Два бурых пса лежали привязанные куском троса под гнилым бортом неперевернутой шлюпки.

Они были косматые. Ветер с моря пригибал длинную ость на спинах и загривках. Короткая палевая шерсть на тупых мордах была иссечена заросшими и свежими шрамами.

Оба вислоухих пса — недвижны, и оттого, что мех шевелился, казалось: им так же холодно, как зимой, когда в сильный мороз сечет еще и ветер. Плечи и грудь у них были сильно истерты. Между ними лежала туша нерпы. Она была наполовину съедена. Нерпа, наверное недавно, попала в невод вместе с селедкой. Домик базы партии стоял у самого берега — несколько дней не было видно, чтобы к собакам кто-нибудь подходил. Ночи шли короткие и белые, они не приносили сна. Собаки не поднимали голов от песка, глаза не смотрели никуда, даже на тушу, которая между ними валялась.

С моря тянулся туман.

Подальше в море его было меньше. У берега он становился гуще, плыл неоднородной серо-белой массой. Он перекатывался, лез в пойму реки, иногда и дальше, к горам. Клочья тумана отрывались, непрерывно изменяли свою форму. Он, тяжелый и влажный, холодил легкие. Галька, валуны, дома, брошенная шлюпка и серая с коричневым туша нерпы, — все было мокрое.

Фамилия начальника экспедиции — Сухоребрый. В Охотске мы разговаривали в его кабинете, я стоял. Это человек пожилой, полноватый и во время разговора шумно дышит. Когда пол-экспедиции летели на полевые работы одним самолетом, в Хабаровске, во время пересадки, начальник экспедиции отстал. Он пошел в медпункт авиапорта измерять давление — там его уложили и задержали; позже проговорился, что хотел бежать ночным рейсом, но в медпункте отобрали билет. Сперва никто не знал причины, по которой он отстал. Все в салоне смеялись, когда наш самолет поднялся в воздух и мы обнаружили, что нет начальника; они не выпускали его два дня. На полевой базе перед отправлением на участки работ Сухоребрый вызывал всех и знакомился с подготовкой к началу работ сам.

— Сколько у тебя человек? — начал он.

— Пока что — двое, — ответил я.

— Сколько месяцев работы на полуострове? — еще спросил он.

— Пять с половиной, по предписанию.

— Даты перебросок с пункта на пункт с начальником партии согласованы?

— Нет, — сказал я.

— Почему? — без удивления спросил он.

— Проектом предусмотрено применение вертолета, а по метеоусловиям района не меньше трети времени нелетная погода: туманы, — это значит сидеть и ждать…

Он слушал, и я опять продолжал:

— В хорошую погоду две машины не смогут перевозить все подразделения экспедиции сразу— придется еще ждать…

— Что тебе надо? — прервал он меня.

— Нужен другой транспорт.

— Вездеход там не пройдет! — с раздражением ответил он. — Аэрофотоснимки я видел…

Он приоткрыл рот, сморщил нос и провел короткими пальцами по губам.

— Да, — сразу согласился я, — на плато рельеф сглаженный и стланик невысокий, но от моря подъемы крутые, долины рек и больших ручьев покрыты лесом, но по ним можно продвигаться с вьючным транспортом. Можно делать переходы и в плохую погоду.

— Ты хочешь брать оленей?

— Хоть оленей, хоть лошадей. Аренда обойдется экспедиции недорого.

— А что говорит начальник партии? — вдруг спросил Сухоребрый.

— Начальник партии сказал: «Зачем тебе нужны эти коняки?» — рассмеялся я.

— Может, он правильно думает? Раньше никто из нас в этом районе не работал!.. Они с голоду подохнут.

— Здесь, в Охотске, есть дед шкипер, он не раз плавал к полуострову. Он говорит, что через дней десять в поймах речек трава появится… Мы бы смогли передвигаться по долинам, а к сигналам подниматься с теодолитом и маленькой палаткой. Вертолет нужен будет раз в месяц или полтора — привезти продукты, изыскатели якутских предприятий в этих местах используют вьючный транспорт…

— Ну хорошо, — сказал Сухоребрый недовольно. — Арендуй, если уговоришь начальника партии. Смотри, чтобы они не подохли…

— Ладно, — сказал я.

