотое время, когда социализм побеждает, когда мы на основе сплошной коллективизации уничтожаем кулачество как класс, когда мы разбиваем в пух и прах наших врагов!.. Честное слово, иногда остановишься перед зеркалом, внимательно посмотришь на себя и невольно спросишь: достоин ли ты своей эпохи? — Ведь ты бедняк из бедняков, ты должен с ног до головы быть олицетворением настоящей преданности!.. Не делать никаких ошибок в работе…

Муртузов очень хотел, чтобы Мехман считал его прямым, искренним человеком. Еще несколько раз повторил он это слово «преданность», чтобы оно получше запало в память молодому прокурору.