Хрупкость, слабость, выпадение перьев и любопытство убивают точно так же, как крючковатые клювы и когти ястреба. Молодые птицы гибнут от голода и жажды, гибнут убитые жаром солнечных лучей и морскими волнами.

В ту весну, после убийственно морозной зимы, мы с Фре свили свое собственное гнездо под куполом. Мы натаскали веточек за металлическое ограждение – туда, откуда были отчетливо видны прутики, торчащие из гнезда Ми и Кро на противоположной стороне подкупольного пространства.

Ми и Кро, от которых мне не хотелось слишком уж отдаляться, не мешают нам – напротив, похоже, они довольны тем, что дети устроились совсем рядом с ними. Сами они тоже заняты приведением в порядок своего дома и подготовкой к высиживанию очередной кладки яиц.

От рассвета до самого заката мы таскаем в клювах и аккуратно укладываем веточки, перышки, пух, шерсть, сухие листья, мох, тряпки, влажные комочки глины и кусочки штукатурки.

Фре – моя первая самочка. Я гордо расхаживаю вокруг нее, распушив перышки, а она встряхивает крылышками и распускает перья в ожидании ласк.

Она все чаще усаживается в гнезде, разложив в стороны крылья и хвост.

Наблюдает... Проверяет, хорошо ли я переплетаю веточки и втыкаю мох в щели. Внимательно следит за пролетающими поблизости галками и за тем, не бросаю ли я на них слишком призывных взоров.

Фре стала ревнивой, и, когда поблизости хоть на мгновение присаживается другая галка, она прогоняет ее пронзительным, угрожающим криком. Я не оглядываюсь, не обращаю внимания на чужих галок. Разумеется, и я не позволяю другим самцам приближаться к Фре и даже на пробегающего мимо Кро предостерегающе щелкаю клю­вом.

Темно-серебристые перья и светло-синие глаза Фре с утра до вечера заполняют все мои помыслы, мечты, стремления, желания.

И даже из сонной темноты на меня смотрят ее широко раскрытые глаза.

Я прислушиваюсь к ее дыханию, ощущаю ее тепло – я счастлив.

Фре несет яйца, корчась от боли.

Она плачет, жалуется, а я стою на краю гнезда, обеспокоенный и совершенно беспомощный. От волнения я отгоняю даже воробьев.

Узкая клоака Фре то расширяется, то судорожно сжимается под каждым толчком яйца, и в первый раз в жизни кладущая яйца галка дрожит от боли и страха.

Первое окровавленное яйцо, облепленное темными клочками пуха, мы приветствуем радостными криками.

Фре уже чувствует, как птенцы шевелятся под скорлупой. Ночью, когда стихает дневной шум, изнутри яиц доносятся шорохи, царапанье, постукивания.

Тогда Фре раздвигает свои крылья еще шире, клювом пододвигает яйца под пух на брюшке и груди и прижимается к ним всем своим телом, как будто хочет оградить их от неведомой опасности.

Я возвращаюсь с реки. Злая, растерянная Фре мечется вокруг гнезда, жалобно вскрикивая. Яиц нет. Они исчезли.

Молодые сороки крутились поблизости, подлетали к самому гнезду, дразнили сидящую на яйцах Фре. В конце концов она решила прогнать их и на мгновение слетела с гнезда. И тогда прятавшаяся в тени каменных фигур сорочья стая ворвалась в гнездо, схватила яйца и была такова.

Возмущенный, испуганный, я влетаю в гнездо, обшариваю все углы, закоулки, углубления. Между прутиками, прикрытое пучком мха, лежит яйцо. Оно закатилось в продавленную в мягкой подстилке ямку и потому уцелело.

Птенец со светло-розовой кожицей и почти белым клювом крайне удивил нас. Я вопросительно смотрю на Фре, Фре смотрит на меня и продолжает очищать тельце малыша от темно-серых обломков скорлупы.

Птенцы галок рождаются с синевато-розовой кожицей, а иногда даже с фиолетовой.

Просвечивающие сквозь пленку глаза тоже светлые – они намного светлее, чем у тех птенцов, которых мы видим в гнезде Ми и Кро.

– Есть хочу! – требует птенец, дергая розоватыми крылышками. – Есть хочу!

