Бахаго вдруг умолк и задумался. В сущности, трудно было говорить о покровительстве предков. Его дед, душа которого давно уже поселилась в теле голубой цапли, явно отвернулся от него. Иначе почему же столько лет он не может найти своих сыновей? Он сейчас сказал Макере, что он, Бахаго, стал знаменитым при дворе обба. А какой прок от этого? Вот уже семь лет, как он делает из бронзы священные изображения людей, птиц и животных. Он уже угодил многим важным сановникам. Ему сказали, что лучшие его вещи стоят во дворце и украшают алтари божественного обба. Однако никто не помог ему в его несчастье. Все его надежды давно уже потеряны. Если бы он знал, что никогда не увидит, что никогда не найдет своих сыновей, он бы не остался в Эдо. Он вернулся бы в свое родное селение, в саванну.

Макера, который, так же как и отец, оставил работу и пошел в хижину, чтобы немножко отдохнуть, размышлял о том же. И он сказал отцу:

— Ты знаменит, отец, но братья мои все еще не вернулись. Как ты думаешь, где сейчас мои братья?

Бахаго лежал на циновке, закинув руки за голову и глядя на солнечный луч, устремившийся к маленькой грязной пятке сына, все думал о том, что никогда не покидало его и что преследовало его во сне и наяву.

— Может быть, бежали твои братья. Может быть, вернулись в нашу хижину и живут в саванне. Сейчас нам этого не узнать. Если бы ты был постарше, сынок, я бы послал тебя туда, и ты бы. все узнал. А мне нельзя покинуть Эдо. Теперь я уже здесь прикован невидимыми цепями. Когда даешь слово большому господину, нельзя его обманывать. А я каждый раз даю такое слово, обещаю сделать новую статую, еще одну голову. Время идет, не останавливаясь, в Эдо люди так же умирают, как и в Кано, как и в саванне. Всем нужны головы предков, всем нужны алтари.

Рядом с Бахаго, на той же грязной тростниковой циновке, примостился Макера. Он с удовольствием отдыхал после утомительной работы и после того, как набил живот бананами. Должно быть, он съел чрезмерно много бананов. Живот на его тощем теле так смешно раздулся, что стал похожим на барабан из шкуры молоденькой антилопы. Макера лежал и думал обо всем, что сказал ему отец. Все эти годы он видел печаль в глазах отца и слезы матери. Теперь уже мать никогда не была веселой, как прежде, в саванне. Бывало, придет соседка, скажет что-нибудь смешное, и мать начинает весело смеяться. А теперь она даже не улыбается. Как ей помочь? Как найти братьев? Отец стремился в Эдо, надеясь, что здесь встретятся жрецы аро или работорговцы, у которых можно было бы откупить сыновей. Конечно, они бы вернулись в саванну, если бы не это несчастье. Макера с грустью вспоминал родную саванну. Но с каждым годом в его памяти оставалось все меньше и меньше тех дней, когда он был еще крошечным Макерой и все его любили и ласкали. Зато в памяти хорошо сохранилось путешествие в Эдо. Он запомнил дремучие леса, гигантские баобабы, пестрых птиц и страшную ночь, когда отец чуть не погиб, преследуемый леопардом. Он запомнил бурю с небывалым ливнем, когда гром сотрясал землю и небеса, а молнии слепили глаза. Запомнил отца, ставшего на колени с мольбой к небу, чтобы буря не унесла их. Отец говорил тогда, что не удивился бы, если бы этот сильный воющий ветер, вырывавший с корнями могучие деревья, подхватил все их семейство и унес куда-то далеко, за пределы Нигера. Трудным был их путь, нелегкой была жизнь в Эдо. Разве он не видит, как всегда озабочен отец? Как он тревожится, когда работа бывает уже готова и нужно ее отнести какому-нибудь важному господину? Правда, за работу отец получает все необходимое. Как и в прежние времена, мать толчет в ступе просо и варит фуру. Нередко удается зарезать козу или овцу. Они всегда сыты. Но нет радости в их жизни. И хотя Макера научился разговаривать на языке эдо, у него нет сверстников, с которыми можно было бы позабавиться. Он постоянно занят работой, постоянно помогает отцу.

Размышления Бахаго и Макеры были прерваны приходом матери. Мать Макеры принесла миску горячей похлебки, поставила ее на циновку, села рядом с мужчинами, но не взяла в руки ложки, не стала есть.

