Шаляпин представлялся Горькому связанным львом, отданным на растерзание свиньям; так он и писал о попавшем в беду по собственной вине артисте:

«В стране, где Павлу Милюкову, объявившему себя и присных «оппозицией его величества», — сие сошло без свистка и суда, — не подобает судить безапелляционно Шаляпина, который стоит дороже шестисот Милюковых…»

Шаляпин получил суровый урок, он как будто понял, что есть границы, которые не разрешено переступать даже ему, необыкновенному человеку, и действительно он был потрясен этим уроком, сердце его переполняла благодарность Горькому, который «понял и почувствовал, какую муку» пережил Шаляпин. «Спасибо, дорогой Алексей Максимович, за письмо, оно меня воскресило», — телеграфирует он Горькому.

Горький, однако, не был удовлетворен. Хотя он понимал, как дорого все это стоило Шаляпину, «а еще не все сполна оплачено им…»

«Нельзя жить одной стихийной силой таланта. Надо еще понимать, что делается вокруг. Если у человека слепое пятно в глазу, он может перестать видеть и самого себя».

Если бы Шаляпин понял в то время смысл этих слов, если бы они утвердились навсегда в его сознании, иной бы стала его жизнь и он уберегся бы от других непоправимых ошибок.

Горький хотел, чтобы Шаляпин объяснился с публикой, оправдался перед ней. Публика эта была не нарядные зрители, заполнявшие ложи и партер императорских театров, а другая — рабочий люд, молодежь.

«Правильно ли вы сделали, отговорив Федора от объяснения с публикой? Пожалуй — нет…» — писал Горький одному из близких людей.

И Горький был прав.

Рабочие восьми петербургских заводов писали Шаляпину:

«Демократическая Россия по праву считала Вас своим сыном и получала от Вас доказательства Вашей верности ее духу, стремлениям, порывам и светлым идеалам… Мы не перестанем высоко ценить Ваш талант, Вами созданные художественные образы, — их нельзя забыть, они будут жить в нашем сознании, но все это будет наряду с мыслью о том, что пыль, оставшаяся на Ваших коленях, загрязнила для нас Ваше имя».

Буржуазная печать, некоторые театральные журналы старались создать впечатление, что «инцидент» с коленопреклонением забыт.

В апреле 1915 года журнал «Рампа и Жизнь» печатает сообщение из Петрограда о том, что Шаляпин устроил бесплатный спектакль для рабочих.

«Порядок в зале поддерживали сами рабочие. По окончании спектакля депутация от рабочих вошла за кулисы и горячо поблагодарила артиста. «Я сам вышел из народа, — сказал Шаляпин, — и счастлив, что моя давнишняя мечта выступить перед народом осуществилась».

Но эта идиллическая картинка, оказывается, имела оборотную сторону.

«Вышло какое-то недоразумение с рабочими, — сообщает петроградский журнал «Театр и искусство». — Больничные кассы отказались быть посредниками по раздаче бесплатных билетов, а рабочие некоторых предприятий отказались идти в театр».

В Петроградской печати появилось такое письмо рабочих завода Леснер:

«Нас с первого же раза огорошило то обстоятельство, что нам почему-то предложили бесплатно послушать знаменитого певца. Какой-то чрезмерной снисходительностью отдавало это приглашение, и нам казалось, что эта снисходительность несколько обидна. Мы думаем, что в этом сказывается барское обидное отношение к «бедным рабочим». Это подачка обидная. Мы считаем, что более справедливым было бы для рабочих и вообще для малоимущих устройство спектаклей и концертов с участием Ф. И. Шаляпина и других артистов в форме общедоступных развлечений, чтобы за небольшую плату мы могли бы слышать и знаменитостей, могли бы бывать и видеть тех, кого до сих пор показывают только за большие деньги. Это долг городских самоуправлений и казенных театров, а равно и самих «артистов, вышедших из народа».

Прошло немногим более трех лет.

В бывшем императорском театре, в зрительном зале сидели люди, взявшие в свои руки власть и не нуждавшиеся ни в каких подачках артистов, «вышедших из народа».

