— Снег бродный. Мороз… Кто пойдет? Никто не пойдет…

— Можно взять мою палатку, она маленькая и есть к ней легкая печка. Если есть снаряжение — мы сможем оплатить также амортизацию вашего снаряжения, но надо, чтобы шли два человека.

Маслов переступил с ноги на ногу, подумал еще и ответил:

— Худо дело, не желает никто. А если сильно надо — и один человек ходить может. Я и один могу.

— Одного отправлять не имеем права. С тобой что случится — меня судить будут. Вдвоем идти лучше: один лыжню топчет, другой сзади отдыхает, и палатку вдвоем ставить хорошо.

— …Два человека — это легче, — согласился Маслов.

Он подумал и вышел, и через полчаса возвратился с напарником. Это был невысокий человек, широкоскулый, как и Маслов, в телогрейке, подпоясанный ремешком, на котором висел в деревянном потертом чехле небольшой нож.

— Он хочет идти, — сказал Маслов, указывая на человека, которого привел с собой. — Он охотник. Мы можем выйти утром.

— Вот хорошо! Очень хорошо! — обрадовался заведующий. — Договор оформим сразу после возвращения, — он подал коробки с термометрами. — Мою палатку брать будете?

— Нет, — просто сказал Маслов. Его напарник молчал. Он так ничего и не сказал, а Маслов взял термометры.

Он пошел к себе в избушку, которая стояла у самого обрыва над Енисеем и сказал жене, что понесет пакет вверх по Бахте, к Чертовому порогу. Жена пошла в магазин и купила масло. Маслов полез на чердак, достал лыжи, снял с них жомы и осмотрел крепления. Сыромятная кожа высохла, но нигде не потрескалась. Он попробовал, как она изгибается, и увидел, что крепления ремонтировать не надо. Он снял в сенях с гвоздя закопченный котелок и вещевой мешок. В котелок Маслов бросил больше половины плитки чая и масло. Коробки с термометрами завернул в газету и обвязал ремешками. Галеты жена подала в ситцевой сумочке; все это он положил в мешок, туда же сунул небольшой топорик, топорище было прямое, длинное и торчало из мешка сквозь завязку. Потом Маслов пошел в клуб смотреть кино.

Была середина зимы, светало поздно. Он проснулся среди ночи, включил свет и стал собираться. Жена спала, Маслов затопил железную печку и разогрел суп и чай, надел теплый зимний костюм из серого сукна, который на прощанье подарил начальник экспедиции, где Маслов раньше работал проводником. Он подпоясал куртку кожаным ремешком, повесил нож и зарядил ружье. Ружье было старинное, с одним замком, и заряжалось с дула; конечно, у Маслова было другое, двухствольное, но он решил взять это, потому что стрелять придется мало, а оно легкое, как посох.

Маслов вышел со двора, деревня спала, дома окутал морозный туман. Собаки на улице лежали свернувшись, не поднимали голов и не лаяли, когда он проходил мимо. Молодой охотник из народности кето, который согласился вчера прийти на метеостанцию, спал, — у него днем свои дела. Маслов прошел мимо его дома. Маслов шел по дороге вдоль Бахты и нес лыжи и посох под рукой, дорога была наезжена розвальнями и нартами собачьих упряжек, потом она свернула, он надел лыжи и зашагал по снежному покрывалу реки. За ним оставался след шириной в один шаг, но лыжи проваливались не очень глубоко, Маслов скоро шагал и размышлял на ходу.

Он легкий и груз за плечами легкий. Если идти быстро, до метеостанции придется ночевать только один раз. Весь день мять дорогу, а когда устанешь, надо отдыхать. Когда топчешь снег весь день, без палатки ночевать трудно. Он еще вчера думал, что нужно идти так, чтобы коротать только одну ночь. Нужно добраться за день до Кривого ручья, там, за Ганчиным порогом, избушка. Она завалилась, но если успеть до нее, то останется один переход. Это их избушка: его и брата Андрея. Андрей умер, они не охотились здесь много лет, но он по-прежнему все хорошо помнит, он знает эти места.

Брат Андрей умер на прошлой неделе, пришла телеграмма, но брат не поехал хоронить брата, потому что добираться далеко, а два года назад он уже ездил к Андрею в гости. Тот жил последние годы в Чите, обрадовался, когда приехал Маслов:

— Охота была тебя видеть, братка, сильно боялся тебя недождать. Теперь мне умереть не тяжело. Тут, на родине, где стояла первая избушка и лабаз, — теперь дорога; мотоциклы, машины ездят… Я все думал да вспоминал: там, на Кривом ручье, наша избушку стоит? Нет?..

