— У Вас ко мне какое-то срочное дело? Или всё же соизволите подождать, пока я отужинаю?

— Ты когда ему операцию будешь делать? Хоть что-то, чтоб его спасти, кроме своих чертовых повязок и вонючей мази? Небось, еще и кочергой натыкал?

Ухмыляется вдруг.

— Я уже сделал всё, что посчитал нужным. А если есть какие-то нарекания или предложения, то обратитесь… к Покровителю, если, конечно, он Вас услышит, — бездушно хохочет. — Или к Господу. Ваше здоровье, — и приподнял кружку с молоком, словно бокал, слегка махнув в мою сторону.

Ну, сука… Резво выхватываю у него из рук его чертов напиток и тут же плескаю в лицо.

— Будь ты проклят, ирод бездушный!

Молниеносный разворот — и помчать изо всех сил отсюда.

Нет больше выхода, неоткуда помощи ждать. Никто не заступится.

…но и отступать — самое низкое дело.

Не сейчас, не теперь.

Этот мир многому меня научил. Словно перерожденная, я совсем не та уже Лиля, коей являлась раньше. Не хилое эгоистичное бесцельное существо. Я теперь — Анна. Смелая и самоотверженная. Как священники, принимая сан, так и я, появившись в этом мире, приняла на себя новое имя, новую душу… и шанс всё исправить, переписать свою судьбу.

Не уступая страху, веря в свои силы, уповая на Божью (искренне, а не просто слова) помощь…. выбраться за ворота Бальги и пуститься темным коридором леса и еще недавних кровавых сражений в поисках единственной надежды. Единственной мечты.

Спасти его, спасти любой ценою, даже, если в итоге, самой умереть, или выжить… но всё равно его не обрести.

И не так уже страшны разбойники своей безжалостностью, как то, что они могут отобрать драгоценные минуты… и сам шанс спасти Фон-Менделя.

Но вот уже и очередной знакомый поселок на пути к Цинтену позади, а я всё еще жива и цела.

Цокот копыт по брусчатке, скрип колес. Отхожу немного на обочину, давая ходу невольным попутчикам. Но еще миг — и, вовсе сбавив скорость, молодой человек улыбнулся и крикнул мне (на польском):

— Dziewczynka, gdzie idziesz?[1]

Похолодело все внутри, сердце бешено заколотилось. Смущенно опускаю взгляд, не смотрю в глаза.

— Цинтен.

— О! Można jeździć? Ja też tam.

Несмелый, с опаской взгляд на него. Время — слишком бесценно сейчас, дорога каждая минута, мгновение… И то, если уже не опоздала. Некогда перебирать. Некогда бояться.

Обмерла на месте. Остановил повозку и незнакомец.

Еще миг — и храбро податься к «карете», живо, ловко запрыгнуть наверх.

— Анна?! — ошарашенная, вскрикнула Беата, не веря своим глазам.

Смеюсь счастливо. Тотчас бросаюсь на девушку и жадно прижимаю к сердцу.

— Я так скучала, как вы тут? Как? Где Хельмут?

— Над раненными корпит, а где же еще ему быть? А ты как?

— Над поляками? — удивленно переспрашиваю.

Обмерла Знахарка, печально скривилась.

— Увы, мы выживаем, как можем. И они — тоже люди, и у них тоже есть семьи.

Невольно, машинально киваю головой.

— Да не важно, — резво махнула в ее сторону, грубо прерывая речь. На мгновение прикрыла я ладонью лицо, коря себя за глупые мысли и вопросы. — Беата, — полный отчаяния и мольбы взгляд в глаза подруге. — Прошу, спасай. Выручай, иначе… он не выживет…

— Кто? — округлились ее очи.

— Генрих. Беата, мой Генрих при смерти…

И хоть по лицу Хельмута было видно, что он не доволен мыслью, что впустую столько времени придется потратить (в дороге), однако, на удивление, и не пришлось уговаривать.

…

— Я с тобой пойду, — слышится тихий шепот Беаты из коморки.

— Не чуди, — отозвался Хельмут. — Сама знаешь, что за дорога нас ждет, да и кто за всем здесь присмотрит? Оставайся за главную, чтобы я был спокоен…молю.

— Я же не переживу, если…

— А я не собираюсь сдаваться. Еще слишком много незавершенных дел. Да и на кого тебя брошу?

