— Я должен вернуться… Но… вот о чем я хотел поговорить, — тихо и несмело произнес он. — Всего несколько слов…

Кямилов остановился.

— Несколько слов Муртуза Муртузова! Несколько слов! Ты и так надоел нам своей болтовней, пустоголовый нардист. Тебя надо было назначить не следователем, а бесплатным руководителем кружка нардистов. — Кямилов, довольный своей остротой, засмеялся, но Муртузову было не до шуток.

— Метко, очень метко сказано, — поспешил он согласиться. — Вы недовольны мною. Но что из того? Во всех отношениях вы выше меня и имеете полное право высказать свое мнение. Но все же я прошу вас, не говорите, что я вам передал наш разговор с прокурором об этом Саламатове. Это очень важно, товарищ Кямилов, важно для будущего. Нехорошо, если с самого начала мы испортим с ним отношения. Он не должен сомневаться во мне. Его доверие нам очень нужно. Это принесет нам огромную пользу.

Кямилов слегка отодвинул своей большой ладонью следователя, пытавшегося заглянуть ему в глаза в преграждавшего дорогу.

— Ладно, ладно. Не учи меня азбуке, грамотей. Ступай и не забудь завтра же привести лошадь. Не то заставлю твоего отца — хитрую лисицу — встать из могилы да так пихну его на тебя, что только хвост мелькнет над землей…

Муртузов сделал вид, что шуточка Кямилова ему понравилась. Заискивающая улыбка не сходила с его лица.

— Ради вас, товарищ Кямилов, я жизнь готов отдать, а не то, что лошадь вернуть, — сказал он, облизывая языком мясистые губы.

— Ну ладно, не путайся под ногами.

— Есть, товарищ Кямилов. Как будто мы не понимаем, что существуем только вашей тенью. Вся надежда на вас…

— Эх ты, лисица, сын лисицы. Ну, довольно, замолчи.

— Баш усте! Я только думал, может быть…

— Сдай лошадь, — категорически сказал Кямилов. — Все. Не то вынесу такое решение о твоем самоуправстве, что заплачешь…

Муртузоз проворно отбежал на два шага назад, остановился, согнул шею и сделал жест, как будто рубит мечом свою голову:

— Пожалей сироту, товарищ Кямилов.

Кямилов грубо отстранил Муртузова.

— Ладно, отвяжись.

— Я хочу только сказать, что можно одним неосторожным поступком погубить все.

— Не учи меня, ради аллаха.

17

Кямилов отворил дверь с таким грохотом, что инструктор, работавший за столом, и человек в калошах, дремавший в углу, вздрогнули. Человек в калошах даже вскочил на ноги. Но Кямилов не обратил на него никакого внимания. Пыхтя и сопя, изображая на лице величайшее негодование, вошел он в кабинет Вахидова, поспешно, вскользь поздоровался, схватил стул, сел бок о бок с секретарем и начал раскручивать свернутые в трубку бумаги.

— Безобразие! — начал он возмущенно. — Главмаслопром не посылает тару под масло. Во что же его собирать? В мои ладони? А отправлять как? А Главмаслопром только шлет телеграммы. Сидят над ними, сами ничего не делают, только страхуют себя. Каждую телеграмму приходится делить на пять частей: копия исполкому, копия в артель, копия туда, копия сюда… Вы только посмотрите!

И Кямилов разложил на столе телеграмму, расправил ее и прихлопнул ладонью запнувшийся угол.

— Ловкие какие. Как будто я должен изготовлять на месте бочки для масла. Из чего? Из собственной шкуры?

Секретарь райкома с трудом остановил распалившегося Кямилова и познакомил его с Мехманом.

— Наш молодой прокурор.

Мехман вежливо поклонился. Мягкие пальцы Кямилова на мгновение прилипли к его ладони, словно тесто. Проявляя полное равнодушие к новому прокурору, Кямилов продолжал, как будто они были в кабинете вдвоем с Вахидовым:

— А это вот дела тех колхозов, что расположены на склоне горы. Знаешь? Хорошо, что поехал туда лично сам. Чорт знает, что натворило бы там кулацкое охвостье, если бы я не приехал туда. А еще несколько дней тому назад такие же безобразия творились и в колхозах Гая-бою. И что же? Поехал туда лично, лично привел все в порядок, даже бухгалтерский отчет приготовил и указал: дети мои, друзья, товарищи, надо делать вот так!.. Нет, не работают они как следует, товарищ Вахидов. Вы их еще не раскусили. Тут все лодыри. Знают одно: едят и спят. Что могут поделать в этом районе несчастные два человека — вы и я, будь мы даже и слоны, а не люди? Посылаешь на помощь уполномоченного, прикрепляешь к селу, а он приезжает и наваливается на яичницу. Все они одинаковые, эти уполномоченные, а следователи и прокуроры им подстать… Возьмем, к примеру, бывшего прокурора… Как его, чорта, фамилия? Залов. Да, Залов. Клянусь вам, жрал больше, чем Рустам Зал. Смотрел я и поражался: что за ненасытная утроба? А ходил — земля под ним дрожала! Ровно полтора центнера весил. Тысячу раз говорил, предупреждал: слушай, Рустам Залов, не жадничай, ешь умереннее, не то вырвет тебя. И что же вы думаете? Он исправился, перевоспитался? Нет, он стал мне лекции читать, разъяснять. Друг, сказал я ему, кого ты учишь? Я сам голосовал за этот кодекс. Что с того, что ты прокурор? Прокуратура это только один из моих отделов, так это или нет? Сколько я ни говорил, до него ничего не дошло. Свихнулся человек и попал в трибунал. А я его предупреждал: друг мой, прокурор — это меч государства, рази того, кого указываю я, на кого указывает местная власть. Не понял человек. И чем все кончилось? Сам полетел. Надо считаться с указаниями, советоваться — везде, в любой работе.

Вахидов, прищурясь, внимательно, не прерывая, слушал Кямилова. Он хотел понять, к чему тот клонит, какие цели преследует. А Кямилов, меча громы и молнии, хотел показать Мехману свое могущество, напугать его, покорить с самого начала, зажать в своем кулаке. «Какой-то молокосос будет учить меня законам?! Как будто можно вместить огромную гору в ореховую скорлупу?» Кямилов говорил без умолку, наносил удар за ударам по тени бывшего прокурора Залова и не сомневался, что совсем уже запугал тихого на вид Мехмана.

— Если тебе дают какие-то права, полномочия, это не значит, что ты должен ни с кем не считаться и кидаться с мечом налево и направо. — Кямилов перевел дыхание, искоса посмотрел на Вахидова, бросил взгляд на Мехмана и снова ринулся в бой. — Или возьмем этого земотдела, нашего Джаббарзаде. Клянусь вам, он буквально надоел мне. Без конца лично, сам объясняю ему, растолковываю. Смотрю — опять ничего не получается. Тупой до невозможности. Я так и сказал ему недавно: слушай, для чего ты учился на агронома? Неужели ты думаешь, что Мардан Вахидов обязан работать за тебя в колхозах, а зарплату ты можешь сам получать? Изволь, братец, работать. — Огромные руки Кямилова мелькали в воздухе, так он размахивал ими. — А другие разве лучше? Возьмем Госстрах. Там составляют акт на шкуру каждой подохшей от чесотки клячи. Безобразие! Бросают на ветер государственные деньги. Вообще эта контора очень подозрительная. Стучат костяшки счетов, и под их стук тврятся темные дела. Так-то, товарищ прокурор. — Кямилов многозначительно посмотрел на Мехмана и повторил: — Учтите все это, товарищ прокурор. Все, о чем я только что говорил, — вам знать небесполезно. Давайте, как говорится, условимся во время вспашки, что не будем спорить при молотьбе. — Кямилов вытащил из кармана помятый платок и вытер припухшие, едва заметные в складках жира и мяса глаза. — Верно я говорю? Ведь по возрасту вы годитесь мне в сыновья, по существу прокуратура всего только один из отделов исполкома. Как говорят, наш острый меч, наше оружие! С завтрашнего дня начинайте беспощадно выкорчевывать из нашего района всякую гниль, всякую мразь. Всякое кулацкое-мулацкое охвостье!

Мехман нетерпеливо посмотрел на папку с делом, которое принес с собой, но ему никак не удавалось вставить в разговор хоть слово. Вахидов, наконец, остановил Кямилова.

— Кямилов, — сказал он, — вот новый прокурор очень вами недоволен. Считает ваше постановление незаконным, неправильным.

— Как? Недоволен нашим постановлением? — прогремел Кямилов на весь кабинет. — Постановлением Совета депутатов трудящихся?

Мехман, не смутившись, достал из папки выписку и предъявил Кямилову.