— Провалилась… Крыша, потолок — все…

— …Ты приехал, — сказал Андрей, — это хорошо. Я тебя, знаешь, как ждал. Больше, верно, не свидимся; когда тебе сообщат — не приезжай: это ни к чему, тебе расход лишний будет — толку мало приехать к неживому. Ты не горюй. Родня — люди загребут. Сейчас мне хорошо и тебе хорошо, а потом это ни к чему. Свидимся — и прощай!

Обнялись — и прощай!

Такой был уговор, и после ехать не пришлось. Живого человека всегда держат дела, а там, в Чите, Андрею теперь все равно.

Он был старый — Маслов молодой еще, и сила еще есть. До метеостанции он постарается дойти за два перехода и может ночевать в мороз: с Андреем они были связчиками много лет, ночевали много раз. Они ставили под лед сеть, и выбирали место для избушки, и делали сруб. Андрей — тот все на свете знал: он знал, как ставить капкан, когда соболь идет на приманку хорошо, что делать, когда зверек жирный и попадаться не хочет. Как гайновать белку, что нужно, чтобы росомаха не лезла по столбам в лабаз, как жарить лыжи, чтобы концы не разгибались, как выбирать щенка и выбирать кремь на полозья для нарт. Андрей был связчик, это одно очень важно, ну и еще хорошо, что он родня: старший брат…

Маслов думал, а ноги делали свое дело. В декабре ночь становится днем, к середине дня и утра не бывает. Снег в середине зимы больше метра, на ветвях он спрессовывается, падает, лыжи под деревьями проваливаются меньше, а на реке он почти всегда рыхлый. Время от времени на отдельных участках поверх льда выступает свежая наледь, вода не съедает весь слой снега, но лыжи над этим местом вязнут. Там, где наледь замерзла, идти легко.

День был очень холодный, и камус не скользил, но груз был не тяжелый, и Маслов шел быстро. Он пересекал заячьи, росомашьи и лосиные следы. Выше по реке, подальше от Енисея, берега стали круче, хорошо обозначились долины ручьев; тальника в долинах было мало, но лосиные следы встречались. Река изгибалась, и он старался идти по самому короткому пути: чертил след шириной в один шаг с мыса на мыс. Один раз, когда вышел из-за поворота, недалеко в тальнике увидел лосей. Сначала ему показалось, что там, впереди, глухарь в снегу машет крыльями и все никак взлететь не может, а потом рассмотрел лучше: это лосиха на лежке ушами шевелит, не хочет вставать. Лосиха, а рядом — лосенок! Когда человек подошел очень близко, она поднялась. Она посмотрела на него и отошла наверх, недалеко. Лосенок, тот совсем не встал. В мороз им вставать нет охоты. Человек остановился, когда проходил мимо. Он опирался на посох, отдыхал, смотрел на лосенка, и тот следил и не шевелил ушами. А потом Маслов хотел идти и подумал, что посох не очень нужен, и оставил его там, где отдыхал. Маслов отошел и оглянулся: всякий зверь, который будет идти по реке, пойдет к посоху. Песцы подойдут, и сохатые будут топтаться и обнюхивать его.

Он хотел пить, но не останавливался, пока не увидел маленькую сушинку и трухлявый березовый пень, почти пустой. Маслов повернул к этому месту, утоптал лыжами снег, снял ружье и мешок и снял лыжи. Он надрал бересты, изрубил сушинку, разжег костер, вынул из котелка масло и чай, потом воткнул в снег вершинку сушины и повесил котелок со снегом. Береста и дрова горели ярко, огонь обнимал котелок и поднимался над ним, но снег таял долго и пузырился у металла; когда он растаял, вода закипела сразу. Маслов отломил от плитки чая и бросил заварку в кипяток, снял котелок с огня и решил отрезать немного масла. Масло кололось как стекло, и он бросал осколки в кипяток. Когда надо восстановить силы на тропе, хорошо с чаем пить масло или лосиный жир; лосиный жир лучше, человек не так вымерзает, ноги и сердце из него добывают силу и можно уходить далеко. Сидеть было холодно. Он стоял спиной к огню, сушил иней на спине и пил чай. Сквозь кожу бродней и меховые чулки мороз стал прихватывать пальцы ног. Маслов пил чай недолго. «Теперь груз легче», — подумал он, когда укладывал рюкзак, и улыбнулся.