— Мам, успокойся. Мы устали и ложимся спать.

Ноэл не повторяет, что я не гей и это не хорошо. Конечно, этот поцелуй был довольно скучным и печальным, его даже поцелуем не назвать, потому что он был короче моргания, но дайте мне отдохнуть. Мы стоим в гостиной с её матерью, которая с жалостью смотрит на меня, а её дядя пожирает меня глазами, словно готов съесть. Её отец вздыхает на кухне и посылает проклятия, отправляя в мусорное ведро коробки молока и контейнеры сметаны, убеждаясь, что я буду держаться подальше от Эгг-нога его дочери.

— Я просто говорю о том, что парень должен целовать свою девушку с желанием, а не так, словно целует мёртвую рыбу. Если он ходит как гей и целуется как гей… — её мать уходит.

О, чёрт возьми.

Когда Ноэл открывает рот, вероятно для того, чтобы снова сказать маме о том, как мы устали, вместо того, чтобы защитить мою гетеросексуальность, я решаю взять всё в свои руки и посылаю к чёрту тот факт, что её семья смотрит на нас. Отпустив бёдра, я беру её лицо руками и, повернув к себе, прижимаюсь своими губами к её.

Я прерываю её слова и скольжу языком между удивлёнными, слегка приоткрытыми, губами. Наши языки встречаются, из неё вырывается мягкий стон и она сильнее сжимает рубашку на моей груди, когда я наклоняю её голову для лучшего доступа. Я мягко посасываю её язык, затем кружу вокруг него, углубляя поцелуй, до тех пор, пока не забываю о том, где нахожусь. Она на вкус как домашняя еда и небеса, её рот горячий и влажный, наши губы идеально движутся, как будто мы целовались годами. Никаких слюней или неловких движений языками, только скольжение и посасывание, дегустация и изучение.

Я держу её лицо ровно столько, чтобы она не вырвалась и в ответ, она прижимается ко мне всем телом, от бёдер до груди. Я чувствую как бьётся её сердце, когда наши языки сплетаются, а поцелуй выходит далеко за пределы сладострастного греха и мой член становится настолько болезненно твёрдым в джинсах, что она никак не может не чувствовать этого между нами. Она снова мягко стонет мне в рот, и эти вибрации заводят больше, чем что-либо, в жизни. С каждым скольжением её идеального, вкусного языка, мои яйца сжимаются и готовы взорваться, желая, чтобы мы были где угодно, но не в этой гостиной, чтобы я мог погрузиться в неё и проверить, есть ли в её теле горячие и влажные места помимо рта. Я потерял всякое чувство времени, и понятия не имею, сколько мы стоим здесь, целуясь под марихуаной, свисающей с потолка.

Наши рты слились вместе, и я не знаю, где заканчиваются мои губы и начинаются её, наши языки нежно сплетаются, словно они были созданы для этих прикосновений. Наши головы синхронно двигаются в противоположном направлении, углубляя поцелуй и Ноэл ослабляет смертельную хватку на моей рубашке. Её ладони скользят по моей груди и оборачиваются вокруг моей спины, прижимая настолько, насколько возможно. Не в силах сдержаться, с моих губ срывается стон, когда она прижимается бёдрами к моему члену.

— Определённо не гей.

Тихий шёпот с другой стороны комнаты врывается в моё перевозбуждённое сознание и, несмотря на то, что язык Ноэл всё ещё у меня во рту, а её тело так сильно прижато к моему, что я чувствую все её потрясающие изгибы, моё либидо как будто окатили ведром холодной воды. Последний раз скользнув по её языку и дав понять, что это ещё не конец, я возвращаюсь на землю, вспоминая, что у нас есть зрители, медленно разрываю поцелуй и смотрю ей в глаза. Они закрыты, губы влажные и припухшие, но всё ещё приоткрыты в ожидании, когда я вернусь и продолжу.

— Думаю, вам уже достаточно зернистого творога моей дочери.

Глаза Ноэл распахиваются и щёки заливаются румянцем, когда её отец ругает меня, стоя рядом с нами, сердито постукивая ногой по полу.

Убрав руки от её лица, я отступаю, надеясь, что тусклое освещение скроет массивную эрекцию в моих джинсах.

— Реджи, перестань быть кокблокером^[6], — смеётся тётя Бобби. — Отойди и дай Ноэл, и её парню, не гею, уйти в кроватку. У неё есть подарочек, который нужно открыть.

