— Не знаю, — смущенно признался Яптэко, — думаю, олешков им лечат, прививку делают. А может, что и другое.

— Ишь ты! — сказал Тёпка задумчиво. — А я батрачу.

«Ну и хитрый же человек! — подумал Яптэко. — Стал хозяином, а называет себя батраком». И чтобы Тёпка вел себя простодушно, Яптэко налил ему еще чашку спирту.

Тёпка выпил ее и забыл о стаде. Лицо его, покрывшееся потом, покраснело. Но, даже опьянев, он не забывал о своей жене. Он посматривал на нее, лежащую в полутьме на шкурах, и шептал:

— Ой, баба, баба!

— Вылечится твоя баба, — сказал Яптэко, — я это очень хорошо знаю. У нас в колхозе…

И Яптэко начал рассказывать о своем колхозе. Все богатства великого Нума, все богатства русского бога были, по мнению Яптэко, лишь жалким подобием колхозных богатств.

— Что такое есть жизнь? — спрашивал Яптэко, поднимая палец. — Жизнь — это наш колхоз «Нгер Нумгы». Понял?

— Худо же, однако, понял, — сказал Тёпка Ханзеров. — Хорошо, говоришь, у вас живут все, а колхоз маленький…

Яптэко обиженно замолчал. Он выпил вина, основательно закусил свежим мясом и хмуро сказал:

— Ты несговорчивый, товарищ! Мне надо уезжать. Ты теперь богатей, и мне с тобой не по пути, как говорят на больших соборках кулакам.

Тёпка испуганно посмотрел на Яптэко, на жену и примиряюще сказал:

— Я все понял! — хотя по лицу его было видно, что он ровно ничего не понял.

— Вот это хорошо, дорогой товарищ. Я с тобой сейчас проведу агитационную работу.

И Яптэко до глубокой ночи говорил Тёпке, что такое колхоз и почему в нем должны состоять все настоящие люди. Тёпка вначале внимательно слушал Яптэко, но спирт был выпит, чай тоже, и Тёпка стал дремать. Увлеченный своей беседой, Яптэко и не заметил, как Тёпка уснул.

— Вот лешак-то! Уснул, однако! — удивился Яптэко и разбудил пастуха. — Ну, все понял?

Тёпка виновато улыбнулся, стряхивая дремоту, и сказал:

— А что такое мне понимать надо?

— Вот беда! — уже с негодованием сказал Яптэко. — Да в колхоз-то пойдешь или нет? В мой колхоз… Понимаешь?..

Тёпка сердито посмотрел на Яптэко и неожиданно рассмеялся:

— Так бы и сказал: пойдешь или не пойдешь.

— Так и говорю.

— Как не пойти, пойду, — сказал Тёпка, — а то говорил ты мне, говорил, а я и так давно уже не спал.

— Это агитация, — смущенно ответил Яптэко и вытащил из сумки уже исписанный листочек. — Слушай. Если правда, то свою тамгу поставь…

— Так написано? — спросил Яптэко.

— Все так, хорошо написано, — Тёпка вздохнул. — Только допиши, однако, — смущенно добавил он, — не «у кулака Солиндера», а «у господа нашего Исуса Христа»: олешки-то монастырские.

Яптэко сделал исправление.

Тёпка поставил под заявлением свое родовое клеймо — рисунок оленьих рогов — и посмотрел на жену.

— Лучше ли бабе-то?

— Болит, все равно болит, — печально улыбаясь, сказала женщина, возвращая градусник Яптэко.

— Придется за большой наукой ехать, — озабоченно сказал Яптэко. — Ты теперь колхозница, и я о тебе обязан заботиться. Ведь у меня должность такая — почтальон.

САМОЕ ДОРОГОЕ НА СВЕТЕ

Яптэко Манзадей был убежден, что придет время, когда самые знаменитые ученые напишут о нем такую книгу, что если ребенок начнет ее читать с пяти лет, то последнюю страницу он перелистает уже в глубокой старости: так будет толста эта книга…

Пока же Яптэко скорбел. Причиной скорби был его возраст. Яптэко Манзадею шел двадцать первый год, а человечество, наверное, еще не догадывалось о его существовании.

Придя к этому горькому выводу, Яптэко две недели ездил по стойбищам мрачный. Не придумав ничего исключительного, Яптэко Манзадей поехал в Красный чум к русской учителке Тоне Ковылевой.