То, что произошло с Шаляпиным в 1911 году, действительно потрясло его, он еще больше стал ценить дружбу с Горьким, он старается оправдаться в глазах Алексея Максимовича, уверяет его, что гонит от себя шутов и недостойных людей, что проводит дни в одиночестве. Снова всей душой тянется он к дорогому человеку!

«Так хорошо я себя всегда чувствую, побыв с тобой, как будто попил живой воды. Эх, ты, мой милый Алексей, люблю я тебя крепко. Ты, как огромный костер — и светишь ярко и греешь тепло — дай бог тебе здоровья!»

Немного времени спустя Горький принужден снова напомнить Шаляпину, кто он для русского искусства, для России, и на этот раз это связано с выходом в свет книги Шаляпина «Страницы моей жизни». Известно, какую благую роль сыграл в появлении этой книги Горький, он был вдохновителем и взыскательным редактором этой первой автобиографии Шаляпина.

Узнав о намерении Шаляпина опубликовать свои воспоминания. Горький встревожился и написал по этому поводу артисту:

«…Меня это сообщение очень взволновало и встревожило! Ты затеваешь дело серьезное, дело важное и общезначимое… Понятно это тебе?..»

«…Будет очень печально, если твой материал попадет в руки и зубы какого-нибудь человечка, неспособного понять всю огромную — национальную — важность твоей жизни, жизни символической, коя неоспоримо свидетельствует о великой силе и мощи родины нашей, о тех живых ключах крови чистой, которая бьется в сердце страны, под гнетом ее татарского барства… Ах, черт возьми, ужасно я боюсь, что не поймешь ты национального-то, русского-то значения автобиографии твоей!»

Все, что пишет Горький Шаляпину, убеждает нас в том, что Шаляпин при своем большом, природном уме очень мало разбирался в вопросах общественного, политического значения. При всей силе таланта, бурной и страстной натуре он был податлив на лесть, на обман и легко подпадал под влияние ничтожных и пошлых людей.

Горький напоминает ему:

«…И позволь мне еще раз сказать тебе то, что я говорил не однажды, да и скажу еще не раз: помни, кто ты в России, не ставь себя на одну доску с пошляками, не давай мелочам раздражать и порабощать тебя. Ты больше аристократ, чем любой Рюрикович, — хамы и холопы должны понять это… Может быть, ты скажешь: а все-таки трудно мне! Всем крупным людям трудно на Руси. Это чувствовал и Пушкин, это переживали десятки наших лучших людей, в ряду которых и твое место — законно…»

Письма Горького Шаляпину драгоценны для нас не только потому, что мы видим в них заботу, тревогу о замечательном русском таланте, о человеке, в котором воплотилась даровитость нашего народа. Эти письма драгоценны для нас потому, что в них отражена светлая, благородная, нежная душа великого русского писателя, его безмерная любовь к народу, к нашей Родине, его страстная, глубокая ненависть к угнетателям народа, все то, за что горячо любит наш народ своего великого сына Алексея Максимовича Горького.

После «инцидента» с коленопреклонением Шаляпин посылает Горькому язвительную карикатуру на самого себя, на Николая II в ложе, карикатуру на то, что произошло в Мариинском театре, нарисованную очень искусно. Его истинные чувства к царю и его клике отражены в одном из пространных писем к Горькому.

Шаляпин болезненно переживал то, что происходило в ту пору в России, и не забывал об этом даже за границей.

1 февраля 1912 года он писал Горькому на Капри из Монте-Карло:

«…Вообще в России сейчас сводят счеты с так называемыми вольнодумцами вовсю. Ты знаешь, наверное, что посадили Короленко. Правительство опять взяло в руки булаву и ахает куда и как угодно…»

Весной, 19 апреля 1913 года/ он с иронией пишет Горькому об артистах — участниках официальных торжеств по случаю трехсотлетия дома Романовых. Сам Шаляпин не принимает в них участия: «…участники романовских торжеств получили разные милости и награды… Таким образом, мне осталось только грызть ногти от зависти, ибо мною на этот раз не получено никаких знаков отличия — я думаю, уж не написать ли Теляковскому заявление, чтобы мне прислали орден Андрея Первозванного или сделали меня железным канцлером, а то, право, как-то неловко и завидно!..»