Нужно было попробовать арендовать оленей. Испросив разрешения, я вылетел самолетом в противоположную от Охотского моря сторону: вверх по реке Охоте, в поселок Арку. Но всех рабочих оленей там арендовали другие экспедиции, еще три месяца назад, и с оленями ушли проводники. Они заранее повели связки в Якутию, куда-то к вершине Индигирки. До начала сезона им нужно было пройти шестьсот километров. В селении Арка солнце садилось в полночь за гору на той стороне реки Охоты. Через полчаса небо опять светлело: шла середина июня. Течение здесь было стремительное, среди ночи воронки на воде, плавник в уловах и другой берег Охоты были видны очень хорошо. На следующий день я возвратился в Охотск.

Нам нужно было четыре или три лошади, никак не меньше трех. Мы арендовали их на рыбном комбинате поселка Иня. И это хорошо: Иня ближний к полуострову поселок. Когда начальник партии сообщил по радиостанции, что рыбный комбинат дает в аренду лошадей и вьючные седла, я обрадовался, но радость была преждевременной: нам дали всего двух лошадей.

Мы вылетели в Иню: нас трое и собака, и с нами снаряжение. Ветер гулял, и вертолет бросало. Облака шли низко, металлическая стрекоза то погружалась, то выходила в просветы между ними, и тогда внизу были видны безлесные холмы. Цвет холмов — изжелта-серый, тундровая поверхность казалась выжженной. Кое-где то узкими полосами, то рваными пятнами лежал снег. Ближе к морю пятен было меньше. Старая лайка привыкла летать, ее не тошнило, когда машину бросало к земле. Она терла передними лапами то одно, то другое ухо и переползала. На море у поселка Иня льда не было.

Когда туман садится, это значит, что погода будет хорошая. Он опускается крупной моросью, и после может выглянуть солнце. Несколько дней и ночей в поселке Иня туман с моря плыл и плыл бесконечно.

Черный с белой рубкой маленький траулер по другую сторону каменистой косы в заливе касался носом пологого берега. С разгона он немного заехал на сушу — носовая часть с фальшбортом выглядела слишком высокой, а корма — низкой. Набегала небольшая волна, корма поднималась и опускалась, сталь терлась о гальку. Траулер с выключенной машиной покачивался, на берег с фальшборта сбросили узкую деревянную сходню, и она шевелилась; рядом с траулером, бортом к берегу, плавал желтовато-белый, с высокими бортами кунгас. Его построили недавно, наверное, перед самой путиной, — это было грубое сооружение. Остов сколочен из толстых неструганных брусьев, борта — из толстых неструганных плах; он несообразный: короткий и широкий, и корма широкая; весь из сырого материала. Кунгас тоже терся днищем о гальку, в нем перекатывалась вода, и мы хотели погрузить в него лошадей.

Капитан стоял в рубке и смотрел из проема раскрытой двери. Он громко ругался. Это был неплотный человек с маленькой головой и сердитым лицом, одетый в поношенную, но сохранившую красивые линии форменную одежду. Он очень хорошо умел ругаться. Прилив заканчивался. Надо было выйти из залива, пока вода не начала спадать, но лошади не хотели подниматься по настилу из плах. Капитан кричал, что если прозеваем прилив, то траулер в море не пойдет. Мы старались, как могли. Мы тянули и погоняли изо всех сил. Они смотрели на кунгас, выкатывали глаза— и храпели. Стоило лошади поставить копыто на настил, как она взвивалась, несла вдоль берега— и вдвоем удержать ее было трудно. Так повторялось много раз.

Справа, близко от нас и чуть дальше, сквозь туман было видно, как из самоходной баржи и шлюпки с надстройкой носят бочки и ящики. Два небольших судна, подымая волны, быстро прошли мимо к выходу из залива. Лошади ржали и не покорялись. Мы хлестали их и тянули за недоуздки. Наша старая черная лайка, привязанная у накрытого брезентом снаряжения, рвалась к ним: все время лаяла, припадала животом к земле и дергалась на поводке.

Мы пробовали надеть лошадям на головы мешки, но из этого ничего не получилось; они бились еще сильнее. Та лошадь, что повыше, разбила о настил переднюю ногу. Рана была глубокой, и кровь текла очень сильно, но никто не стал перевязывать: не было времени. Капитан злился, и злость его была яростной. По всему видно, он не шутил, когда кричал, что не будет буксировать кунгас, если пропустим самый верх прилива. Мы не знали, что предпринять еще. Георгий Андреевич сказал, что надо им закрыть глаза щитками. И стал вырезать эти щитки из куска толя и пришил проволокой к недоуздкам.