Она была, по мнению Яптэко, так учена, что перед ее мудростью меркли не только все научные светила, но даже бухгалтер колхоза «Полярная звезда», который умел очень красиво, с сотнями тонких завитушек, писать разные деловые бумаги.

Он писал так красиво, что бумаги, заполненные его завитушками и виньетками, не мог прочесть даже сам секретарь тундрового Совета Миша Якимов.

Яптэко очень уважал русскую учителку. Ведь это она обучила его грамоте.

Он подъехал к Красному чуму уже в сумерках.

— Здравствуй, товарищ Тоня, — сказал он, опустив глаза.

С недавних пор он со стыдом в душе признался, что в серые, как у котенка, глаза учителки он прямо смотреть не может.

— Здравствуй, Яптэко, — сказала учителка. — За новыми книгами приехал?

— Нет, — сказал Яптэко.

Учителка угостила его чаем.

— Ты какой-то странный стал, — задумчиво произнесла она. — Может быть, влюбился в кого-нибудь?

— Нет, — сказал Яптэко смущенно. — Я ненавижу баб: они хитрые и много кричат, — объяснил он и уже спокойно посмотрел в глаза учителки. — Скажи, — спросил он, — кого на свете больше всего любят люди? А?

Учителка с изумлением посмотрела на Яптэко. Яптэко объяснил подробно, что его интересует.

— Зачем тебе это? — еще более удивилась учителка.

— Надо, — нахмурился Яптэко Манзадей.

— Великих людей на земле было очень много, — сказала учителка. — Фарадей, Шекспир, Толстой, Ньютон, Бруно, Ломоносов, Рафаэль, Микеланджело, да мало ли их…

— А я мог бы сделаться таким же великим? — тихо спросил Яптэко Манзадей.

Учителка отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она, — великие люди родятся редко. И хотя они родятся талантливыми, они много учатся, прежде чем стать великими. А ты еще только едва грамотой овладел.

— Обидно, — сказал Яптэко. — А есть такие, кто без большой грамоты великим стал? Неужели нет таких?

— Таких нет, — улыбнулась учителка. — Одни самоучками приходили к знаниям, другие учились в университетах. Вот, например, Циолковский или Мичурин сами до великих открытий дошли, но они много читали и изучали.

— Мичурин… — с уважением повторил Яптэко. — Дай мне про него почитать.

Получив книгу, Яптэко бережно спрятал ее на груди и, поблагодарив учителку, покинул Красный чум.

Так началась полоса творческих страданий и великих открытий ненецкого естествоиспытателя Яптэко Манзадея.

Прочитав книгу, Яптэко немедленно забросил все свои дела и поехал в Красный город, столицу своего округа. Там в продуктовом магазине он купил ведро картошки и, тщательно укутав ее в оленьи шкуры, отвез на побережье Ледовитого океана.

На сопке перед своим чумом он тщательно приготовил две гряды и посадил в них картошку. Русская уборщица на фактории объяснила ему, как это делается.

— Не вырастет только здесь, замерзнет она, — усомнилась женщина.

— Вырастет! — убежденно сказал Яптэко. — Великий ученый Мичурин даже северный виноград вырастил, а я ведь только картошку.

— Ничего, ничего, дерзай, Яптэко, — поддержал заведующий факторией товарищ Кузнецов. — Только нос не вешай, если вначале будет неудача.

— Я не из таких! — сказал Яптэко и с наступлением великого полярного дня посадил картошку по всем правилам искусства.

День, когда первые робкие ростки картофеля показались из земли, стал для Яптэко Манзадея днем неописуемого счастья. Он забросил все свои дела и поехал по стойбищам. И в каждом стойбище он подробно рассказывал о своей научной работе и, подняв палец, говорил:

— Растет!

И все радовались успехам Яптэко Манзадея.

— Ты очень умный человек, Яптэко! — говорили пастухи. — О тебе надо в газетах писать.

Но пришла осень, и первый же мороз лишил Яптэко его радости. Ботва повяла, и только на одной из гряд единственный зеленый стебель мужественно отстаивал свое право на жизнь. Это было таким ударом по мечтам Яптэко Манзадея, что он не выдержал, решив навсегда покинуть горькую стезю великих открытий.