Глава сорок третья

ОДИНОЧЕСТВО ПОБЕЖДЕННЫХ

Мне показалось — показалось или так оно и было? — что несколько секунд никто из них не шевелился. Браун сидел в кресле, сложив руки со сплетенными пальцами на животе, Кристл стоял у камина, низко опустив голову, так что его подбородок упирался в грудь, а Джего, все с той же застывшей гримасой отчаяния на лице, которую я принял сначала за улыбку, остановился в ярде от Кристла.

— Значит, я ошибся, — сказал Браун.

— Многие из нас ошиблись! — гневно воскликнул Джего. — Да и неудивительно! Я, правда, и раньше замечал веселенькие поступки…

Кристл поднял голову и спокойно, холодно посмотрел на Джего. Я не знаю, что произошло между бывшими друзьями до моего прихода, однако едва ли Кристл говорил много: мне думается, он не стал ничего объяснять, а просто объявил Брауну о своем решении.

— Я не намерен слушать ваши выговоры, — оборвал он Джего.

— По-моему, я имею право сказать все, что думаю! — воскликнул тот.

— Каждый из нас имеет право сказать все, что он думает, — проговорил Кристл.

— Только вряд ли это нужно, — спокойно заметил Браун.

Услышав этот рассудительный, предостерегающий голос, Джего нахмурился, а потом вдруг заговорил с Кристлом сдержанно и почти дружелюбно.

— Мне кажется, мы всегда понимали друг друга, — сказал он. — Мы оба знаем, что вы поддерживали меня не за мои достоинства, а просто выбрали из двух зол — из двух неприятных вам кандидатов — наименьшее. Должен вам признаться, что мне не слишком нравился такой сторонник, но по крайней мере никто из нас не притворялся. Мы трезво оценивали наши отношения и неплохо ладили. Правильно?

— В общем правильно, — отозвался Кристл. — Но я…

— А о частностях всегда можно договориться! — воскликнул Джего. — Мы с вами заключили рабочее соглашение… для меня, как я уже сказал, не слишком лестное. Мы оба понимали, что у нас мало общего. И все же сумели найти общий язык. Вам нравился мой соперник еще меньше, чем я, — вот что нас объединило. И до сих пор это нас вполне устраивало. Так неужели мы не можем сохранять благоразумие еще несколько часов.

— Что вы имеете в виду?

— Завтра утром все уже будет позади. Так стоит ли идти на поводу у своей раздражительности? Я знаю — вас вовсе не радует, что я стану ректором. Но ведь мы оба знали об этом с самого начала. Кристл, я прекрасно понимаю, что в глубине души мы не жалуем друг друга. Нам незачем притворяться — так будет всегда. Но мы оба мирились с этим почти год. Нельзя потворствовать своим личным симпатиям и антипатиям, когда решается судьба всего колледжа. Я готов договориться с вами о любых частностях наших будущих взаимоотношений. Я призываю вас, Кристл, — обдумайте свое решение еще раз!

— Это бесполезно.

— Я призываю вас — обдумайте свое решение еще раз! — с лихорадочной настойчивостью воскликнул Джего. — Мы можем детально разграничить наши обязанности. Я готов оставить некоторые дела в вашей компетенции. Это не устранит наших разногласий, но позволит нам избежать наихудшего…

— Что же вы считаете для меня наихудшим?

— Победу Кроуфорда.

— Вы ошибаетесь, Джего, — покачав головой, сказал Кристл.

— В каком смысле?

— В прямом. Я хочу, чтобы Кроуфорд стал ректором. Раньше не хотел. И был не прав. Он прекрасно справится с ректорскими обязанностями.

Джего слушал — и слышал — Кристла, но не понимал. Его лицо все еще походило на маску отчаяния с примесью злобы и — это было почти страшно — надежды. Так человек, получивший письмо с трагической вестью, читает слова, но не сразу постигает их истинное значение, и какое-то время его лицо не меняется. До Джего еще не дошел смысл сказанного Кристлом.

— Вы, так же как и я, знаете, — проговорил он, — что наихудшее для нас обоих — это победа Кроуфорда?

— Вы ошибаетесь, Джего.

— Вас не пугает победа Кроуфорда?

— Ничуть.