— О чем ты печалишься? — спросил Бахаго. — Что-нибудь случилось?

— Беда большая! У горшечника увели детей!

— Кто увел? Когда?

— Я шла за просом, вдруг услышала вопли за оградой их дома. Я заглянула в щелку, вижу — люди из дворца обба связывают одной веревкой всех детей горшечника. Пятерых взяли. А когда несчастный горшечник схватил своего трехлетнего малыша, его отшвырнули в сторону, а мальчугана взяли. «Ему всего три годика, оставьте его мне! — кричал он. — Как я буду жить без них? И зачем мне тогда лепить эти горшки?» А люди из дворца погнали детей. И тогда горшечник стал швырять им вслед горшки. Дети кричали, мать рвала на себе волосы и просила убить ее. А горшечник как безумный колотил горшки. Я видела, как воины обба погнали детей ко дворцу.

Мать Макеры схватилась за голову и стала раскачиваться из стороны в сторону. А потом, уже не сдерживая рыданий, ткнулась лицом в земляной пол.

Бахаго бросил ложку.

— Скажи, что было дальше? И почему я ничего не знаю об этом?

— Я видела, как мать побежала за детьми, но не догнала их, упала на дороге. Когда горшечник подбежал к ней, он увидел, что она мертва. Сердце у нее разорвалось. У меня железное сердце. Почему оно не разорвалось, когда увели моих сыновей?

— Я сделаю для горшечника деревянную голову его жены. Голова этой женщины будет такой же прекрасной, как вот эта бронзовая голова матери обба. Он поставит ее на алтарь и каждый день будет ей класть приношения.

— Где же он их возьмет? Он стал безумным. Он никогда больше не сделает ни одного горшка.

— А разве ты его не накормишь, Мать Макеры? Заберем его в свою хижину. У него такое же несчастье, как и у нас. Но мы надеялись, что вернем сыновей. И мы трудились. А на что надеяться ему? Беда большая!

ТЕНЬ СЫНА НА СТЕНЕ ХИЖИНЫ

Прошло еще три года. Семья Бахаго по-прежнему трудилась, создавая скульптуры для многочисленных алтарей божественного обба. Макера уже стал самостоятельным кузнецом. А главное — он лепил глиняные формы для литья лучше и быстрее, чем отец. Бахаго только удивлялся, откуда это взялось. Иной раз ему казалось, что сын его владеет какой-то тайной. Иной раз Бахаго присматривался к работе сына и восхищался. Особенно Макере удавались лица. Они были очень выразительны.

Как-то отец сказал сыну:

— Знаешь, сынок, мать все еще тревожится за тебя. Вот уже три года как в нашей хижине живет горшечник, потерявший своих детей, а она все вспоминает тот страшный день, когда их уводили. И только сегодня сказала мне, что не перенесет горя, если Макеру уведут.

— Я же не маленький! Я никого не боюсь. И матери скажу, чтобы не боялась и не думала об этом. Ты сам говорил мне много раз, что нас не могут тронуть, раз мы работаем для божественного обба и его сановников. Нам только надо приносить жертвы духам предков и просить их, чтобы они сохранили жизнь обба, чтобы он не умер. Я узнал, отец: когда умирает обба, всякий может пострадать. Мне рассказывали, что, когда умер предыдущий обба, его дух пожелал забрать с собой самых лучших слуг, самых лучших ткачей, кузнецов, горшечников, портных, чеканщиков. Не знаю, так ли, но тот человек сказал мне, что вслед за обба ушли сотни людей.

— А ты спросил, как это произошло?

— Он сам рассказал, — ответил Макера. — Эти люди стояли у тела умершего. Они оплакивали его, а в это время один из важных сановников называл их по именам и говорил: «Великий обба призывает тебя». И каждого из них приглашали к великому обба. Человек выходил из толпы, и воины уводили его в соседний двор. Больше их никто никогда не видел.

Бахаго молча слушал сына и мысленно молился за здоровье обба. Сегодня обба жив, значит, Макера будет дома, его никуда не уведут.

В один из дней в хижину Бахаго пришел слуга из дворца и спросил, сможет ли Бахаго сделать скульптуру — маску женской головы из слоновьего бивня. Она была нужна к ближайшему празднику, который обба особенно любил и почитал. Это был праздник весенних посадок, когда великий обба собственными руками сажал первый клубень ямса и освящал его своими молитвами.