Глаза всех присутствующих обращаются на мою промежность.

Спасибо тусклому освещению.

Ноэл берёт меня под локоть, выталкивает из-под омелы, останавливается, быстро целует отца в щёку, и мы уходим.

— Всем спокойной ночи, — кричит она через плечо, толкая меня по коридору к лестнице.

— Даже и не мечтай о других весёлых вещичках в спальне, её молоко просрочено! — кричит отец Ноэл нам вслед, когда мы быстро поднимаемся по лестнице. Я оглядываюсь через плечо и неловко машу ему.

Ноэл взлетает по лестнице, мы проходим нескольких закрытых дверей и, добравшись до последней комнаты в конце коридора, она открывает деревянную дверь и указывает, чтобы я заходил первым.

— Добро пожаловать в спальню моего детства, — объявляет она, закрывая за нами дверь.

Я делаю несколько шагов по тёмно-синему плюшевому ковру и замираю на месте, когда мои глаза натыкаются на не девчачьи предметы.

— Хм, Леон, ты должна кое-что объяснить, — говорю я тихо, молясь Богу, чтобы то, что я только что чуть не кончил в штаны, целуя мужика, оказалось неправдой.

Глава 5 

Ноэл

Кто Леон? Он Леон? Это кровать Леон? Какой сегодня день? Где я?

Отлично сыграв, я затаскиваю Сэма наверх, в мою старую спальню, делая вид, что произошедшее в гостиной было ерундой. Сейчас, когда мы здесь, в этой крошечной комнате, и его огромное, мускулистое, сексуальное тело занимает половину маленького пространства, всё, о чём я могу думать, это его губы на моих. Его язык скользящий вокруг моего. Его тело, прижимающиеся к моему, изгибы мышц на его спине под моими ладонями, когда я скольжу по ним руками, его стон удовольствия, когда я жадно посасывала его губы и каменная твёрдость, которую я почувствовала, прижавшись к нему бёдрами, и, и, и…

Святой малыш Барракуда, у него огромный, как у рождественского ослика Доминика, но гораздо менее раздражающий и противный ушам. Но очень приятный для вагины.

— Я убита горем, безработная и бездомная, — отшучиваюсь я, в ответ на его вопрос. Неважно, о чём был вопрос. Он что-то спросил? Я почти уверена, он о чём-то спрашивал. Серьёзно, где я, чёрт возьми, нахожусь?

— Мы договорились об этом в аэропорту, — сухо отвечает Сэм, его глаза быстро пробегают по комнате. — Валяй, Леон. Ты выглядишь, как девочка, на ощупь как девочка и на вкус как девочка, но увидев оголённое декольте тёти Бобби в том платье, и как выглядит твоя старая спальня, прости меня, но я смущён. И не только я, но и мой член. Мой член очень, очень смущён. А мой член никогда не смущается, Леон.

Его слова ускоряются с каждым предложением, и я, наконец, возвращаю свой мозг на землю, вместо парения в облаках маленького городка, который я бы назвала Трахни-меня-рядом-с-Уоллвиллом. Осмотрев комнату, я понимаю, что он видит и почему так беспокоится. Стены моей старой спальни всё ещё покрашены тем же нежно-голубым цветом, с тех пор, как моя мама узнала, что беременна мной и отец начал переделывать дополнительную спальню в детскую. Ковёр тёмно-голубой, комод, тумбочка и две книжные полки тёмно-коричневого цвета, как и изголовье двуспальной кровати, которая покрыта толстым ватным одеялом голубого цвета. Если вы не догадались, мои родители думали, что я буду мальчиком. Они хотели ещё одного мальчика, когда узнали, что снова ждут ребёнка, через два года после рождения моего брата.

Вероятно, его приводят в замешательство не цвет комнаты, а трофеи — значки и синие ленты первых мест от борьбы до хоккея, бейсбола и футбола, украшающие каждую поверхность. Ещё я предполагаю, Сэм в замешательстве от фотографий в рамках с улыбающимися командами парней, которые стоят рядом с каждым трофеем.

— Я определенно девушка и это не мои вещи, — успокаиваю его я.

Повернувшись к одной из полок, я беру фотографию моего брата с выпускного в колледже, когда его бейсбольная команда выиграла в спортивной ассоциации. Я разворачиваюсь и указываю на парня, сидящего на колене в первом ряду с ухмылкой на лице, его волосы такие же тёмно-рыжие, как мои.