Якоб не ждал старости. Но время это неизбежно наступит, и тогда у Якоба будет место, где гулять, опираясь на палку. Он придет под свои могучие яблони, как в райский сад, куда не проникают резкие ветры. На три стороны света выстроились в ряд могучие ели, шумят их высокие кроны. Уже через несколько лет вынесенные из темного подлеска маленькие деревца станут такими большими, что даже лосю сквозь их ветви не продраться.
Якоб не хотел жить на открытом месте. Уж поскольку он создал свое жилище на краю пустынного болота, то пусть это место превратится в зеленый остров. Сейчас, когда снова настала пора цветения и роста, Якоб может испытывать радость от дел своих рук. Липы и вязы, которые он посадил по обе стороны конюшни, зеленеют так пышно, что любо смотреть. Пусть они оттуда, с нижней Россы, пялят глаза сколько душе угодно, они больше не увидят, чем тут занимаются и что делают.
И тем не менее Якоб не считает, что деревьев понатыкано в землю достаточно. Надо бы выкопать перед домом канавы. Если отвести воду, болото отодвинется от строений дальше. На новом берегу, созданном своими руками, Якоб посадит в ряд клены и ивы. Когда на болоте зимой засвистит метель, сугробы остановятся у живой изгороди.
Первая весна нового столетия наступила. И как бы он ни гнал от себя ребячливые мысли, в груди его теплилась надежда.
Жизнь должна обрести новый размах.
Настал час предприимчивых мужчин.
Якоб никому не заикнулся о том случившемся в марте происшествии, которое, несомненно, имело свой тайный смысл.
Было хмурое утро, когда он запряг лошадь. По всем приметам весна обещала быть ранней. Якоб подумал, что сейчас самое время привезти с болота последнюю копну сена, кто знает, долго ли еще болотные ямины будут стоять под толстой ледяной коркой.
Якоб вилами поднимал на сани сено из копны и не видел сквозь трепыхавшиеся клочья ни земли, ни неба, он бы так ничего и не заметил, если б лошадь не захрапела. Якоб прервал работу и огляделся вокруг. Уж не волк ли подкрался?
Якоб не поверил своим глазам. На Иудином острове бушевала невиданная доселе буря. Якоб инстинктивно потянулся рукой к шапке, чтоб опустить уши, и только тут сообразил, что у копны даже ветерка не ощущается. Длинная грива лошади висела неподвижно, ни единый волосок не дрожал в воздухе. Животное было странно напряжено, ноги расставлены, глаза выпучены. Лошадь прислушивалась, ни один ее мускул не шевелился, даже кожей она не подергивала — будто изваяние, высеченное из красного камня. Якоб мельком посмотрел в сторону дома, дым поднимался прямо в небо, словно кто-то медленно вытягивал из отверстия трубы шерстяную нитку.
Что это — обман зрения? Старые деревья на Иудином острове гнулись, как ольховые прутики. Сорванные с верхушек берез вороньи гнезда, похожие на черные шляпы, кружились в бешеном вихре; оттуда доносились диковинные звуки, словно гудели толстые струны инструмента; какая-то чудовищная сила отдирала от елей длинные щепы. Стволы, содрогаясь и треща, раскалывались надвое. Якоб невольно провел рукой по лицу — не брызнуло ли на него смолой. Взметенные с земли клочья моха летали над болотом.
Завороженный этим зрелищем, Якоб не помнил, долго ли он стоял так — вцепившись правой рукой в рукоятку вил. Только позже он заметил, что с неизвестно откуда взявшейся силой воткнул вилы остриями в замерзшую землю.
Лошадь стояла прижав уши.
И вдруг буря, еще мгновение назад норовившая сровнять Иудин остров, утихла. Отголосок ее еще слегка колебал верхушки деревьев, казалось, будто пьяные люди стремятся найти равновесие.
Якоб отвез недогруженный воз домой, оставив стог открытым. Его тянуло на Иудин остров. Он должен был разобраться в этом деле.
Он брел по снегу и вдруг увидел в кустах лисицу. Лисица, как безумная, ринулась ему навстречу и едва не наскочила на него. Якобу стало жутковато.