Я выдавливаю в мягкий клювик пережеванную питательную массу из мух и сверчков. Мне удалось поймать их утром на освещенной солнцем крыше купола.

Кея растет быстро, ест много, громко требуя, чтобы ее накормили. Как только у нее открылись глаза, она сразу стала очень подвижной и любопытной. Поэтому мы вдвоем присматриваем за ней, все время опасаясь, как бы она не выползла на край гнезда и не упала вниз.

Перышки Кеи значительно светлее, чем наши. Пух на грудке и спинке почти белый, а первые отрастающие на крыльях перья сверкают, как снег.

Светлый клюв, почти прозрачные коготки и белые глаза с легким оттенком голубизны заставляют меня замирать каждый раз, когда я возвращаюсь в гнездо. Я сажусь на краю гнезда и завороженным взглядом смотрю на Кею, восхищенный ее отличием, непохожестью на других. И лишь когда Фре нетерпеливо толкает меня клювом, я снова улетаю.

С каждым днем у нее вырастает все больше перышек и пуха – в основном белого и серебристого цвета. Даже детские наросты вокруг клюва, которые сначала были желтыми, теперь совсем побелели.

Я разгребаю клювом пух у нее на голове, проверяя, нет ли там маленьких продолговатых насекомых, которые могут закупорить ушные проходы. Старательно очищаю розовую кожицу вокруг желез у хвоста. Кея трепещет крылышками.

Я выдавливаю ей в клюв перемешанную со слюной гусеницу.

Приближается время первого полета.

Жаркое, слепящее солнце сквозь люнеты освещает разбросанные внизу под куполом кучи костей и истлевшего тряпья.

Серебристо-белая птица с чуть более темным хвостом и спинкой подпрыгивает на самом краю гнезда. Ми и Кро давно уже учат своих детей летать. Светлый оттенок перышек Кеи больше не привлекает их внимания Они привыкли к почти белому крикливому птенцу, вокруг которого все время хлопочут родители.

Как всегда, ранним утром я вылетаю из гнезда, чтобы отправиться к реке.

И вдруг слышу позади испуганный крик Фре. Оглядываюсь... За мной летит Кея, стараясь взмахивать крылышками точно так же, как я, а следом за ней с испуганными криками несется Фре.

Я сбавляю скорость, и теперь Кея летит рядом со мной. Нас догоняет Фре, и вот мы уже вместе делаем круг под куполом...

Кея машет крыльями спокойно и размеренно. Она летит легко и быстро, используя теплые потоки и движения воздуха, вызванные взмахами наших крыльев. Мы вылетаем на солнце, на свет, навстречу синеве и сиянию.

Кея летит между нами. Вскоре к нам присоединяются Ми, Кро, их потомство и множество галок из нашей большой стаи.

Серебристое оперение Кеи не вызывает ни враждебности, ни удивления, оно больше никого не поражает и не раздражает.

И вдруг мне становится страшно. Я вспоминаю такую же белую птицу на красной башне неподалеку от нашего купола и преследующую ее разъяренную черную стаю. Мое сердечко снова судорожно сжимается, как будто ястреб стискивает его своим крючковатым клювом.

Я слежу за Кеей, защищаю ее, охраняю, предостерегаю, предупреждаю об опасности. Отгоняю всех чужих птиц, поглядывающих на нее с недружелюбным удивле­нием. Стараюсь, чтобы она всегда была рядом со мной и с Фре, среди уже привыкших к ее непохожести галок.

Чаще всего мы всей стаей летаем вместе к морю.

Кея растет, становится большой и сильной.

Сарторис вместе со своими сороками тоже, похоже, уже привык к светлому оперению Кеи и делает вид, что не замечает ее. А может, он просто боится стаи галок и ждет подходящего случая, чтобы напасть?

Я не доверяю Сарторису и становлюсь еще более подозрительным.

Проходят лето, осень, зима.

Большинство молодых галок уже давно стали самостоятельными, покинули родительские гнезда и возвращаются в них только на ночь.

Но Кея все еще живет вместе с нами, и Фре неодобрительно посматривает на то, как в холодные ночи она засовывает голову мне под крыло. Фре ревнует к Кее и, если бы только могла, давно уже не позволяла бы ей спать в нашем гнезде.