«Пусть ненависть к тем, кто терзал этот город бомбами, снарядами, голодом, ожесточит ваши сердца. Вперед, воины-освободители!»
Перед операцией на двух фронтах — Ленинградском и Волховском — в ряды партии вступило без малого 28 тысяч бойцов и командиров. В январе в частях прошли партийные и комсомольские собрания, митинги. Политработники все как один были в эти дни на переднем крае. Одна мысль владела всеми: надо победить обязательно.
Вечером и в ночь с 11 января на 12-е по обе стороны шлиссельбургско-синявинского выступа все пришло в движение. Десятки тысяч солдат и офицеров нескончаемыми колоннами потянулись к переднему краю, заполняя холодные, промерзшие траншеи.
Над немецкими траншеями в эту ночь чаще обычного взлетали разноцветные, обливавшие все вокруг беспощадно ярким светом ракеты. К утру гитлеровцы поуспокоились. Погода оставалась неустойчивой: последние дни часто валил мокрый снег, а порой начинал моросить дождь. Небо и сегодня застлано низкими снеговыми тучами, с рассветом берега заволокло густым туманом, так что даже Нева поначалу еле угадывалась где-то там, за первой траншеей. Потом стало проясняться.
12 января. 9.30. Вот она, минута, которой так долго ждали! Небо над Невой прорезали огненные полосы залпа 14 дивизионов гвардейских минометов — «катюш». С деревьев посыпался снег. Грянула артиллерия: с правого берега Невы около 1900 орудий и крупнокалиберных минометов — по 144 на километр прорыва и 2100 с Волховской стороны — по 160 на километр.
В несмолкаемый грохот армейской артиллерии вплетались грозные басы поставленных на железнодорожные платформы морских орудий, они поражали цели на расстоянии до 45 километров. Снаряды весом в 700 с лишним килограммов и больше рвались на территории превращенных в мощные опорные пункты рабочих поселков Синявинских торфоразработок, в Синявине, в Мустолове и дальше. Не только на переднем крае — всюду бушевал стальной смерч, по всему пространству вбитого между нашими фронтами фашистского клина.
Все окуталось дымом, закружило снежной пылью, в воздух летели обломки бревен, какие-то черные глыбы. Только кромка земли у самой Невы, под обрывом, и скаты обрыва, хоть там и были огневые точки, какое-то время оставались нетронутыми: артиллеристы опасались при стрельбе разбить прибрежный лед и тем самым разрушить естественные подходы к берегу. Но вот уже выкатываются на прямую наводку пушки, их снаряды летят так низко, что у многих в передней траншее воздушной волной чуть не срывает каски. Теперь уже и самые близкие к реке позиции врага пестрят огненными всплесками.
Ночью маленькие ПО-2 долго барражировали над вражеской обороной, сбрасывая бомбы, и теперь бойцы снова с надеждой и тревогой поглядывают на небо: скоро ли появится авиация? Плотные, серые облака, однако, висят низко, непробиваемо. Неужели не подняться ни штурмовикам, ни бомбардировщикам? Досадовали все, а старшие командиры особенно. Они знали, что на этот раз превосходство в воздухе наше: в распоряжении Волховского и Ленинградского фронтов в тот момент имелось около 900 самолетов против 130 немецких. Потом в ходе боев фашисты удвоили численность воздушных сил, но преимущество до конца осталось за нами. Использовать его, к сожалению, в полной мере не удалось из-за погоды. Минут за 40 до конца артиллерийского наступления где-то за облаками мелькнули боевые машины: бомбардировщики остались на земле, а истребители и штурмовики небольшими группами, по шесть — восемь машин, поднялись в воздух.
11.15. Волховский фронт. На белом снегу, только что озаренном огненными трассами ракет, от деревни Липки близ берега Ладожского озера до Гайтолова вырастают брызжущие огнем, ощетиненные штыками цепи… Гром над Невой еще не смолкает: из-за меньшей насыщенности орудиями артиллерийское наступление рассчитано здесь на 2 часа 20 минут. За рекой ничего уже не различить, только багряные сполохи прорезают небо: на каждый квадратный метр первых вражеских линий должно прийтись по два-три разрыва. Что живое сохранится в этом аду? На нашем берегу, однако, начинают рваться снаряды. Управление у гитлеровцев, видно, нарушено, отвечают они разрозненно, неорганизованно. Но отвечают. Уже есть попадания в траншею. Первые жертвы, первая кровь…
Командир 136-й дивизии Николай Павлович Симоняк, в привычных всем черной кубанке и полушубке, наблюдал за происходящим то в стереотрубу, то поднимался на бруствер окопа. Ядро, костяк его дивизии составила отдельная стрелковая бригада, оборонявшая полуостров Ханко. Тогда они не отошли ни на один метр, эвакуировались только по приказу, морем и только в декабре 41-го. Теперь им, ханковцам, предстоит наступать в полосе главного удара. Верят им ленинградцы, в командира их верят: в армии он с гражданской войны, участвовал в героическом переходе, описанном Серафимовичем в «Железном потоке».