Северный край Иудина острова был основательно разворочен. Вековые ели с обломанными ветвями валялись на земле. До верхних выкорчеванных корневищ Якобу было не дотянуться рукой. Деревья помоложе были переломаны. Груда оголенных березовых веток трещала под ногами. Иудин остров выглядел так, будто по нему прошлись огромными граблями, ухитрившимися даже с камней содрать их мшистую шубу. Снег с одной из полян словно испарился в воздух — Якоб не удивился бы, найди он здесь анемоны. В сердце Иудина острова стояли ободранные деревья, они были с одной стороны сверху донизу очищены от ветвей, и ветви лежали на поляне в куче: сунь факел, и языки пламени взметнутся в небо.
Якоб возвращался домой кружным путем. Он инстинктивно старался идти незаметно, переходя от одного куста к другому, петляя, чтобы его не приметили из домов. У него было такое чувство, будто он ходил на нехорошее дело. Самое странное, что он начал верить в то, что совершил грех, и воспоминание об этом было несказанно сладким. Разруха на Иудином острове ничуть не огорчала его. Недавний смерч вселил в него некую добрую надежду: неожиданности возможны, жизнь полнее и содержательнее, нежели может предположить человек. Якоб был рад, что понял: не все зависит от того, сколько ты в силах поднять сена, навоза, торфа или земли.
Вероятно, Якоб был единственным из людей, кто видел смерч на Иудином острове. И это должно было означать какой-то поворот и в его личной жизни. Предзнаменования стоило примечать — хотя бы для того, чтобы знать, как уберечься от беды. Не зря же на протяжении десятилетий говорили о всяких необычных явлениях. Даже Якоб слышал о том, будто накануне наполеоновского похода летом в небе стояла огромная, с ярким хвостом, звезда. Человеку не следует уж очень бояться — всевозможные приметы могли быть предвестниками и добрых событий. Якоб не собирался рассказывать кому бы то ни было о том, что приключилось на Иудином острове. Узнай об этом народ Медной деревни, поднялся бы крик: со стороны Россы опять подкрадывается беда. Неизвестно, пожар ли на этот раз, но уж по меньшей мере мор на скотину.
Когда в конце апреля на дворе Россы появились господа из города и стали расспрашивать про болотный остров, Якоб насторожился.
Теперь он знал, что Иудин остров хотел припугнуть людей, оградить себя славой страшного места, чтобы ни у кого не возникло желания выволочь на свет божий его тайны. Чтобы никто не отважился приблизиться к нему.
С этого дня сердце Якоба забилось сильнее. Жизнь стала такой увлекательной, что работа на хуторе норовила застопориться.
В конце апреля горожане прожили под крышей Россы лишь несколько дней. Договорившись с Юстиной относительно питания и ночлега, они каждое утро пробирались по кочкам на Иудин остров и с наступлением темноты возвращались назад. Эти ученые люди не гнушались работой. Кроме взятых под мышку треног, они несли в рюкзаках маленькие кирки и молотки — эти свои рабочие инструменты они направляли на точиле перед амбаром. Даже вечером у них хватало дел: они собирались за столом, подкручивали фитиль повыше и раскладывали свои планы и бумаги. Хмуря брови, каждый из них набивал свою трубку душистым табаком и, без конца попыхивая, не выпускал из рук карандаша. На бумаге возникали новые линии, в некоторых местах ставились таинственные знаки. К полуночи они сворачивали планы и отправлялись спать.
Перед тем как уехать, горожане позвали Якоба и Матиса на совет.
Якобу сообщили, что на этот раз они приезжали, чтобы уточнить свои карты и сделать разведку. Из дальнейшего разговора стало ясно, что они намерены приехать в Россу на целое лето.
Мужчины приказали Матису исправить мостки, по которым носили молоко. Выложили на стол деньги и посоветовали купить на лесопилке прочные доски, а в магазине гвозди — главное, чтобы к их приезду дорога через болота на Иудин остров была крепкой и надежной. Чужаки попросили Якоба отдать им одну комнату и поставить в нее три кровати, а Юстину — каждый банный день стелить им чистые простыни, а также взять на себя заботу о питании: два раза в день в горнице должен накрываться стол.
Почему бы не командовать, если кошелек битком набит деньгами. Не дав Якобу основательно обдумать это дело, они выложили на стол рубли, и разговор был окончен.