Несмелый мой шаг за дверь (увы, некогда ждать) — и оторвались эти двое друг от друга, отскочили, словно от кипятка. Стыдливо спрятали взгляды.

Быстрые шаги на выход Хельмута, бросая мне на ходу:

— Жду на заднем дворе.

Шумный вздох Беаты, метает пристыженные взоры то на меня, то так, по сторонам. Живо сгребла со стола пузырьки и протянула мне. Засовываем в торбу.

— Возьми, — взволнованный, дрожащий голос девушки. — Пригодятся.

— Беата, но есть «но». Огромное «но».

Обомлела та. Пристальный, с подозрением, сверлящий взгляд, словно выуживая мои мысли (невольно забывая уже о своей неловкости).

— Что такое?

— Хорст. Он не только не поможет, но и против пойдет. Даже подступиться не даст.

— Бунт?

Несмело закивала я головой.

— Помоги мне, Беата. Очень молю. Я не переживу этого.

Отвела та взгляд в сторону.

Еще миг — и бросается куда-то вбок, достает с полки глиняную посудину, а оттуда — вытаскивает мешочек. Отставить лишнее назад, и резво ко мне — ладонь к ладони, взволнованно зажимая дар.

— Береги его и никому не показывай. И сама пары не вдыхай. У тебя еще осталась та наша мазь? — многозначительный взгляд, казалось, глубиной в самую душу.

Едва заметно, коротко киваю.

— Добавишь в нее, разотри хорошенько, а дальше, — с опаской взгляд по сторонам, — … дальше — намажь на что-то острое, тонкое: спицу, иглу, край ножа — и уколи его, хорошо так, до крови. Буквально за считанные минуты в жар впадет, на несколько дней выпадет из жизни. Не лечи как простуду, не давай отваров и даже еды. Ничего — только компрессы и обильное питье. Придет в норму, но помнить обо всем будет очень смутно, а то и, вовсе, забудет.

— А если переборщу? — испуганно шепчу.

— То так тому и быть. Значит, Господь решит иначе.

Побледнела я. Похолодела. Но выбор — невелик. Тотчас сжимаю руку в кулак и киваю, шевелю губами:

— Благодарю.

— Хельмуту ни слова.

Живо закивала я головой, улыбаюсь. Чувствую, как по жилам моим растекается надежда.

Шаг в сторону, но, тут же, помедлила. На прощание взор на подругу и несмело шепчу:

— Всё-таки решились?

Смущенно улыбнулась та, побагровела враз. Стыдливо спрятала взгляд. Едва слышно:

— Война берет свое. И нет уже времени ни на сомнения, ни на страх.

Колко, с опаской мне в глаза, выискивая порицание.

Закивала я головой, добродушно усмехаясь.

— Ты даже не представляешь, насколько я тебя понимаю.

Разворот — и помчать, побежать прочь, жадно сжимая свою драгоценную поклажу.

И снова судьба благоволит мне: буквально сразу находим добрых людей, что помогают добраться едва ли не до приграничной зоны. А там лесом, полем, перебежками…

Еще немного — и ступили на навесной мост.

Не знаю, как я решилась на это, не помню толком даже, как всё это произошло. Словно я не я, и действия — не мои. И это при том, что к Генриху по возвращению я даже не осмелилась подойти, убедиться, что еще жив… что еще есть за что сражаться. Как со Шредингером: в какой-то степени, он всё равно еще жив, пока я не ведаю обратное.

А с Хорстом — совсем не жалко. Даже если что-то пойдет не так…

Более того… если Генриха уже нет, то… вряд ли и он останется в живых.

Молитвы молитвами, праведность — праведностью…

Но, наверно, я все же слишком Лиля для этого мира, что даже на белом полотне Анны… как бы я не старалась, а проступает горькое масло безрассудства и черствости, экстракт изуверства. Ровно всё то, что так рачительно выковала во мне судьба.

…

— Что с ним? Хорст, Вам плохо? — кинулась к нему первой та самая помощница, что и сообщила мне новость о Генрихе и безучастности сего мерзкого существа, «Лекаря». — Хельмут, осмотрите его, пожалуйста!

Отчаянно вопит девушка. Обмерла я на миг, страшась разоблачения. Нервно дышу.

— Это — она! Это — ведьма! — рычит, хотя… язык уже путается, а веки всё тяжелее открывать. Попытка ткнуть на меня пальцем, да сил не хватает и руку подвести. — Я не дам Вам… я знаю, почему он здесь…