По правому берегу прокатился страшный грохот: 1500 подвесных зарядов подняли в воздух минные поля перед нашим передним краем, разметали заграждения: обороне конец, теперь только вперед! Еще один залп «катюш», и батареи переносят огонь в глубину обороны врага. Над Невой взмывают торжественные звуки «Интернационала»: в 136-й дивизии полковые оркестры выведены в первую траншею.
Люди на Неве и слева и справа — насколько видит глаз. Первая минута, вторая, третья…
Бегут солдаты, офицеры… На пути их пока только редкие артиллерийские разрывы. С правого фланга 136-й дивизии — 270-й полк, старейший в Советской Армии, еще в гражданскую за ним закрепилось название Путиловского, Петроградского. Теперь он называется Ленинградским. Связь та сохранена, незадолго до наступления делегаты путиловцев-кировцев, дети и внуки тех, кто на заре Советской власти составил боевое ядро части, вручили полку знамя Кировского завода, и вот оно взметнулось уже в рядах атакующих. Несет его Михаил Семенов.
2-й батальон попал под пулеметный огонь. Цепочкой застыло на льду одно из отделений — как бежали, так и рухнули скошенные прицельной очередью. Командир одной из рот тоже словно споткнулся о что-то невидимое. Метров 100 остается до вражеского берега, и вдруг затрепетало полковое почетное знамя, замерло. Качаясь, стоит Семенов, из последних сил, видно, держится, и вот кто-то принял у него полковую святыню, снова затрепетало над цепью красное полотнище, только тогда опустился на лед знаменосец…
В центре — 269-й полк, в первом эшелоне у него два батальона — Федора Собакина и Андрея Салтана. Здесь поспокойнее, еще немного — и уже левый берег. Но какие они все-таки долгие, эти 6–8 минут, как это много — 600 метров торосистого, неровного льда; штурмовые группы были на левом берегу, когда вдруг подал голос вражеский пулемет, кто-то из уцелевших гитлеровцев успел прийти в себя. Разворачиваясь на бегу в сторону пулемета, солдаты свинцом встречают свинец, и пулемет словно захлебывается на полустрочке. Наконец позади смертельные минуты и метры. Видно, как солдаты карабкаются по крутому обрыву, помогая друг другу. И танки уже там — маленькие, верткие Т-60 и Т-70 из бригады Владислава Владиславовича Хрустицкого. Тоже помощь. Тридцатьчетверки, конечно бы, лучше, но лед еще слаб, не выдержит их, для тридцатьчетверок надо строить специальные переправы.
Там, наверху, бой словно бы распадается на сотни, десятки отдельных схваток…
Николай Залетов, сержант, командир взвода из 269-го полка, в будущем первый в Советской Армии полный кавалер ордена Славы, бежал в первом эшелоне, вслед за штурмовыми группами. Бежал полуоглохшим от артиллерийской канонады. Тревожился: вдруг да останется этот шум в ушах, помеха будет в бою. Неву они проскочили на одном дыхании. Залетов попытался даже с ходу влететь на крутизну, в ту минуту ему казалось, что он все может. Не получилось, покатился обратно, еле на ногах удержался. Тогда только заметил бечевку, свисавшую с обрыва. Потянул — держится. Значит, кто-то из группы заграждения закрепил. Теперь проще. Хорошо, что морозец небольшой, можно без рукавиц. Сапоги скользят, ногами не во что упереться, только бы руки выдержали. Когда уже на круче был, позади себя услышал хрии. Залетов оглянулся, пожилой солдат из его взвода Демьян Лукич тем же путем взбирается; он еще в 19-м воевал на Пулковских высотах, с Юденичем, с тех пор и в партии; перед войной слесарил на Кировском, в первую блокадную зиму потерял всех близких, последним у него на руках умер четырехлетний внук, потому и выпросился в армию, жгла его ярость, никакие врачи не удержали, а ему-таки трудно: лицо фиолетовое от натуги, очки на самый край носа сползли, того гляди, упадут. Подал Залетов ему руку, подтянул, вместе спрыгнули в траншею. И там никого! Один поворот траншеи, другой, прямо на фашиста вылетел Залетов, реакция не подвела, нажал спуск автомата, а все равно тихо, заело что-то. Вот и смерть, вот она… Только гитлеровец почему-то не стреляет, со штыком сунулся. Залетов уклонился, штык воткнулся в стенку, обшитую досками. Дергает — не выдернуть. Не растерялся Залетов, саперной лопаткой саданул по каске так, что каска треснула… Теперь дальше, вперед, вперед, такое каждому из них боевое задание…