— Вам не кажется, что Кроуфорд…

— Простите, Джего, — прервал его Кристл, — но вы, вероятно, меня не поняли. Я считаю, что Кроуфорд будет хорошим ректором. У вас есть достоинства, которых нет у него. Я всегда это говорил и не отрекаюсь от своих слов…

Теперь он все время смотрел на Джего — твердо, с полной уверенностью в своей правоте, но очень по-доброму.

— …Однако это не меняет дела, — после паузы сказал он. — Мне не хотелось продолжать, да, по-видимому, придется. У вас есть достоинства, которых нет у Кроуфорда, но в общем и целом он лучше, чем вы, справится с обязанностями ректора.

Джего издал придушенное восклицание. Он понял наконец Кристла, и его надежда угасла.

— Не надо так расстраиваться, Джего, — с грубоватым, но искренним участием проговорил Кристл. — Далеко не каждый человек может справиться с ректорскими обязанностями. И вовсе не лучшие…

— А теперь вы хотите унизить меня вашим сочувствием, — спокойно и негромко заметил Джего.

Всегда бледные щеки Кристла порозовели. Сейчас он и правда сочувствовал Джего — впервые с начала предвыборной кампании, — потому что тот был окончательно побежден и уже ощутил горечь стыда и отчаяния.

— Вы никогда не верили в добрые чувства, — мгновенно ожесточившись, буркнул Кристл. — И, может быть, именно поэтому у вас так мало сторонников.

— Я считаю, что этот разговор надо прекратить, — твердо сказал Браун.

Они стояли лицом к лицу. На мгновение мне показалось, что сейчас они начнут выкрикивать взаимные оскорбления, осуждая друг в друге то, что каждый из них не мог принять…

Но они промолчали. Возможно, их образумила реплика Брауна. Они стояли лицом к лицу — мрачный, решительный Кристл и обуреваемый быстро нараставшим отчаянием Джего; Кристл отвернулся первым.

— Я иду в трапезную, — объявил он.

— Меня ждут к обеду дома, — проговорил Браун.

— Тогда до завтра, — сказал Кристл. — Увидимся в церкви.

Браун кивнул. Кристл коротко попрощался с нами и ушел.

Джего стремительно, словно не зная, куда себя деть, подошел к кушетке и обессиленно рухнул на нее.

— Вот, значит, и все, — проговорил он.

— Видимо, так, — ровным голосом сказал Браун. — Если только не случится какой-нибудь неожиданности… а я на вашем месте не стал бы этого ждать.

— Я и не жду, — отозвался Джего.

— Похоже, что с этим необходимо примириться, — сказал Браун. — Надеюсь, вам не нужно объяснять, как сильно огорчены ваши друзья.

— Да, очень горько, — пробормотал я.

— Большое спасибо, — обронил Джего, думая о чем-то другом. И вдруг с мучительной болью воскликнул: — Но как я навалю это на Элис? Как смогу вынести ее страдания?

Мы с Брауном промолчали. Джего поджал ноги, повернулся и неподвижно скорчился на кушетке. Зазвучал колокол, возвещающий обед.

— Я не могу идти в трапезную, — простонал Джего. — Не хочу, чтобы они пялили на меня глаза.

— Это вполне понятно, — сказал Браун.

— А мне вот совершенно непонятно, как я и вообще-то останусь теперь в колледже! — воскликнул Джего. — Ведь здесь все будет напоминать мне о моем позоре.

— Я сейчас скажу банальность, — проговорил Браун, — но время действительно залечивает любые раны.

— У меня нет сбережений! — выкликал Джего. — Я слишком стар, чтобы менять жизнь! А здесь каждый человек… каждый взгляд будет напоминать мне о моем позоре!

Он добавил:

— Видеть, как другой переселяется в Резиденцию… Называть его ректором…

Разговор Джего с Брауном не был похож на диалог. Джего выкрикивал две-три довольно бессвязные фразы, а потом на несколько минут умолкал. Ему открывались все новые последствия грядущей кроуфордовской победы, и слушать его было очень тяжело. Когда об этом узнают наши противники? А может быть, они уже празднуют в трапезной свою победу? Когда об его поражении станет известно в университете? А может быть, уже известно? Кто из его врагов порадуется первый? Зачем он согласился выдвинуть свою кандидатуру?..

Его отчаяние было так велико, что он накинулся на Брауна: